— Нам известно, что вы интересуетесь ботаникой.
— Среди прочих наук. Но более всего меня привлекает музыка, и, как вы, полагаю, помните, я играю на клавесине.
Он говорил свободно, и при каждом ответе поворачивался к Николя, адресуя ему снисходительную улыбку.
— Готовы ли вы ответить на вопросы, которые комиссия пожелает задать вам при моем посредничестве?
— Я бы предпочел иного собеседника, нежели вас, сударь. Тем не менее я готов ответить со всем почтением, питаемым мною к властям этой страны.
— Прекрасно. В каких отношениях вы находились с госпожой де Ластерье?
— Нас сближали общие музыкальные пристрастия. Я восхищался ее умом и красотой и, осмелюсь предположить, что она не осталась нечувствительной к моим скромным знакам внимания. Наши участившиеся встречи сблизили нас, и она приобрела привычку поверять мне свои тревоги и заботы.
Как все четко выстроено, подумал Николя. Предчувствия его не обманули: именно этот человек своими коварными речами и намеками попытается вновь превратить его, обвинителя, в главного подозреваемого. Вкрадчивая речь, безукоризненные манеры, полнейшая искренность, за которыми скрывается змеиная злоба. Пленительная мелодия, предваряющая грозовые раскаты…
— Она была несчастна. Ее любовник — полагаю, это вы, сударь…
Голос и формулировка прозвучали столь нагло и вызывающе как по отношению к Жюли, так и к нему самому, что Николя сжал кулаки; но пришлось сдержаться.
— Продолжайте, прошу вас.
— Так вот, как я уже сказал, ее любовник постоянно досаждал ей своими упреками. Его ревность возрастала и проявлялась в бесконечных скандалах, а также поступках, о которых я догадывался, ибо сама она не решалась мне о них рассказать… Короче говоря, она стала его бояться.
— Вы намекаете, она опасалась насильственных действий со стороны своего возлюбленного? — спросил Ленуар.
Сартин, чей парик угрожающе закачался, похоже, не одобрил неуместное, на его взгляд, вмешательство.
— Я бы не стал утверждать, — ответил Мальво. — Но иногда мне казалось, что именно так оно и было.
— Сударь, — заявил Николя, — мы хотели бы выслушать вашу версию, как прошел вечер 6 января сего года.
— Меня пригласили на вечер вместе с четырьмя моими друзьями.
— Друзьями?
— Знакомыми. Речь шла об одном из тех скромных приемов, которые госпожа Ластерье прекрасно умела устраивать. На них царили свобода, беззаботность, приятные беседы, музыка и игры. Словом, изысканные развлечения, не угодные этому господину.
И он, повернув голову, дернул подбородком, указывая в сторону Николя.
— Четверо наших друзей играли в карты. Знаменитый композитор Бальбастр рассказывал веселые истории и последние новости. Я играл на клавесине, Жюли переворачивала нотные страницы, радуясь умиротворенной атмосфере вечера. Потом явился сей господин и недовольным тоном, резкими словами и неуместным поведением нарушил его мирное очарование. Когда же он в приступе безумной ярости покинул дом, все поздравили себя с чудесным избавлением и продолжили развлечения, приставшие людям достойным и спокойным.
Источавшие яд слова Мальво, словно удары кинжала, вонзались в грудь Николя.
— А что случилось после ухода возбудителя спокойствия? — холодно поинтересовался он.
— Жюли огорчилась, но вскоре ее грусть прошла, а когда гости сели за стол, она вновь радовалась и веселилась. Как я имел возможность отметить, я столкнулся с этим господином…
И он снова дернул подбородком, указывая на Николя.
— … бродившим по комнатам с безумным выражением лица. Тогда я настолько поразился исходившей от него жгучей ненависти, что до сих пор содрогаюсь при воспоминании об этом.
— И чем же занимался сей господин?
— Он что-то искал на кухне. Желая облегчить работу утомившейся прислуге, я сам отправился туда за бутылкой вина и прекрасно помню, как, обнаружив, что я наблюдаю за ним, в глазах его промелькнул ужас. Впрочем, мне неизвестно, что он спрятал у себя под плащом. Уходя, он толкнул чернокожего слугу госпожи де Ластерье.
— Однако какой обстоятельный рассказ!
Господин Ленуар хотел что-то сказать, но Сартин, взяв его за рукав, призвал к молчанию.
— Сударь, — продолжал Николя, — извольте продолжать.
— Прием завершился довольно поздно.
— Что значит — поздно?
— О! Около одиннадцати часов. Я проводил госпожу де Ластерье к ней в будуар, где она продемонстрировала мне новые духи. Мы немного поболтали о разных пустяках и спустя десять минут я ушел.
— Однако вы на удивление пунктуальны. Вы превосходный свидетель, и уверен, ваша внимательность позволит вам ответить на ряд моих вопросов.
— Мне бы хотелось, сударь, предугадать ваши желания, дабы мои ответы явились бы для вас особенно приятными.
И он сделал легкое па, напоминающее реверанс, кое Николя счел вызывающим и неуместным.
— Мне будет чрезвычайно приятно узнать от вас, что это были за духи.
— Это были модные духи.
— Где же ваша хваленая точность? Впрочем, я задал вопрос только потому, что знаю ответ. Жюли обожала «Воду королевы Венгрии». Полагаю, речь идет именно об этих духах?
— Да, она очень хвалила их.
— Флакон, действительно, отличается редкостным изяществом.
— Изысканный парижский вкус.
— С яркой этикеткой.
— Очень милой.
— Полагаю, — продолжал Николя, — по привычке она обрызгала себя духами. Я иногда укорял ее за такое злоупотребление, ибо всех, кто оказывался рядом с ней рядом, мгновенно окутывало плотное ароматное облако, от которого легко могла разболеться голова.
— Вы совершенно правы, сударь. Она щедро обрызгала кружева своей ночной сорочки.
Воцарилась тишина.
— Ночной сорочки? Вы, разумеется, хотели сказать платья? Ошибка вполне понятна, да и час, вы, видимо, перепутали… а может, и еще что-нибудь.
Впервые за время допроса самоуверенность Мальво куда-то подевалась, и он не сумел справиться с волнением. Не сумев определить причину столь резкого волнения подозреваемого, комиссар продолжил наступление. Первая схватка достигла цели: уверенность обвиняемого была поколеблена, и все три магистрата, внимательно следившие за их поединком, увидели, как самоуверенный швейцарец оказался в затруднительном положении.
— Если я вас правильно понял, — любезным и игривым тоном продолжил Николя, — после того как вы в течение нескольких минут вели беседу о духах с госпожой де Ластерье, причем дама беседовала с вами в ночной сорочке… или все же в платье? Нет, конечно, в платье! В общем, после непродолжительной беседы вы покинули дом на улице Верней. О! маленькая деталь, исключительно для вашего сведения. Жюли ненавидела сложные запахи. Она пользовалась специальными эссенциями, бергамотовой или лимонной, растворенными в спирте. Господин Жерве, аптекарь из лавки «Клош д'Аржан», что на улице Сен-Мартен, числил ее среди своих клиентов, и он может подтвердить мои слова. Она пользовалась духами исключительно по утрам, никогда не брызгала ими на шею, а лишь слегка капала на руки. Наконец, последняя деталь, кою надобно разъяснить суду: Жюли хранила духи во флаконе из чеканного серебра с хрустальной пробкой с навершием в виде лебедя. Этот флакон стоял у нее на туалетном столике.
— Ваши утверждения не более, чем слова, — отозвался Мальво. — Над вами довлеет столько подозрений, что вы любые показания искажаете в свою пользу.
— Сударь, магистраты вынесут оценку вашим мелким неувязкам. Вы покинули улицу Верней. Куда вы направились?
— К себе в гостиницу, в Марэ.
— В какую гостиницу? Полиция не нашла следов вашего пребывания в гостиницах. Более того, в страну вы также проникли как бесплотный дух.
— Я забыл. Я часто менял гостиницы и всякий раз останавливался под вымышленными именами.
— В чем причина такой таинственности?
— В этом городе иностранцы являются излюбленной дичью для всякого рода мошенников и проходимцев, поэтому для собственного спокойствия лучше сохранять инкогнито.
