А как же наша ночь наслаждений? Он позволил мне благодарить его, пока не пропели петухи, принимая все мои дары, словно они его по праву. Моя кровь бурлила, я шла все быстрее и быстрее через квартал Четырех Садов, пока не налетела на сгорбленную пожилую женщину с палкой и должна была извиниться, что потревожила ее.

Я слышала, как в кустах вопила кошка, наверное, в ожидании самца, почти как я. Я никогда не желала ничего, кроме замужества за добрым человеком. Почему я должна оставаться девкой для удовольствия, а Нахид, у которой и так есть все, будет постоянной женой? Почему изо всех жителей Исфахана ее мужем должен стать Ферейдун?

Когда я добралась домой, кухарка услышала мои шаги и позвала меня в кухню.

— Ты что-то поздно, — упрекнула она. — Помоги нам чистить укроп.

— Оставь меня в покое! — огрызнулась я.

Кухарка так удивилась, что уронила нож.

— И ты управляешься с такой ослицей? — спросила она мою матушку.

Я не обратила на нее внимания и пронеслась через внутренний дворик к нашей комнатке. Как мог Ферейдун подписать брачный контракт, ничего мне не сказав? Он не знал, что Нахид моя подруга, но сокрытие такого важного шага показало, сколько я на самом деле значу в его глазах.

Когда на следующий день Ферейдун вызвал меня, я пришла в его дом, но не разрешила Хайеде и Азиз мыть меня, умащать благовониями или расчесывать мне волосы. Теперь, когда мое положение восстановилось, они снова побаивались меня. Они упрашивали и умоляли меня, пока я не накричала на них и они не ушли, перепуганные. Я сидела в маленькой комнате, где мы раньше дурачились, и ждала Ферейдуна, не сменив уличной одежды. Я была так разгневана, что чувствовала, как накаляется вокруг меня воздух; щеки мои пылали.

Когда Ферейдун появился, он заметил мое необычное одеяние, но не сказал ничего. Сбросив тюрбан и туфли, он отослал прислугу. Потом уселся рядом и взял мою руку.

— Послушай, джоонам… — начал он, словно хотел что-то объяснить.

Это было впервые — он сказал «душа моя».

Я не дала ему продолжить.

— Ты меня больше не хочешь, — сказала я.

— С чего это мне тебя не хотеть? Особенно после той ночи.

Он улыбнулся и попробовал развести мои колени. Я крепко сжала их.

— Но ты женишься.

— Я должен, — сказал он. — Не волнуйся: больше ничего не изменится.

Его ответ прояснил только одно.

— Так ты собираешься жить с нами обеими?

— Конечно.

— Ты не представляешь, какие сложности это вызовет.

— Почему?

— Нахид — моя лучшая подруга.

Он выглядел воистину потрясенным.

— Из всех женщин Исфахана…

— И она не знает, что у нас с тобой сигэ.

— Отчего?

— Моя семья хотела сохранить это в секрете.

Ферейдун пожал плечами. Твоя семья волнуется о своем общественном положении, — сказал он, — но люди такое делают сплошь и рядом.

— А на твоем положении это не отражается?

— Мужчина может жениться так, как ему нравится, — ответил он.

Я поглядела на его дорогой халат синего бархата, расшитый золотыми соколами, и в этот миг он, казалось, владел всем, а у меня не было ничего.

— Какое значение имеет то, что думают люди? — сказал он. — Жены, которые любят друг друга, могут помогать друг другу с детьми и другими женскими делами.

— Я даже не буду твоей настоящей женой!

— Это тоже ничего не значит.

Я промолчала. Для меня это очень много значило. Замужество за богатым мужчиной вроде Ферейдуна сняло бы все мои трудности. Я ждала, надеясь, что он попросит меня выйти замуж, но он не сделал этого.

Ферейдун обнял меня, но я не отозвалась.

— Этого хочет мой отец, — сказал он, согревая мое ухо своим дыханием. — Ему всегда хотелось союза с известной исфаханской семьей. Возможно, это помогло бы его назначению губернатором провинции.

Я не ответила. Он никогда не сделал бы предложения семье Нахид, если бы их дочь не была такой ослепительной.

— Она красавица, — обозленно сказала я.

— Я слышал про это, — ответил он. — Через день-два я встречусь с ней и увижу сам.

Ферейдун принялся оглаживать мои щеки своими мягкими ладонями.

— Я ничего о ней не знаю. Но с того момента, как мы встретились и ты приказала мне не смотреть на тебя, ты мне нравишься. Многие женщины притворились бы вежливыми и ускользнули, а ты показала мне свой острый язычок. Я восхищаюсь твоими черными волосами и смуглой кожей, словно двумя сортами темного бархата. Я думал, ты слишком юна, чтобы быть одной из дочерей Гостахама, и, когда мальчишка вернулся, я заплатил ему за рассказ о тебе. Когда я нанял Гостахама сделать мне ковер, я попросил вплести туда талисманы, потому что хотел, чтобы узора коснулись твои пальцы. Увидев ковер на станке, сверкающий драгоценными камнями, я решил — ты будешь моей.

Впервые мое сердце дрогнуло от его слов.

— Я никогда не знала, почему ты меня захотел, — сказала я.

Ферейдун вздохнул:

— Моя жизнь полна людей, распевающих мне хвалу в надежде на монету покрупнее. Даже моя первая жена, прежде чем умереть, обычно ублажала меня, чтобы получить то, чего хотела. А ты такого не делаешь, и мне это нравится.

Я удивилась, потому что я-то делала все, чтобы усладить его своим телом. Однако я и вправду удерживала мед на языке.

Ферейдун провел руками по лицу, словно стирая дневную пыль.

— Я не могу уже ничего изменить, — сказал он. — Отец хочет, чтобы я женился на женщине со связями, и я женюсь. Но это не значит, что я тебя не хочу — вот так, — и очень часто…

Ферейдун притянул меня к себе, прижался грудью к моей спине и стал гладить меня, хотя я была окутана одеждой. Я не хотела позволить ему любить себя, но его прикосновение разжало мои колени, особенно когда я знала, что делать. Я позволила ему снять мою уличную одежду: он будто срывал слои с луковицы.

— После прошлой ночи, — говорил он, — я весь день думал о том новом чуде, которое ты можешь приготовить мне сегодня.

— Я ничего не приготовила, — отвечала я железным голосом.

— А, ладно, — согласился он. — Ты была опечалена. Ничего странного.

Он принялся ласкать мои ноги, а я отводила его руки, но он не возражал. Сейчас я видела, что он наслаждается новизной ощущения — застать меня неготовой, невыкупанной, в уличной одежде, сопротивляющейся его прикосновениям. Я снова оттолкнула его, но уже не желая этого; он тут же увидел, что это игра, и принялся ухаживать за мной, словно это он был куртизанкой, а я — тем, кого надо усладить. Он гладил мое тело до тех пор, пока я не перестала отбиваться от него. Тогда он позволил мне взять его любым способом, каким захочу я. Он в изумлении наблюдал, как я восхожу на его вершину, да не единожды, а трижды. Наслаждение было в перемене, в игре, когда он отдавался моему наслаждению. Я брала и брала его в эту ночь, пока не насытилась так, как еще не бывало.

Прежде чем уснуть, я думала о матушкиной сказке, рассказанной мне несколько дней назад, о рабыне Фетнех и о том, как она узнала и покорила своего шаха. Он не оценил ее, пока не решил, что потерял навеки. Я размышляла, могу ли сама, если найду умный подход, заставить Ферейдуна объявить меня драгоценнейшей из привязанностей своего сердца.

Сначала не было, а потом стало. Прежде Бога не было никого.

Жил-был в Иране шах по имени Бахрам, известный повсюду своей храбростью. Однажды он убил дракона-людоеда и вырезал из его брюха ребенка, а из пасти льва он вырвал свою золотую корону. Но во время досуга его любимым развлечением была шота.

Была у Бахрама рабыня по имени Фетнех, сопровождавшая его во всех вылазках. Фетнех была стройной и сильной, могла скакать на коне так же быстро, как ее господин. Вместе они мчались по многу верст, преследуя диких ослов и другую дичь. Вечерами Фетнех пировала за его столом, и он радовался ей более, чем кому-либо. Даже сестры его, чьи руки сверкали золотыми браслетами, не сияли в его глазах подобно Фетнех, чьи нагие руки были белее жемчуга.