— В чем дело? — спросил Гостахам.

— Слишком дорого. Будто они просят за кровь отца, — раздраженно сказала я. — Мы бы смогли прожить в деревне, если бы у меня купили его за такую цену.

— Да, ты заслуживаешь большего, — печально кивнул он.

— Спасибо. Но теперь, когда я видела вашу мастерскую, понимаю, как многому мне еще нужно научиться.

— Ты еще слишком молода, — ответил он.

Кровь бросилась мне в голову, я ведь точно знала, чего хочу, и надеялась, что Гостахам поймет меня.

— Вы не научите меня?

Он выглядел удивленным.

— Что еще ты хочешь узнать?

— Все, — ответила я. — Как вы создаете такие прекрасные узоры, подбираете краски, словно это образы рая.

Гостахам колебался.

— У меня никогда не было сына, которого я мог бы выучить своему делу, — вздохнул он. — Ни одна из моих дочерей никогда не хотела учиться. Как жаль, что ты не мальчик. Сейчас у тебя самый подходящий возраст для подмастерья.

Я понимала, что мне нельзя работать среди всех этих мужчин.

— Возможно, я смогу помогать вам дома, конечно, если вы решите, что я подхожу для этого.

— Увидим, — ответил Гостахам.

Я ожидала другого ответа. Когда-то Гостахам умолял своего учителя о наставлении, но теперь, пожалуй, забыл, как это бывает.

— Можно я посмотрю, как вы создаете узор для подушек Джамиле? — взмолилась я. — Обещаю, вы даже не заметите меня. Я буду приносить кофе, когда вы устанете, и помогать всем, чем смогу.

Лицо Гостахама смягчилось. Он улыбнулся, и его глаза подобрели.

— Если тебе действительно интересно, спроси Гордийе, будет ли у тебя время, свободное от работы по дому, — ответил он. — И не переживай из-за своего ковра. В городе цены гораздо выше. Помни: если за твой ковер просят большие деньги и вывесили его у всех на виду, значит, его высоко оценивают.

Его слова подали мне идею. Я могу соткать другой ковер, продать его и заработать деньги, которые присвоил Хасан.

В тот же день я нашла Гордийе в ее покоях. Она рассматривала отрезы шелка и бархата, которые принес купец. Конечно, он не видел Гордийе: ткань купец передал через слуг, а теперь дожидался в бируни, пока она выберет.

Пальцы Гордийе остановились на ткани с узором из красных и желтых осенних листьев.

— Взгляни, — сказала она. — Из нее получится отличный халат для холодов.

Оглядев свое траурное одеяние, я могла только представить, каково ходить в такой прекрасной одежде. Выразив восхищение выбором Гордийе, я рассказала ей о посещении мастерской и попросила разрешения наблюдать за работой Гостахама дома. Вспомнив, как Гордийе растаяла от лести Джамиле, я приправила свою просьбу восхвалением мастерства Гостахама.

— Зачем тебе тратить время таким образом? — спросила Гордийе, неохотно отодвигая рулон шелка. — Тебе никогда не позволят учиться в мастерской среди мужчин, и ты не изготовишь таких искусных изделий без армии мастеров.

— И все равно я хочу учиться, — упрямо повторила я, чувствуя, как сжимаются зубы. Матушка говорила, что в такие минуты я становлюсь похожа на мула.

Гордийе колебалась. Припомнив слова матери, я быстро добавила:

— Быть может, со временем я смогу помогать Гостахаму, выполняя небольшие заказы. Так я смогу помогать ему, а значит, и вам в хозяйстве.

Эта мысль явно понравилась Гордийе, но она не готова была согласиться.

— На кухне работы всегда больше, чем рук, которые могут ее выполнять.

У меня был придуман ответ. Обещаю делать для кухарки все, что в моих силах. Я не стану работать с меньшим усердием.

Гордийе снова принялась за рулоны шелка.

— В таком случае, если мой муж даст согласие, можешь помогать ему. Но только если не начнешь пренебрегать остальными обязанностями.

Я так обрадовалась, что пообещала работать лучше, чем обычно, хотя казалось, я и так делаю столько же, сколько любая служанка.

Всю следующую неделю долгие часы я проводила на кухне, помогая матушке, Шамси, Зохре и кухарке готовиться к Новому году. Мы вычистили весь дом сверху донизу, проветрили все одеяла. Мы поднимали подстилки, моя и протирая под ними. Мы наполнили дом вазами с цветами, горами орехов и сластей. Для традиционного новогоднего блюда из белой рыбы с мятой, кориандром и петрушкой мы почистили, казалось, целое поле зелени.

В ночь на Новый год нас с матушкой разбудила суматоха на кухне. Когда выстрелили пушки, мы поцеловали друг друга в щеки и выпили кофе со сластями на розовой воде. Гостахам и Гордийе раздали своим детям золотые монеты и подарили немного денег слугам. Я поблагодарила Аллаха за то, что Он помог нам пережить этот год и привел нас в семью, где я столькому научилась.

Мастерская Гостахама располагалась в мужской половине. Это была простая комната, где повсюду лежали ковры и подушки, а в нишах были полки для бумаги, чернил, перьев и книг. Когда Гостахам делал наброски, он сидел скрестив ноги на подушке, а деревянную доску держал на коленях. Я присоединилась к нему, когда он начал работать над подушками для Джамиле, и наблюдала, как Гостахам делает эскиз вазы с тюльпанами, окруженной гирляндами других цветов. Меня поразило, какими естественными они получались и как быстро выходили из-под его пера.

Гостахам решил, что цветы будут розовыми и желтыми, с бледно-зелеными листьями на черном фоне. По краю цветы будут прошиты стежками шелковой нити, витой с серебром, как и обещала Гордийе. Когда я заметила, что он очень быстро делает узор для подушек, он только сказал: «Это один из тех заказов, на которые я потратил уже гораздо больше, чем они стоят».

На следующий день он разложил перед собой лист бумаги, который подмастерье расчертил сеткой. Гостахам тщательно перерисовал готовый тюльпан в верхние клетки и раскрасил его акварелью. Сетка осталась видна под рисунком, деля его на тысячи крошечных цветных квадратиков, обозначавших узлы. По ней художник называл сочетания цветов или ткач мог читать ее сам, как путешественник карту.

Когда Гостахам закончил, я попросила его дать мне задание, чтобы поупражняться самостоятельно. Первое, чему он научил меня, — расчерчивать сетку. Взяв перо и чернила в свою комнатку, я попробовала нарисовать ее на полу. Сначала никак не могла управиться с чернилами. Они проливались и оставляли кляксы, а линии получались неровными. Но вскоре я научилась окунать перо правильно и убирать излишек так, чтобы линии получались прямыми и тонкими. Обычно для этого приходилось задерживать дыхание. Это была скучная работа; один лист бумаги отнимал у меня большую часть дня, а когда я пыталась подняться, ноги сводило судорогой.

Когда я научилась расчерчивать сетку, Гостахам подарил мне перо. Оно было вырезано из прикаспийского болотного тростника. И хотя оно весило не больше птичьего пера, для меня этот подарок был дороже золота. Теперь Гостахам доверял мне расчерчивать сетки для его частных заказов. Он также начал давать мне задания, чтобы тренировать мои навыки в рисовании. Он выбирал наброски цветов, листьев, лотосов, облаков, животных и велел мне копировать их. Особенно мне нравилось срисовывать сложные узоры вроде цветов, вложенных друг в друга.

Позже, когда я стала рисовать уверенней, Гостахам начал давать мне образцы, сделанные для подушек Джамиле, чтобы я срисовывала наоборот: букет должен быть наклонен вправо, а не влево. На больших коврах узоры часто шли сначала в одну сторону, а затем в другую, и художник должен знать оба. Работая, я напевала песни моей деревни. Я была счастлива учиться новому.

Как только у меня появлялось время, я навещала Нахид. Мы стали очень близки, и теперь у нас был не один секрет, а два.

Впервые увидев ее написанное имя, я попросила Нахид давать мне уроки письма. Когда я приходила, она занималась со мной. Если кто-то заходил, я притворялась, что просто рисую. Деревенская девушка, учащаяся писать, выглядела бы не совсем обычно.

Мы начали с буквы алиф.Ее было легко написать, мгновение — и буква готова.