– Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить… А ты можешь?
Глаза Пушкина смотрели насмешливо, она задорно улыбнулась:
– Могу.
– А ну-ка…
Наталья живо вспомнила свои детские уроки словесности, касающиеся написания русских стихов:
– Ямб состоит из двух слогов, из которых первый короткий, а последний долгий. Пример: живу. Хорей, состоя подобно ямбу из двух же слогов, имеет первый слог долгий, а второй короткий. Пример: время.
Ее глаза смотрели чуть лукаво: что, мол, съел? Он восхищенно ахнул и присел поближе:
– А дактиль тоже знаешь?
Наташа кивнула с довольным видом:
– И анапест тоже. У них по три слога, только у дактиля первый долгий, а у анапеста последний: мужество, человек.
Пушкин внимательно вгляделся в лицо жены:
– Сознайся, и стихи писала?
На щеках выступил заметный румянец:
– Писала. Прочесть?
Сначала он кивнул, но тут же вскочил, почти забегал по комнате:
– Нет! Нет, не нужно! На нашу семью одного рифмоплета достаточно!
Жена почти испуганно смотрела на Пушкина. Конечно, ее стихи не в пример слабее, но почему же нельзя прочесть? В душе шевельнулась обида, однако Таша постаралась погасить. Он ПОЭТ, он имел право не читать чужих слабых стихов.
Пушкин действительно не читал стихов жены, даже тогда, когда она присылала в письме, сжигал эти листки. Почему? Боялся разочароваться в своей избраннице даже в малом? Понимал, что это не приносит душе покоя? Или все же читал?
Сохранилось только одно детское стихотворение девятилетней Таши Гончаровой, написанное по-французски брату Ивану в альбом:
Пусть пройдет без невзгод твой жизненный путь.
Светом дружбы украсятся дни.
О сердечности нашей, мой друг, не забудь,
Навсегда ее сохрани.
(Перевод В. Кострова).
Неплохо для девяти лет-то…
– А что ты еще хорошо умеешь делать? Что знаешь?
– Что? Не знаю… Как все – танцевать, играть на фортепиано, рукодельничать… нет, вот еще: могу в шахматы играть!
Глядя на свою любимую девочку, очень довольную, что нашла необычное для девиц умение, Пушкин привычно ее подначил:
– Умеешь слона от ферзя отличить?
– Нет-нет! Я и правда хорошо играю!
Ему быстро пришлось в этом убедиться, она играла не просто хорошо, а для барышни великолепно. По приезде в Петербург выяснилось, что с дамами Наталье Николаевне играть неинтересно, она все время выигрывала, оставалось брать в партнеры мужчин. Вот когда Пушкину пришлось с досадой покусывать ногти: его скромница ловко проводила серьезные партии! Ай да Таша!
Он временами злился, она оправдывалась:
– Но не играть же мне все самой с собой? Я свои хитрости по обе стороны доски знаю, как тут обыгрывать? Вот и приходится партнеров искать…
– Но чтоб только по шахматам и не больше!
Он попытался свести к шутке, она приняла всерьез, почти испугалась:
– И танцевать нельзя? Ты же не танцуешь.
Пушкин хохотал долго и с удовольствием. Вот в этом вся она – такая не петербуржская, провинциальная и доверчивая.
– В танцах тоже можно, но с условием: не кокетничать.
Это было удивительно счастливое время взаимного обожания, единодушия, заботы…
С утра его ждали привычное купание, чай и работа над «Царем Салтаном», после обеда прогулки с Наташей в парке вокруг озера, вечером немногочисленные друзья, задушевные беседы, правда, с оглядкой на присутствие молодой жены. Но Пушкина не обременяло это присутствие, все друзья и родные отмечали, что он невообразимо переменился. Ему очень нравились домашние обеды с простой пищей – щи или зеленый суп, большие рубленые котлеты со шпинатом, варенье из крыжовника на десерт…
И вдруг: холера! Снова та же напасть, что и год назад, только теперь вокруг Петербурга. Императорская семья и двор перебрались из столицы в Царское Село, спокойствие нарушено.
«Коли ты двора не ищешь, так он сам тебя найдет!» – ворчал Пушкин. Он не желал выводить жену в свет до самой Масленицы, когда все много проще, но теперь, видно, придется. Хотя во всем есть положительная сторона: Наташа могла наблюдать жизнь двора, поначалу не окунаясь в нее, словно чуть со стороны. И друзей в Царском объявилось куда больше, с наследником приехал и Жуковский, встречи с которым стали ежедневными.
Василий Андреевич от Наташи пришел в восторг, он писал Тургеневу:
«А женка Пушкина очень милое создание. C’est le mot (лучше не скажешь)! И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь тому, что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше».
Лучше не сказать…
У Пушкиных в доме Китаевой привычная утренняя посетительница – Александра Осиповна Россет, фрейлина, красавица. Наталья знала, что Пушкин был ею серьезно увлечен раньше, даже, кажется, пытался сватать… Знала, но не ревновала, потому что одними из первых слов, которыми приветствовала жену поэта очаровательная умница Россет, были слова восхищения.
Вот и сейчас в глазах приязнь и восхищение:
– Ах, Натали, ты все хорошеешь. Право, уж и некуда более. И где только Пушкин такую красоту выискал?
Наташа смутилась:
– Полноте вам, Александра Осиповна…
– Александра Осиповна! – передразнила ее Россет. – А ты и Пушкина на «вы» и Александром Сергеевичем зовешь?
Скрыть улыбку не удалось:
– Нет…
– Я спрошу…
Они уже поднимались наверх в кабинет самого Пушкина. Так было заведено – если Россет не дежурила при императрице, то спешила в дом Китаевой к одиннадцати часам, чтобы послушать новые поэтические строки, сочиненные ее давним приятелем. Пушкин писал своего «Салтана», сказка получалась очень певучая, добрая, светлая, немыслимо обаятельная…
Расцеловавшись с приятельницей в обе щеки, Пушкин принялся читать им очередные строфы, написанные с утра.
– Эк ты, Пушкин, Бабариху-то обругал!
– А в чем, мать моя?
Россет очень хотелось спросить, что, не с тещи ли писал, но, покосившись на Наташу, не стала, чтобы не обидеть. Но нашла чем уколоть:
– Чего же окна не откроешь, жара у тебя.
Она твердой ручкой толкнула створки окна. Не тут-то было, Пушкин любил жару, а потому окно оказалось не просто прикрыто, а закрыто.
– Ну-ка, открой! И к моему приходу чтобы всякий раз свежий воздух был! Не то ты нас с Натали уморишь духотой.
За обедом, как всегда простым и без затей, Александра Осиповна принялась говорить:
– Императрица поинтересовалась, куда это я почти каждый день исчезаю, как и Жуковский по вечерам. Пришлось сказать, мол, к Пушкиным. Подивились немало: как так, у Пушкина здесь супруга, а нам не представил!
Пушкин ревниво покосился на покрасневшую Наташу, фыркнул:
– Вот еще! Я не придворный.
– А куда ты денешься?
– Ну, не сейчас же! Пусть уж попозже, зимой, а то и вовсе хотел на Масленой. Сама же знаешь, каково у нас тем, кто первый раз при дворе да к тому же «замужем за Пушкиным»!
Россет рассмеялась, Пушкин прав, внимание к Наталье Николаевне будет такое, что не ко всякому царю проявляют.
– Да не бойся, жена твоя так красива, что любую неловкость не заметят. Однако императрица интересовалась, в каком часу госпожа Пушкина прогуливаться по парку изволит.
– Зачем? – ахнула Наташа.
– Думаю, встретить хотела бы. Интересно же глянуть на первую красавицу Москвы и к тому же жену поэта Пушкина. – Ручка Александры Осиповны легла на рукав Наташи: – Не бойся, ты действительно красива, и это не грех…
Теперь они гуляли как можно дальше от центральных аллей, редко выходя к центру.
И все-таки на одной из прогулок вокруг озера чета Пушкиных встретила императорскую чету. Раскланяться бы да пройти мимо, но императрица, которая очень любила молодых красивых людей, просто пройти мимо Натальи Николаевны не смогла. Остановились, побеседовали, особенно оказалась внимательна императрица к госпоже Пушкиной, настаивала, чтобы с началом сезона Наталья Николаевна непременно бывала на балах, выходила в свет:
