— Всенепременно, товарищ майор, — вежливо наклонил седую голову мэтр…
Провожая его глазами, Тоня усмехнулась:
— Чего он так перед тобой стелется?
— Ну, я же прокуратура… Важное ведомство, С ним обычно предпочитают дружить. На всякий случай, мало ли что…
Осчастливленная клиентами официантка поставила на столик бутылку «Абрау-Дюрсо» и вазу с крупными, иссиня-черными сливами. Майор взял бутылку:
— Ну что, по-гусарски или чтобы людей не беспокоить?..
— По-гусарски, по-гусарски! — захлопала в ладоши Тонечка. — Мне все-таки хочется у тебя хоть раз выиграть!…
Кречетов, освобождая бутылку от серебряной фольги, притворно вздохнул:
— Сколько раз я говорил тебе, что это невозможно… Ну раз ты так хочешь — пожалуйста. На что спорим на этот раз?..
— На пламенный поцелуй знаменитой артистки!..
— И все?.. — удивился Виталий. — Нет, только на поцелуй я, пожалуй, не согласен…
— Ну ладно, — скромно опустив глаза, согласилась Тоня. — Спорим на… на нечто большее. Хочу, чтобы эта пробка НЕ ДОЛЕТЕЛА до потолка!.. Потому что он очень-очень высокий!.. И если она не долетит, ты… ты сделаешь сегодня все, о чем попрошу я…
— А если долетит — то наоборот, — с улыбкой заключил майор, снимая с пробки проволочный намордничек.
Потолок в ресторане, где они пировали, действительно был высоченный, метров под восемь. На пыльной лепнине можно было различить несколько темных отметин.
— А я, в отличие от тебя, верю в то, что пробка до потолка ДОЛЕТИТ, — улыбнулся Виталий. — И поэтому она долетит… Пожалуйста, оп-ля!..
Он взболтал бутылку и отпустил палец, удерживавший пробку в горлышке. Бутылка выстрелила в его руках не хуже пистолета. Некоторые посетители, из нервных, вздрогнули, обернувшись в сторону Кречетова. Высоченная струя пены ударила кверху и опала. А Тоня, казалось, была готова расплакаться — на пыльном потолке появилась еще одна темная отметина. Сверху на столик посыпался тонкий порошок древней побелки. Метрдотель издали приторно улыбался Кречетову.
— Ну почему ты всегда выигрываешь?.. — с обидой сказала Тонечка, отпив из наполненного бокала.
— Потому что я верю во все, что делаю. — Виталий, довольный, подобрал пробку с пола. — И еще… еще мне очень хотелось выиграть сегодня.
Тоня слегка пожала плечами, выискивая в вазе сливу посочнее.
— Послушай, — произнесла она слегка изменившимся голосом, — а ты думаешь о… о нашем с тобой будущем?
Виталий внимательно взглянул на нее, взял за руку:
— Ну-у… наше ближайшее будущее, кажется, более или менее ясно. Сейчас мы поужинаем, возьмем такси или извозчика и поедем ко мне…
— Я не об этом, — покачала головой Тоня. — О другом будущем.
Она отложила нетронутую сливу, отставила бокал с шампанским. И он будто впервые увидел ее, эту двадцатипятилетнюю девушку со взбитыми по последней моде светлыми локонами и дерзким, упрямым взглядом. Почему-то вспомнилось, как она отбивала на столе Шумяцкого чечетку, напевая по-итальянски и затаптывая важные документы…
— Конечно, думаю, — тихо произнес Кречетов. — Мой начальник, Мальцов, обещал мне дать рекомендацию в Высшую военную коллегию… Правда, пока это маловероятно — слишком много работы здесь. Но рано или поздно вся эта горячка закончится… И тогда мы уедем в Москву. Ты была когда-нибудь в Москве?
Тоня грустно вздохнула:
— Нет… Я и в Киеве-то была всего два раза до войны.
— Ну вот, — продолжал Виталий. — Нам как молодой семье выделят в Москве комнату в общежитии… Но это временно, потом дадут, конечно, квартиру. Москва сейчас — одна сплошная стройка… Купим автомобиль. Какую ты марку хочешь?
— Не знаю, — задумалась Тоня. — Может быть, «Хорьх»?
— Ого, — засмеялся Виталий, — губа у тебя не дура.
— Просто я полгода назад давала концерт в Кишиневе, — объяснила Тоня, — и там первый секретарь приехал на «Хорьхе». Черный такой, длинный…
— Секретарь? — ухмыльнулся майор.
— Машина, глупый.
— Ты устроишься в облфилармонию, будешь концерты давать, — продолжил Виталий. — А потом, чем черт не шутит, вдруг тебя в ГАБТ возьмут?.. Представляешь, правительственный концерт… В ложах сидят иностранные дипломаты, вокруг генералы, на тебя смотрит сам Сталин… А ты непринужденно выходишь под бурные аплодисменты, и тебя объявляют: «Два сольди»! Выступает заслуженная артистка Союза ССР Антонина Царько!..
Тоня рассмеялась. Оркестр на эстраде заиграл мелодию из фильма «Джордж из Динки-джаза», и Виталий галантно встал, приглашая даму на танец.
Настенные часы в кабинете Гоцмана показывали два часа ночи. Горела настольная лампа. Напротив Давида сидел Арсенин, глаза у обоих были красные от усталости.
— Андрей, мне надо, шобы ты подробно рассказал — шо ты делал днем двадцать шестого июня, когда убили Родю…
— Так я же рассказывал, — пожал плечами врач.
— А надо еще разок. И все подробно…
Арсенин понимающе усмехнулся — ну что же, надо так надо. И тут же, заметив, что Гоцман непроизвольно потер грудь, озабоченно произнес:
— Да вы походите…
Давид нахмурился, но все же встал, начал расхаживать по кабинету.
— С какого момента рассказывать?
— С предыдущего вечера… С одиннадцати часов, минута к минуте.
Настенные часы показывали три. Якименко, сидевший перед Гоцманом, крепко поморгал воспаленными глазами и даже пару раз дернул себя за усы, отгоняя сон.
— …Ну вот, а потом я прибежал сюда, и мы поехали на Арнаутскую, — договорил он.
— Когда узнал за убийство Роди?
— Ну вот тогда же.
— От кого?
— Так вы же сами сказали, — обескураженно проговорил капитан. — Когда спускались до машины.
— До этого не знал?
— Так от кого?.. Давид Маркович, ну шо вы в третий раз-то?..
— Устал, — качнул головой Гоцман. — Устал, соображаю туго.
Он склонился над протоколом. «Отдохнуть бы ему, — подумал Якименко, глядя, как скрипит по плохой серой бумаге перо. — Куда-нибудь на недельку хотя бы… Сесть на пароход и до Крыма… Хотя, говорят, там жрать нечего, отлов дельфинов разрешили… — Мысли окончательно спутались, и Якименко позатряс головой. — Да нет, куда ему отдыхать. Все же встанет без Давы».
— Распишись. — Гоцман придвинул к Лехе протокол и добавил неожиданно: — Слушай, ты в подброшенный пятак попадешь?
— Из пистолета? — оживился Якименко, расписываясь и возвращая бумагу. — Со скольки шагов?
— Вопрос второй… — Голос Гоцмана стал жестче. — Какая система оружия любимая и какая знакома лучше всего?..
— Э-э… так известно ж, любимая всегда та, которая есть… — Недоумение Лехи, казалось, росло на глазах. — ТТ… хоть его и заклинило, когда я в Чекана стрелял. А любимая — ну, «парабеллум», если речь о пистолетах идет… Автомат — ППС…
— Где научился так стрелять?
— Так я ж в разведроте служил, — захлопал глазами Леха.
— А я ей командовал, — кивнул Давид. — А в пятак не попаду.
Леха растерянно развел руками, снова подергал ус.
— Ну как… Я ж еще до войны нормы сдавал… А потом… Стреляли много. У нас патронов-то без счета было. Любая система — пожалуйста.
— И все так хорошо стреляли?
— Да нет… Тут же талант нужен. Я и не целю вовсе… Просто смотрю, кудой попасть. Ну вот как пальцем тыкаю и попадаю… А шо?
— М-да, — задумчиво хмыкнул Давид. — Как в Чекана стрелял во дворе, так не попал. Вроде как заклинило даже. А так говоришь, шо и не целишь вовсе…
Якименко уже открыл рот, чтобы возмутиться, но скрипнула дверь. Офицеры обернулись. На пороге стоял, слегка покачиваясь, бледный майор Кречетов. В первую секунду Гоцману и Якименко показалось, что он ранен, но они тут же уловили явственный запах алкоголя.
— Так я не понял, Давид Маркович, — наконец растерянно поинтересовался Леха, — за шо вы спросили?
— Так просто спросил… Иди, — махнул рукой Гоцман и, когда за капитаном закрылась дверь, зверем уставился на Кречетова: — Где тебя носило?
— Ты чего, Давид? — с пьяным дружелюбием улыбнулся Виталий. — В театре…
