Однако все шло к свадьбе…
И тут ей стало страшно. Муж… конечно, это не навсегда, возможен развод или вдовство, но ведь могут быть и дети.
– А как дела у Джованни, Ваше Святейшество?
Понтифик улыбнулся:
– Все прекрасно, он наладил отношения с супругой. Теперь пойдут дети.
Чезаре только вздохнул, как бы он хотел быть свободным, новоиспеченному кардиналу куда больше нравилось командовать гарнизоном в Сполето, чем стоять службы в Ватикане. Но с отцом не поспоришь…
Это прекрасно понимала и Лукреция, только ей и в голову не приходило спорить. Характер у Лукреции удивительно сочетал в себе отцовские и материнские черты. Только отцовским – хватке, умению управлять людьми и решать дела – еще предстояло проявиться, а вот материнские уже были заметны. Лукреция быстро привыкала ко всему и со всем соглашалась. К тому же она подобно Ваноцци готова оправдать все, особенно если дело касалось обожаемых ею мужчин – отца и братьев.
Такое согласие с любыми поступками приводило в изумление Джулию Франезе. Не раз она возмущалась:
– Как ты можешь твердить, что твой брат хорош, если он ведет себя неподобающе?!
Речь шла о Джованни Борджиа, получившем в качестве приданого Ганди и ставшего герцогом Гандийским. Брат Лукреции действительно вел себя неподобающе, он проводил все ночи вне дома, разгуливая по улицам и кабакам с сомнительными приятелями, пьянствовал, без устали транжирил отцовские деньги, но главное – не исполнял супружеский долг, откровенно предпочитая своей жене проституток весьма сомнительного качества.
Это едва не привело к скандалу, потому что король и королева Испании дали понять Родриго Борджиа, что если их сын будет и дальше вести себя неприлично, то брак потребуют расторгнуть. Старшего брата Педро Луиса, к которому отправляли Джованни, уже не было в живых, а потому присматривать за шалопаем оказалось некому.
Но Лукреция отвечала Джулии:
– Наверное, он не может иначе…
– Не может? Ты и своего мужа так же будешь оправдывать? Супруг будет гулять ночами, а ты плакать втихомолку?! Тогда тебе не видать настоящего любовника!
Знать бы Джулии, как повернет судьба подруги… Лукреции доведется испытать все: в ее судьбе будут три супруга, и все разные, будет и небрежение мужа, и любовь, и презрение родственников, и настоящая борьба за свое место, достойное место донны. И даже любовь будет очень разной – от чувственной страсти до романтической и платонической. Правда, людская молва забудет именно о такой, зато припишет дочери Папы Александра много преступлений, которых она не только не совершала, но и просто никак не могла совершить. Людская молва часто несправедлива, зато падка на большую ложь…
Джованни Сфорца граф Пезаро вовсе не желал жениться на незаконнорожденной дочери Папы. Ему была противна сама мысль породниться с Борджиа, но пойти против воли всего клана Сфорца он не мог. А Лодовико Сфорца задумал большую игру, и женитьба племянника, чувства которого его вообще не волновали, сейчас была ему очень нужна. Папа должен до времени состоять в сторонниках, чтобы не встал на сторону Джана Галеаццо. Папская область располагалась весьма кстати между Миланом и Неаполем; если понтифик решит не пропускать через свои земли войско страшного Ферранте, то Милану можно не бояться. Ради такого личным счастьем Джованни Сфорца можно и пожертвовать.
Сам граф Пезаро не обладал железным характером, чтобы настоять на своем или хотя бы выбрать сторону кого-то одного, и, без конца подчиняясь чужой воле, себя уже ненавидел. Не меньше он ненавидел и будущую супругу Лукрецию, которую еще не видел в глаза и которая ничем перед будущим мужем не провинилась. В Рим на свадьбу он ехал точно на Голгофу, не ожидая для себя ничего хорошего.
Зная будущее развитие событий, можно подтвердить, что ничего хорошего и не вышло, но только потому, что сам Джованни Сфорца ничего не сделал, чтобы завоевать сердце Лукреции – всесильной повелительницы сердца Папы. За спиной жены он мог бы получить многое, а опираясь на могущество Папы, стать видным человеком, но остался кем был – вялым, нерешительным, довольно трусливым человеком.
Но Лукреции предстояла свадьба с Джованни, и тринадцатилетняя девушка пыталась заочно влюбить себя в будущего супруга. Лукреции сказали, что он хорош собой, спокоен, иногда даже слишком, старше ее, значит, опытней, крепок физически, значит, будут хорошие дети.
И вот Джованни Сфорца въезжал в город. Его встречали торжественно, братья Лукреции выехали к воротам, все были разодеты в пух и прах, даже лошадиные попоны украшены драгоценными камнями. Роскошь, роскошь и еще раз роскошь… Глядя на все это великолепие, Сфорца невольно вспоминал обличительные проповеди флорентийского монаха Савонаролы. Сам Джованни не слишком увлекался его горячими речами, считая, что все хорошо в меру, но сейчас, когда перед глазами на солнце тысячами искр рассыпались блики от драгоценных камней на одежде, оружии и даже лошадиной упряжи сыновей Папы и их свиты, он вдруг страстно пожелал, чтобы требования Савонаролы уничтожить роскошь вдруг исполнились. Тем более, ему самому пришлось взять на время у Джоффредо некоторые украшения, чтобы не выглядеть уж совсем бедным родственником.
Небось, и Лукреция такая же! Сфорца вдруг ужаснулся: как же он ее содержать-то будет?! В качестве приданого за Лукрецией давали тридцать тысяч золотых дукатов, не считая украшений и нарядов. Эти деньги весьма пригодились бы Джованни Сфорца, чтобы подремонтировать начавший заметно ветшать дворец в Пезаро, заменить в нем мебель, обивка которой грозила расползтись, купить новых лошадей…
Но если бы он мог выбирать, то лучше остался вдовцом в ветхом дворце, чем стал зятем Папы, а вот выбирать и не приходилось. Собственных денег у бедолаги Джованни Сфорца было, по меркам богатого Рима, очень немного. Пезаро давал ему всего двенадцать тысяч годового дохода, при том, что Чезаре только за одну должность получал шестнадцать, а было их несколько. Сознание этого не добавляло графу Пезаро ни настроения, ни желания жениться.
Тихая ненависть к будущей супруге, возникшая из-за его собственных проблем, помешала Джованни Сфорца заметить прелесть его невесты, то, как она старалась быть с будущим мужем доброжелательной, старалась угодить, понравиться… Нет, даже увидев ее на балконе дворца, взволнованную, замершую в ожидании его восхищения или хотя бы простого восторга, он хмуро и сухо приветствовал девушку.
Лукреция обомлела от такого невнимания жениха. Привыкшая к обожанию, она расценила такое невнимание к себе со стороны Джованни как откровенную пощечину.
– Джулия, я что, уродина? Или плохо одета?
Джулия Фарнезе и сама не могла поверить глазам, будущий муж Лукреции едва взглянул на них и сдержанно поклонился.
Лукреция, убежав в комнату, бросилась на постель и разрыдалась. Подруга принялась утешать ее:
– Успокойся, может, он просто плохо видит? Не понял, что это ты, слишком взволнован?
Она перебирала и перебирала причины, по которым Джованни Сфорца мог так идиотски вести себя с будущей женой. Постепенно Лукреция успокоилась, ей сделали примочки, чтобы убрать припухлости под глазами от слез, поправили волосы в красивой сетке, переодели в другое платье… Глядя на себя в большое венецианское зеркало, Лукреция вздохнула:
– Просто у него сердце занято другой… – Вдруг глаза ее сердито блеснули. – Но даже если это так, просто приветствовать дочь Папы он мог бы!
Поправляя ей волосы, Джулия рассмеялась:
– Утешь себя тем, что у тебя будет возможность ему отомстить.
– Чем?
– Ответным невниманием. Можно выйти за него замуж и немедленно завести себе любовника, а в его нищий Пезаро ехать отказаться. Я думаю, Его Святейшество тебе не откажет.
Лукреция фыркнула:
– Я вообще попрошу отца пока только обвенчаться, но не вступать в связь. Мне еще рано…
Джулия хотела сказать, что вовсе не рано, тринадцать лет самое время, но, глянув на худенькую, как былинка, Лукрецию с совершенно детским выражением лица и ясными голубыми глазами, с подругой согласилась. Не каждой дается в эти годы стать настоящей оформившейся женщиной, некоторые всю жизнь остаются худыми. Джулия вспомнила себя в таком возрасте и мысленно усмехнулась: она уже успела сменить не одного любовника и в пятнадцать стала любовницей кардинала Борджиа, опытной женщиной. Что ж, каждой свое…
