Насытившись, он отправился собирать чемодан. Он аккуратно сложил запасной фрак, две рубашки, панталоны, пару ботинок с пряжками, пару чулок, томик переводов из «Метаморфоз» Овидия, пузырек с эликсиром из монастыря Карм Дешо (память об отце Грегуаре) и миниатюрный пистолет, крепившийся между крыльями треуголки, полезнейший подарок, сделанный ему некогда Бурдо. Почистил шпагу и смазал жиром сапоги. Наконец он щеткой стряхнул пыль с черного дорожного фрака из добротной шерсти и дорожного плаща. Добавив к приготовленным вещам пару перчаток, он сложил багаж на стул. Чтобы не брать с собой кожаный ремень, он наточил бритвенный прибор и захватил с собой мыло, опасаясь, что в дороге сможет его не найти. Потом он прочел выученную в детстве молитву и, постаравшись выбросить из головы все мысли, лег в кровать и заснул.
Отъезд прошел без особых сантиментов. Он сказал, что отбывает в провинцию дней на десять, и господин де Ноблекур, похоже, все понял. Николя сел в присланную за ним одноколку, и лошадь, подгоняемая ударами кучерского кнута, пустилась рысью. Добравшись до квартала Пале-Руаяль, он почувствовал, как карету его искусно вовлекают в организованное вокруг коловращение экипажей и повозок. Лица возниц показались ему знакомыми; приглядевшись, он узнал агентов, приставов, осведомителей и прочих субъектов, готовых за вознаграждение помогать полиции, а также доверенных лиц его начальника.
Казалось, целая армия полицейских устроила свидание на этих узких и оживленных улочках, чтобы каждую проезжающую карету превратить в карусель, хаотично движущуюся по кругу. Тяжелый экипаж с кузовом, покрытым темным зеленым лаком с золотистым кантом, остановился прямо напротив хрупкой одноколки Николя. Приоткрыв дверцу, худая фигура выскочила из кузова и сделала знак Николя, приглашая его выйти. Взяв чемодан, он не без труда протиснулся наружу, ибо обе карты стояли так близко друг к другу, что полностью распахнуть дверцу не представлялось возможным. Спрыгнув на землю, он обнаружил перед собой переодетого в его костюм Рабуина и подумал, что этот маскарад начинает входить у агента в привычку. Николя втиснулся в берлину с окнами, наполовину задернутыми блестящими шторками. На сиденье лежал конверт, запечатанный печатью с тремя сардинками — гербом Сартина. Надпись на конверте гласила, что «господин Ле Флок должен ознакомиться с содержанием письма, запомнить его, а письмо сжечь при первой же возможности». Он спрятал конверт на груди, во внутренний карман фрака, решив ознакомиться с его содержанием только после того, как покинет город.
Словно по мановению руки невидимого балетмейстера, кареты, перестав толкаться и ездить по кругу, создавая хаос и заторы, тронулись по прямой, движение восстановилось, и кучер, встрепенувшись, щелкнул кнутом над головами упряжки из четырех крепких коней.
Заставу миновали без малейшей задержки: у возницы имелось разрешение на выезд; вдобавок он вез курьерскую почту. Миновав предместья, Николя распечатал письмо. В нем содержалось множество сведений и указаний, в основном касавшихся обычаев и нравов Британского королевства, а также положения английского кабинета, боровшегося против политики, проводимой лично королем Георгом III. Неоднократно подчеркивались нынешние затруднения англичан в Индии, а также упоминалось о продажных директорах Ост-Индской компании, ведущих себя совершенно неподобающим образом. Николя ознакомился с американскими делами, узнал о волнениях среди жителей колоний, а именно жителей Массачусетса, где на торговлю вновь наложили поистине тиранические ограничения. Эти волнения, не обошедшие стороной Парламент, вынесли в первые ряды оппозиции нового лидера, Чарльза Фокса. Кабинет полагал, что хартия колоний не является священной, а потому не может стать препятствием для Англии, пожелавшей установить новые порядки и остановить мятежников. Затем шли несколько портретов и заметок о французах, проживающих в Лондоне. Велев кучеру остановиться возле пустыря, Николя вышел, размял ноги, высек искру и поджег бумаги; когда от них осталась только горстка черного пепла, быстро разметенного холодным зимним ветром, он сел в карету.
В кузове его ждали еще несколько бумаг, прикрепленных к обшивке с помощью облаток для опечатывания дверей. В одной перечислялись почтовые станции на пути из Парижа в Кале. Покинув столицу, ему предписывалось держать курс на Амьен, минуя Сен-Дени, Экуэн, Люзарш, Шантийи, Клермон, Сен-Жюст, Вавиньи, Флер, Бретей и Эбекур. Из столицы Пикардии следовало ехать через Пекиньи, Флискур, Айи-ле-О-Клоше, Абвиль, Нувьон, Берне, Нампон, Монтрей-сюр-Мер, Кормон, Булонь, Маркиз и Отбюиссон. Если подсчитать стоимость такого путешествия, придется учесть, что платить надобно на сорока девяти почтовых станциях. Таким образом его поездка в почтовой берлине, запряженной четверкой выносливых коней, обойдется полицейскому управлению примерно в девятьсот восемьдесят ливров, иначе говоря, по двадцать ливров на почтовую станцию, что равно — продолжил он ради забавы свои подсчеты — стоимости сотни кур, купленных у трактирщика уже зажаренными, или трех модных свадебных платьев. Последнее сравнение пришло ему на ум по причине некоторых замечаний мэтра Вашона, его портного. Маленькая листовка извещала, что англичане не принимали французские деньги, и по прибытии в Дувр ему рекомендуется обменять имеющиеся у него золотые монеты согласно действующему курсу: один луидор стоит одну гинею, в одной гинее двадцать один шиллинг. Впрочем, он уже располагал солидной суммой английских денег.
Нога его ударилась о какой-то предмет, зазвеневший от резкого прикосновения. Нагнувшись, он обнаружил ночной горшок с крышкой из белого фарфора с цветочками, заполненный изнутри душистыми травами. Из этой находки он заключил, что сим деликатным знаком внимания ему хотели сказать, что по дороге ему не придется открывать окошки при быстрой езде и выплескивать на дорогу содержимое отхожего сосуда, хотя такой способ уборки по-прежнему считался наиболее удобным. Он заподозрил, что презент сей явился делом рук Сартина, никогда не отказывавшего себе с удовольствии подшутить над подчиненными. К полезному фарфоровому предмету прилагалась маленькая металлическая грелка из дерева и металла, наполненная еще теплыми угольями. Оценив проявленное к нему внимание, он завернулся в походное одеяло и вскоре почувствовал, как по его телу разлилось приятное тепло.
От мерного колыхания кузова он впал в оцепенение и, похоже, задремал. Вывести его из дремотного состояния не смогли даже размышления о страшной смерти госпожи де Ластерье; разум подсказывал ему, что необходимо подробно, шаг за шагом, проследить все события, начиная с убийства Жюли и до его неожиданного отъезда и необычной миссии, исполнение которой его, в сущности, заставили взять на себя. Страдальческий зуд становился назойливым; он страдал не столько оттого, что узнал об измене Жюли, сколько от неуверенности, охватившей его после сего открытия, ибо он всегда считал, что связь их, о которой теперь он мог только сожалеть, основана исключительно на чувствах. Он безуспешно пытался понять, что стало причиной ее измены, и как теперь ему это объяснить. Время от времени он видел перед собой улыбающееся лицо короля; монарх с невыразимым изяществом умел поддерживать дистанцию, а тем, кто удостаивался его доверия, выражал свое благорасположение не только словами, но и взором своих черных глаз, глядевших на удивление кротко, отчего лицо его необъяснимым образом молодело. Николя чувствовал, что может рассчитывать на снисходительность своего монарха, и эта уверенность являлась его единственным утешением в нынешней печали.
Чем дальше от Парижа, тем сильнее ветер свободы наполнял его легкие. Он мчался, словно птица, вот уже который день гонимая бурей. Когда он наконец погрузился в безмятежный сон, заскрежетали тормоза, приведенные в движение специальной рукояткой, по вымощенной камнем дороге громыхнули колеса, недовольно заржали лошади, и на полном ходу карета остановилась. Придавленный тяжелым одеялом, стесненный в движениях грелкой, он не успел пошевелиться, как дверца с шумом распахнулась, занавески отлетели в сторону, и всадник в охотничьем костюме цвета опавшего листа прыгнул в карету и уселся напротив него. Когда гость поднял голову, прикрытую широкополой шляпой с белым пером, Николя с изумлением узнал голубые миндалевидные глаза и нежный овал лица графини дю Барри. Она сняла шляпу, оставшись в небольшом белом парике с косичкой, завязанной лентой малинового цвета.
