Среди придворных началось своеобразное соревнование — кто быстрее сбежит из Версаля. Смущенно улыбаясь, Лаборд подошел к Николя и попросил его как можно скорее покинуть дворец. Однако тот заявил, что несколько лет назад, по дружескому совету Семакгюса, ему сделали прививку. Так как эпидемия оспы вспыхивала периодами, корабельный хирург уговорил всех обитателей дома Ноблекура, включая и его хозяина, подвергнуться профилактической процедуре. Комиссар согласился сразу: его отец, маркиз де Ранрей, всегда выступал ярым сторонником всяческих новшеств; вдобавок он помнил, как английский офицер, живший пленником в Геранде, убеждал его в действенности вакцины. Теперь, к великой радости его друга, он мог остаться. Остался и Гаспар, лакей в голубой ливрее, убедивший всех, что переболел оспой в детстве. Когда явилась графиня дю Барри, дочери короля встретили ее приветливо: болезнь монарха сблизила их. После тревожной ночи Николя отправился в апартаменты первого служителя королевской опочивальни; там он привел себя в порядок и написал две записки — Сартину и Ноблекуру, где сообщал им о болезни короля и извещал, что задержится в Версале.

Суббота, 30 апреля, воскресенье, 1 и понедельник, 2 мая 1774 года

Болезнь развивалась своим чередом, гнойники никуда не уходили. Однако день прошел без заметного ухудшения. Дочери короля исполняли роль сиделок днем, а вечером, после множества поклонов и обменов любезностями, уступали ее фаворитке. С наступлением ночи жар у короля усиливался, и он тяжко страдал. На следующий день, в воскресенье, вновь встал вопрос о принятии святых даров. Из любви к отцу Дочери Франции выступили заодно с партией д'Эгийона, понимая, что принятие святых даров может стать для короля слишком сильным потрясением с непредсказуемыми последствиями. Назревал скандал, и вскоре брожение умов настолько обострилось, что главный сборщик милостыни — кардинал де ла Рош-Эмон приказал послать за Кристофом де Бомоном, архиепископом Парижским, чьей обязанностью являлось подготовить короля к последнему причастию.

Во время долгих совместных бдений Лаборд ознакомил Николя с различными сторонами проблемы. Архиепископ приезжал в Версаль со святыми дарами. Это означало немедленное и бесповоротное удаление фаворитки. Однако, будучи человеком совестливым, прелат в тайне питал признательность к графине дю Барри за оказанные ею услуги партии святош, и в частности, за ее активное участие в свержении Шуазеля, возвышении д'Эгийона и в роспуске парламентов. Союзники архиепископа и друзья графини высказывались против принятия святых даров. С другой стороны, «партия Шуазеля» открыто требовала провести церемонию соборования, дабы удалить из Версаля «девку Бекю», свергнувшую их кумира. Треволнения, охватившие всех по поводу вопросов совести Его Величества, привели к довольно странному размежеванию: партия нынешнего министра и партия святош делали все, чтобы помешать причащению Людовика XV, в то время как партия Шуазеля, объединившись с партией философов и неверующих, пыталась уговорить монарха принять святые дары. Среди всеобщих интриг Лаборд держался в стороне, полностью посвящая себя службе королю; покидать оказавшийся под угрозой корабль графини он не собирался.

Николя в отчаянии бродил по просторным апартаментам. Невидящим взором он смотрел на окружавшую его роскошь и внезапно услышал за спиной плач. Обернувшись, он увидел Мадам Аделаиду с распухшим лицом и красными от слез глазами; словно единственную панацею, способную утешить ее горе, она запихивала себе в рот скомканный платочек. Он приветствовал ее почтительным поклоном. В этой постаревшей женщине он с трудом узнал надменную красавицу, встреченную им четырнадцать лет назад на охоте в большом парке; при виде его морщинистое лицо дочери короля осветилось радостью.

— Ах, мой дорогой Ранрей, как говорит наш отец!

И она снова залилась слезами. Пока Николя стоял, не зная, как поступить, она схватила его за руки, словно цеплялась за ветку спасительного дерева.

— Сударь, — умоляющим тоном произнесла она, — что нам делать? Вы всегда были верным и преданным слугой Его Величества, скажите нам, что мы должны делать?

— О чем вы, сударыня?

От неожиданности он выругался, но возбужденная до предела Мадам Аделаида не заметила его оплошности.

— Как вы считаете, господин маркиз, должны ли мы уговаривать короля принять святые дары? Герцог Орлеанский торопит меня с решением. Он полагает необходимым посоветоваться с врачами.

Николя только что прочел последнюю сводку о здоровье короля и не мог сказать ничего утешительного.

— И что они вам ответили, сударыня? — на всякий случай спросил он.

— Что они с первых минут болезни короля предложили высшим должностным лицам доставить королю святые дары. Но те не рискнули отдать такое распоряжение…

Рыдания прервали ее речь.

— …Они боялись не угодить герцогу д'Эгийону, который следит за всеми. Они уверены, король находится в таком тяжелом состоянии, что этот мрачный волнительный обряд может оказаться для него роковым…

— Следовательно, сударыня, не стоит действовать поспешно.

— Да, мне тоже так кажется. Нельзя рисковать и подвергать отца опасности. Полагаю, архиепископа надо взять под наблюдение. Нельзя оставлять его в комнате наедине с королем, дабы он не сказал чего-нибудь такого, что напугает Его Величество.

— Сударыня, мне кажется, надо положиться на Бога. Уверен, Его Величество сам поймет, когда настанет момент для принятия святых даров.

Она поблагодарила его вымученной улыбкой и потрусила в соседнюю комнату, где ее ожидали сестры. Николя заметил, что она прихрамывает при ходьбе, и, приглядевшись, увидел, что у одной из ее туфель без задника сломан каблук.

На следующий день в сопровождении многочисленной свиты прибыл архиепископ Парижа. Говорили, он страдает от мочекаменной болезни и накануне у него вышли два больших камня. Не исключая возможности нового приступа, он привез с собой собственную ванну. Несмотря на то, что архиепископа мучили боли, его, к великому его неудовольствию, заставили проторчать в зале кордегардии, откуда его извлек маршал Ришелье, обрушивший на него поток слов, надолго задержавший его в зале «Бычий глаз». Зажатый в угол комнаты и вынужденный вдыхать ароматы герцога, жаждавшего отвратить архиепископа от выполнения долга, святой отец выдержал атаку, проведенную по всем правилам воинского искусства. Громкий голос первого дворянина королевской опочивальни не мог не привлечь внимания любопытных, желавших собственными глазами убедиться, сколь непристойная комедия разыгрывается вокруг недужного короля; любопытные немедленно сбежались и заняли первые ряды.

— Господин архиепископ, — говорил маршал, — если вам так хочется принять исповедь, идите сюда, ко мне, в уголок, и клянусь вам, вы многое узнаете, особенно если вам любопытно послушать о моих излюбленных прегрешениях! Не стоит вести бесед о таинствах с Его Величеством, вы убьете его столь же верно, как если бы выстрелили в него из пистолета, и тем самым проложите дорогу тому, кто отнюдь не намерен оказывать поддержку вашей церкви.

Высвободившись наконец из цепких объятий герцога, ошарашенный Кристоф де Бомон отправился к королю; возле дверей его ожидали собравшиеся вместе Мадам [49]; войдя в спальню, он увидел склоненную над кроватью женщину. При виде архиепископа графиня дю Барри испуганно вскрикнула и, метнувшись в альков, исчезла за потайной дверью, скрытой в деревянной обшивке. Когда в комнате остался один герцог Орлеанский, король поинтересовался у прелата, как тот себя чувствует, не было ли новых колик, а затем отвернулся и умолк. Обескураженный Кристоф де Бомон удалился. Проходя через кабинет короля, он споткнулся о ковер и чуть не упал. Николя поспешил поддержать его. Со времени их последней встречи архиепископ сильно постарел: кожа на лице приобрела сероватый оттенок, вокруг ввалившегося рта залегли глубокие горестные складки. Он узнал Николя.