– И впрямь здорово выручил,- заметил я Висковатому.
– Ежели хошь знать, так мой Ванька давно бы в голове Разбойной избы встал, если бы не внук конного барышника.
– Кто? – не понял я.
– Да я про Ваську Щелкалова,-устало пояснил он и назидательно заметил, будто поставил точку в споре: – А ты речешь, без нас государь обойдется. Да ни в жисть.
Ой не ко времени затеяли мы эту тему. Явно не ко времени. Но что делать, если уж начали. Иного-то удобного случая, чтобы остеречь Висковатого, может и не представиться, а спасать человека надо. И сам по себе мужик хороший, ну и опять же – сват будущий. Если бы не это обстоятельство, я, может быть, и промолчал бы, но, говорят, в нынешние времена сваты – почти родня, а за родню грех не постоять. Хотя, наверное, все равно бы не стал молчать – уж очень он ко мне по-доброму.
– Я и не говорю, что он обойдется,- сдержанно и тихо произнес я,- Потом и пожалеть может, что нет рядом под рукой Ивана сына Михаилы Висковатого, но это потом. К тому же жалей не жалей, а отрубленную голову к плечам не приставишь. И титлой тут тоже не защитишься. А топоры у людишек Малюты Скуратова хорошо наточены, и им все едино – что княжеская шея, что холопская, что боярская.
И снова он меня не понял. Вот ведь какой парадокс – то умница-разумница, а то хоть кол на голове теши. Ну никак не доходит, что плевать царю на семь пядей в твоем могучем лбу. Возразил – держи ответ. Причем на плахе.
– Никак ты меня пугать удумал? – криво усмехнулся дьяк,- Не много ли воли себе взял, синьор Константино?
– Какая есть, вся моя,- вздохнул я,- А пугать и в мыслях не держал, потому как знаю, не из пугливых ты. Упредить хочу, что спорить с ним опасно, вот и все. О себе не думаешь – хотя бы о матери да о жене с сыном помысли. Им-то каково без тебя придется? Сошлют туда, куда Макар телят не гонял, и вся недолга. Да это еще хорошо, что сошлют, а то ведь могут, как сына князя Александра Горбатого-Шуйского, рядышком с отцом поставить, в один день и под один топор.- И замолчал, выжидающе глядя на своего собеседника – дошло или?..
Скорее «или», хотя спорить со мной он не стал. Но не потому, что я в чем-то убедил его, а скорее, не пожелал развивать неприятную для него тему. А может, просто решил, что бесполезно пытаться объяснять «тупому фрязину» – это я про себя.
– Время позднее, а мне завтра спозаранку с приором Джерио говорю вести,- многозначительно буркнул он, и его подбородок вместе с аккуратно подстриженной бородкой вновь высокомерно взметнулся вверх.
Ох-ох, какие мы важные и гордые. Только Иоанну плевать на твою солидность и незаменимость.
Иван Михайлович уже поднялся с места, но, не удержавшись, напоследок добавил:
– Князю Петру осьмнадцать годков было, а мой еще малец совсем.
– А у Марии, что у Алексея Федоровича Адашева проживала, сколь лет сынам было? – ехидно осведомился я.
Бил наугад – ни в одном источнике не говорилось о возрасте сыновей этой женщины, которая проживала у Адашева и была казнена вместе с детьми, но, судя по реакции Висковатого, не ошибся.
– Мария ведьмой была, так что ты о ней помолчи,- упрекнул он меня.
– А сыны ее – колдунами, и самый младший в самых зловредных числился,- огрызнулся я.
– А сыны ее,- начал было дьяк, но не нашелся, что сказать, и лишь строго заметил: – И чтоб я от тебя боле не слыхал ни об Адашевых, ни о Сильвестре, а паче того – о князе Курбском. Ныне за одно упоминание голову рубят. Понял ли?
– Понял,- хмуро кивнул я.
«А вот ты, мужик, ничегошеньки не понял и, боюсь, поймешь, только когда будет слишком поздно».
Но это я не произнес – лишь подумал. Оставалось утешить себя мыслью, что сделал все возможное, дабы уберечь человека от смерти, а если он после сказанного так и не пожелал прислушаться к голосу разума, возомнив, будто незаменимый,- его проблемы.
Практический же вывод напрашивался только один – надо ускорять дело со сватовством, быстренько жениться и сваливать куда глаза глядят, чтобы двадцать пятого июля, в славный день рождения друга Валерки, быть далеко-далеко от Москвы, где-то в районе Новгорода, а еще лучше возле Холмогор, где сейчас должна находиться миссия английских купцов. Местечко на корабле, если побренчать серебром, для меня всегда найдется, а куда высадиться – можно подумать по ходу дела, будучи уже в пути. Сейчас важно вовремя добраться до корабля.
И не в одиночестве.
А чтобы максимально подготовиться к предстоящему отъезду, я самым усиленным образом срочно приступил к изучению английского языка. Учителя мне отыскал на подворье Русской компании, где осели торгаши с туманного Альбиона, все тот же Ицхак, которому я объяснил свою просьбу теми торговыми выгодами, что получу от этих знаний. Он-то и свел меня с аптекарем Томасом Карвером – смуглым, низкорослым и больше напоминающим мавра, обряженного в европейское платье.
Высокомерный англичанин глядел на меня с подозрением – фряжский князь, связанный с купеческим делом, но абсолютно не знающий английского, вызывал у него массу вопросов, ответов на которые он отыскать не мог. Однако до поры до времени Томас благоразумно помалкивал, не желая терять хорошие деньги за обучение. Честно говоря, процесс шел ни шатко ни валко – педагог из аптекаря был тот еще. Сравнивать его с моей школьной учительницей я даже не пытался – глупо, но он и сам по себе был не ахти. Вдобавок Томас изрядно шепелявил, но деваться мне было некуда. К тому же если Висковатый все-таки успеет привлечь меня к посольским делам, то там без знания иностранных языков и вовсе труба.
Пришлось попутно брать уроки и у самого Ицхака, иначе получилось бы странно – ведь в специфике торговли я был дуб дубом. Хорошо, что купец помалкивал – повезло, а нарвись я на кого-нибудь не в меру любопытного или желающего выслужиться перед властями, что тогда?
Кстати, именно в то время я лишний раз убедился в том, насколько важна личность самого учителя, а также его отношение к делу. Карвер работал со мной исключительно из-за денег, и это чувствовалось. На мой взгляд, именно по этой причине обучение у надменного англичанина давалось мне с большой натугой – он смотрел на меня, как на какого-нибудь негра, только-только спрыгнувшего с пальмы и еще не успевшего додуматься взять в руки палку для сбивания кокосов. Можно подумать, что вся его задрипанная Англия – сияющий венец цивилизации, а он – самый яркий драгоценный камень в этом венце. Высокомерие так и перло у него из всех щелей, а отказываться от его услуг было неудобно – получаемые деньги он старался отработать добросовестно, тут мне сказать нечего.
Зато с Ицхаком все было иначе. Вот уж из кого получился бы отличный педагог – так непринужденно и ловко выходило у него растолковать достаточно сложные вопросы. Иногда это удавалось ему вообще чуть ли не в одном-двух предложениях:
– В аршине шестнадцать вершков, или четыре пяди, а в сажени три аршина. Но тут часто меряют локтями, а в нем десять вершков и еще две трети, но для удобства тебе проще запомнить, что два аршина равны трем локтям,- пояснял он.
Вот так вот легко и просто обо всех русских мерах длины. Примерно так же и об измерении расстояний во время поездок, чтобы рассчитывать время в пути.
– Определись, сколько от какого-то одного города до другого, и отталкивайся от этого, потому что верст здесь несколько, и они сильно отличаются друг от друга. Если ты знаешь, что от Москвы до Коломны сто верст, а тебе говорят про пятьдесят, это означает, что твой собеседник пользуется межевой верстой, а ты – царской.
Но основные знания он давал мне в области монет, в которых я тоже был дуб дубом. Вот тут, несмотря на всю популяризацию изложения, мне приходилось тяжко. Оказывается, одних только марок свыше десятка. Тут тебе и самая ходовая из немецких кельнская, но Ицхак требовал, чтобы я запомнил и остальные – вюрцбургскую и краковскую, испанскую и португальскую, триентскую и рижскую, тауэрскую и турскую, венскую и пражскую – с ума сойти. И все разного веса, причем колебания весьма солидные – если по-современному, то до девяносто граммов', если не больше. Причем требовалось помнить, что между весовой и счетной марками также имеются существенные отличия, и в каждой стране разные. К примеру, в той же Ливонии рижская счетная марка состояла из тридцати шести шиллингов, а вот весовая аж из ста восьмидесяти шиллингов, то есть состояла из пяти счетных.
