Лежа во тьме, я думала, что нас ждет. Как долго Гостахам и Гордийе будут содержать нас, если мы не получим от Ферейдуна еще денег? Нам снова придется голодать; придется полагаться на щедрость других, которая иногда скрывает греховные желания. Даже понимая это, я все равно хотела остаться в городе. Мне нравилось, как полнеет мое тело в столице, становится женственным и округлым, потому что мы сытно ели каждый день. Мне нравилось то, чему я училась у Гостахама, который помогал мне теперь изображать львов, драконов, райских птиц и других выдуманных животных, которых я видела на охотничьем ковре шаха.

Но более этого мой ум был переполнен мыслями, как завоевать Ферейдуна, если у меня будет еще один случай. Будь я павлином, какого я недавно пыталась нарисовать, я проводила бы своими шелковистыми, переливчатыми перьями по его спине. Будь я лисой, закрывала бы ему хвостом глаза и вылизывала его своим тонким языком. В его глазах не осталось бы ни капли скуки!

На следующее утро я проснулась от голоса уличного торговца, гнусаво расхваливавшего свою ячменную похлебку, и побежала спросить кухарку, что мне сегодня делать. Когда мы разговаривали, я услышала стук в калитку женской половины. Шамси пришла за мной и отвела меня к Гостахаму и Гордийе, потому что мне наконец пришло письмо.

— Что там сказано? — выпалила я, забыв поздороваться; я боялась, что письмо подтверждает конец моего союза.

— И тебе доброе утро, — ответил Гостахам, напоминая мне о хороших манерах, и я тут же ответила на его приветствие.

Гостахам разломил восковую печать на письме, где стояла безошибочно узнаваемая подпись Ферейдуна. Я следила, как его глаза движутся по строкам, и с трудом подавляла желание выхватить его и попытаться прочесть самой.

— Ну? — спросила Гордийе.

Гостахам продолжал читать.

— Не может он забыть о куче цветистых выражений и сразу переходить к сути, — сказал он, изучая написанное. — А, вот наконец. Ферейдун требует ее сегодня вечером. Хвала Аллаху!

Я онемела от облегчения.

Гордийе улыбнулась.

— Такое везение — это знак благоволения небес, — сказала она.

Я не хотела снова совершить ту же ошибку и прийти такой же вымотанной, как в прошлый раз.

— Мне нужно время подготовить себя для него, — попросила я.

Казалось, Гордийе понимает.

— Ты свободна от всех дел, — ответила она. — Я скажу Шамси поработать сегодня вместо тебя на кухне.

Ее щедрость изумила меня, пока я не вспомнила, что у нее свои причины желать нашего соединения. Время от времени она спрашивала меня, не упоминал ли Ферейдун, что хочет новых ковров, и предлагала, чтоб я подсказала ему заказать их у нас. Я никогда не пыталась.

Матушку я попросила оставить меня одну на все утро, и она отправилась собирать травы для своих лекарств. Запершись в нашей маленькой комнатке, я окрасила хной ступни и ладони, а потом решила удивить Ферейдуна, сделав рисунок там, где его увидит только он. Это заняло несколько часов, и я должна была сидеть неподвижно, пока высыхала паста, что было трудно из-за моего возбуждения. Пришлось также слегка накрыться: я боялась, что матушка может вернуться и обнаружить мой дерзостный поступок.

Ближе к вечеру я отправилась к дому Ферейдуна — как могло оказаться, в последний раз. Наш контракт истекал на следующий день, и я не знала, собирается ли он насладиться мною последний раз или у него есть на меня другие планы. Само собой, мне также пришлось потрудиться, чтобы скрыть то, что я сделала, от зорких глаз Хайеде и Азиз. Когда они приветствовали меня, то выглядели даже более равнодушными, чем обычно. Я начала раздеваться, и они даже не остановили меня, что наполнило меня тревогой: они не верят, что я вернусь. Прежде чем спуститься в бассейн, я спросила:

— Вы будете осматривать меня, нет ли случайных волосков?

Хайеде притворилась, что осматривает, но продолжала говорить с Азиз.

— Все равно, — рассказывала она ей, — свадьба займет неделю в доме отца жениха, он выращивает фисташки…

Она рассеянно терла мою спину мыльной тканью, описывая, как будет наряжена ее дочь. Без их помощи я легла в бассейн.

После того как они меня одели, я прошла в спальный покой, который столько раз делила с Ферейдуном, и уселась в обычном месте, но не могла оставаться неподвижной. Встав, я прошла в примыкающую комнату, где мы ели. Что именно мне делать? Я подошла к висевшим на стене шелковым коврикам, где изображены были две птицы, распевающие на дереве. Узлы были такие плотные, что поверхность казалась более гладкой, чем кожа. Внезапный порыв заставил меня снять один из них. Я унесла его в спальню и разостлала неподалеку от постели. Затем вернулась в большой покой и стала ждать.

Когда Ферейдун появился, он был сумрачен. Не успев войти, рявкнул на слуг, чтобы несли вино и кальян. Через мгновение он заметил коврик, снятый со стены, отчего рядом со вторым зияло пустое место.

— Какой ишак убрал ковер? — прорычал Ферейдун.

Слуги съежились и принялись многословно клясться в невиновности. Я перепугалась, но сказала:

— Я.

— Выглядит ужасно.

— У меня есть причина, — ответила я.

Ферейдун отвернулся от меня и вытянул руки, чтобы слуга мог снять с него халат и пояс и отстегнуть кинжал, выложенный жемчугом. Другой слуга на цыпочках внес вино и кальян и, кланяясь, попятился прочь. Ферейдун сдернул тюрбан с головы и принялся пить, не предлагая мне. Когда принесли еду, он ел быстро, почти зло. Я едва могла поднести кусок ко рту.

Кофе подали в двух тонких зеленых чашках. Ферейдун отхлебнул, прежде чем слуга вышел из комнаты, и проворчал:

— Недостаточно горячий…

Слуга вернулся заменить чашки, но вид у него был дерзкий, и он ничего не сказал, чтобы смягчить гнев Ферейдуна.

— Подожди! — велел Ферейдун.

Слуга, которому было не больше двенадцати, остановился рядом с чашками на подносе. Ферейдун схватил мою чашку и выплеснул в лицо мальчику. Тот отшатнулся, едва не выронив поднос.

— Видишь? — взревел Ферейдун. — Он даже обжечь не может! Принеси такой, какой может!

У глаз мальчика побагровели пятна ожога. Он пролепетал какие-то извинения и попятился из комнаты, а по лицу его струились слезы. Ишак! — заорал Ферейдун ему вослед.

Я никогда не видела, чтобы он так себя вел. Гнев его был так же внезапен и непредсказуем, как ураган, и так же безразличен.

Минутой позже вернулся другой слуга с таким горячим кофе, что я обожгла себе горло. Ферейдун выпил свой залпом, ушел в другой покой и бросился на постель, закрыв глаза. Скоро я услышала громкий храп. И так должна пройти моя последняя ночь с Ферейдуном, без надежды на спасение? В моей голове царил сумбур, я словно примерзла к месту, как в том сне, что увидела прошлой ночью. Я вспомнила медленную, ледяную смерть, что почти настигла меня в родной деревне, и внезапно вскочила на ноги, поняв, что надо что-нибудь делать.

Опускалась ночь, в комнате становилось темно. Я зажгла масляную лампу и поставила ее рядом с шелковым ковриком, прежде чем сбросить всю одежду, кроме розовых атласных шаровар. Укладываясь на постель рядом с Ферейдуном, я старалась быть как можно более неуклюжей и разбудить его. Это сработало: сонно жмурясь, он приоткрыл глаза.

— Я хочу тебе что-то показать… — отчаянно шепнула я.

— Что? — раздраженно буркнул он.

Затихнув на миг, я снова шепнула:

— Ты, и только ты должен это найти…

— Найти что? — полусонно спросил он.

— Секрет, который для тебя приготовлен, — ответила я.

Он перекатился на локоть и, моргая, попытался проснуться. Я немного отодвинулась, а когда он потянулся ко мне, я снова отодвинулась.

— Дай мне взглянуть на тебя, — сказал он.

Я привстала на руках и коленках, но слегка повернулась, чтобы показать ему свои бедра, обтянутые шелком, и обнаженные груди. Потом поползла к светильнику. Удивленный Ферейдун встал на четвереньки и последовал за мной. Я позволила ему схватить меня за бедра, но не обернулась. Он стал ощупывать мою грудь мягкими пальцами. Когда мне понравилось то, что он делал, я прижалась спиной к его груди, накрыла его ладони своими и задержала их там.