Утром бежала в поликлинику, как партизан на задание – поезд взорвать. Не хочет партизан его взрывать, а надо. И настроение было соответствующее – немного пришибленное. Сам бомбу подложишь, сам от взрыва и погибнешь... В себя только потом пришла, уже на работе. Глянула в справку, которую вчера новенькая Ксения Максимовна для Остапенко наворотила, глаза от ужаса на лоб полезли... Нет, чему их в нынешних институтах учат? Элементарных вещей не знают – где мухи, а где котлеты... Все, все надо переделывать, и пусть эта Ксения Максимовна притухнет за своим компьютером и не высовывается даже!
– Ань, привет... – заглянула в дверь Таня Васильчук, подруга-приятельница из отдела экспертизы. – Может, чаю попьем?
– Нет, Тань, не могу пока... Мне тут работу подкинули – часа на два! – выразительно указала глазами в сторону монитора, за которым пряталась Ксения Максимовна.
– Ну, понятно... – в тон ей сочувственно произнесла Таня. – Ладно, работай, чего уж теперь делать, доля наша такая – все на себе тащить... А ты завтра в бассейн идешь, Ань?
– А что, завтра уже суббота?
– Ну, ты даешь... Ничего себе, заработалась... Сегодня к твоему сведению пятница, короткий день, до пяти!
– Ой, точно! Сегодня же до пяти! – вспомнила она радостно, – а мне как раз надо пораньше...
– А куда тебе надо?
– Да так... По одному делу.
– Понятно. Так в бассейн завтра идешь или нет? Ты уже три субботы пропустила, абонемент пропадает! Смотри, больше не дадут, лишат халявного удовольствия!
– Не знаю, Тань. Может, и пойду. А может, и нет... Не знаю.
– Ладно, я позже зайду, работай...
Так им и не удалось попить чаю в этот день. Работы навалилось – пропасть. И всем срочно, и всем подай... Вроде и народу в отделе много, а работать некому! Сплошь одни Ксении Максимовны, только постарше да понаглее...
Все, пять часов. Пусть срочные бумаги несделанными остаются, надо бежать. Хорошо, хоть у Остапенко отпрашиваться не пришлось, и впрямь забыла, что пятница – короткий день.
Кушетка у кабинета Козлова Г.Г. оказалась пустой. Никого. Постучала в дверь, заглянула...
– Да, заходите! – поднял он от бумаг сосредоточенное лицо. – Присаживайтесь, я сейчас... Вы ведь у нас Лесникова, да?
– Да. Я Лесникова. Анна Васильевна.
– Так, Лесникова, значит... Погодите...
Он шустро принялся перебирать серые плотные конверты, кучкой устроившиеся на углу стола. Вытянул один, глянул в его нутро, хмыкнул озадаченно, побарабанил пальцами по столу. Потом снова потянулся руками к конвертам, вытянул еще один, близоруко поднес к глазам.
– А, вот... Вот ваши результаты обследования, Анна Васильевна, я их уже смотрел... Ну что ж, Анна Васильевна...
Потер маленькие ручки одну об другую, издав сухой неприятный звук. Почему-то у нее от этого звука мороз по коже пошел и задрожало внутри лихорадкою, подкатило к горлу нервным спазмом.
– Ну? И как? Нормальные у меня результаты?
Странно, а голос получился бодреньким, даже слегка насмешливым. Но как будто это и не ее голос был, а чужой, на пару тонов выше.
– Нет, Анна Васильевна. Я вам прямо скажу – плохие у вас результаты. И даже больше того – очень плохие. Я сейчас вам направление в тридцать четвертую больницу выпишу...
– Погодите, погодите! Что значит – очень плохие? Вы можете мне как-то по-человечески... Я же не понимаю ничего...
– Вам в больнице все объяснят, Анна Васильевна.
– А вы? Вы что, не можете?
– Я... Ну, в общем... Понимаете, по одной только маммографии нельзя сказать определенно... Дополнительное обследование требуется. В больнице вам его и проведут. Значит, вы прямо в понедельник по направлению...
– В какой понедельник? Уже в следующий, что ли? Вот этот, который будет? Через два дня?
– Ну да... А что? Чем быстрее, тем лучше. Со сроками лучше не затягивать, Анна Васильевна.
Сказал – и шмыгнул глазенками куда-то в сторону. Потом вверх посмотрел, на плафон, затем опять на нее.
Сглотнула нервно, пропихивая внутрь липкий страшок-раздражение. Почувствовала, как вместе с длинным вдохом зреет внутри ярость – так бы и прихлопнула этого мямлю с его бегающими глазками! Не врач, а записная кокетка – глазками он, смотри-ка, в угол – вверх – на предмет! Нет уж, дорогой, ты мне сейчас все, как есть, скажешь, не надо мне тут...
– Простите, доктор... Как вас по имени-отчеству?
– Геннадий Григорьевич... – услужливо согнул он шею в кивке.
– Ага. Очень приятно. Так вот, Геннадий Григорьевич... Или вы мне прямо сейчас все обстоятельно про мою проблему разъясняете, или я немедленно отправляюсь к главврачу.
– А зачем к главврачу-то?
– Да жаловаться на вас, зачем!
– А... Ну, это можно, конечно... Только его все равно сейчас нет, он на конференцию в другой город уехал. Да вы успокойтесь, Анна Васильевна...
– Да я-то, между прочим, спокойна! Я всегда спокойна! А сейчас так вообще спокойна, как никогда! – плюхалась она в собственном невыносимом волнении, пытаясь через ярость выплыть хоть на какую-то твердь. – А вы думали, я сейчас платочек из рукава достану и слезьми затрясусь, да?
Боже, что она несет... Пора остановиться, пока не поздно. Пока вихрь слепой ярости не погнал ее прочь из этого жуткого кабинета...
Так. Вдохнула, выдохнула, собралась. Похоже, она его напугала, Козлова-то. Как его... Геннадия Григорьевича. Сидит, голову в плечи втянул, ушки прижал, как мышонок. Надо и впрямь успокоиться, глянуть смело правде в лицо. Какая бы она ни была, эта правда.
– Хотите воды, Анна Васильевна?
Развернулся на крутящемся стуле, подъехал к подоконнику, налил из чайника полстакана, оглянулся на нее испуганно. Чего ж ты трусишь так, молодой специалист... Думаешь, я эту воду в лицо тебе плесну, что ли?
– Да, буду, давайте.
Вяло протянула руку, приняла стакан, глотнула воды. Противная, теплая. Поморщилась, осторожно поставила стакан перед собой, оплела его пальцами. И заговорила уже спокойнее, даже с оттенком дружелюбного панибратства.
– Послушайте, Геннадий Григорьевич... Вы извините меня, ради бога, за такую реакцию. Но сами посудите – даете направление в такую больницу и не говорите ничего... Я же знаю, что это за больница – тридцать четвертая. И знаю, каких больных туда направляют. Недавно мы всем департаментом замечательную сотрудницу хоронили – как раз оттуда и забирали... Не бойтесь сказать мне правду, Геннадий Григорьевич.
– Вам в больнице все скажут, Анна Васильевна... Нужно еще ряд исследований провести, чтобы...
– Так. Знаете, мы вот что с вами сделаем. Мы начнем наш диалог сначала. Вы сказали, что вам принесли заключение маммологического обследования и что результат плохой. И даже очень плохой. Ведь так?
– Ну... В общем...
– Так чего вы резину тянете? Жалеете бедную кошку и отрезаете по кусочку от ее хвоста? Я понимаю, что у вас еще опыта нет, но поверьте – нельзя же так! Это по меньшей мере непрофессионально, Геннадий Григорьевич!
Он вдруг вспыхнул, дернулся в своем креслице, нервно переложил ногу на ногу, глянул на нее затравленно. Где-то по краешку сознания горьким пунктиром скользнула усмешка – не надо было тебе, парень, в медицинский идти, экий ты ранимо впечатлительный...
– Так что у меня, Геннадий Григорьевич? Вы можете мне четко и внятно сказать?
– Ну, в общем... Да, могу...
– Так и говорите!
– Су... Судя по всему, у вас уже запущенная форма заболевания... Я думаю, ближе к третьей стадии... Но в больнице проведут еще...
– Да ладно, слышала я про больницу! – резко оборвала она его, с силой сжимая пальцами тонкий стакан. В какую-то секунду очень захотелось, чтоб он сломался в ее пальцах, чтоб осколки жадно впились в ладонь и чтобы кровь брызнула ярким фонтаном – живая, алая, теплая. С самого начала этого разговора ей казалось, что сердце гоняет по организму не кровь, а холодную ядовитую субстанцию, похожую на серную кислоту...
– Это что же, Геннадий Григорьевич... Я умираю, что ли?
