– Это теперь моя гувернантка!
– Это очень хорошо, Дрина. Тебе понравится заниматься с фройлен Лецен, и ты легко выучишь алфавит.
Зря Феодора упомянула камень преткновения Дрины с предыдущими наставницами, девочка топнула ножкой:
– Ничего я учить не буду! Я не буду учить ваш противный алфавит!
На мгновение установилась тишина, но герцогиня не успела открыть рот, чтобы сделать выговор младшей дочери, положение спасла сама фройлен Лецен. Гувернантка неожиданно согласилась:
– Хорошо, ты не станешь учить алфавит. Просто я научу тебя читать. Принцесса должна быть грамотной.
Девочка немного посопела молча, возражать, когда с тобой соглашаются, нелепо, а потом вдруг потащила свою новую наставницу к столу, за которым обычно занималась:
– Пойдемте учиться читать, фройлен Лецен.
Присутствующие дамы облегченно вздохнули, а Феодора даже рассмеялась. Контакт между гувернанткой и строптивой принцессой был налажен.
Дрина была доброй и ласковой девочкой, к тому же очень ответственной и любящей правду. Солгать ее ничто не могло заставить, даже угроза серьезного наказания. Это сильно облегчало задачу воспитания и матери, и гувернантке.
На следующее утро герцогиня наблюдала интересную картину, подавшую ей надежду, что теперь будет кому справиться со строптивой дочерью.
– Мисс, пора вставать, – голос фройлен Лецен мягок и тверд одновременно, кажется, не подчиниться невозможно.
Но принцесса продолжала спокойно валяться в постели.
– Вы меня не расслышали?
– А вы разве не знаете, что я непослушный и неуправляемый ребенок?
Фройлен Лецен понадобилось усилие, чтобы сохранить спокойствие, тем более мать девочки предпочла не вмешиваться в разговор, что, наверное, к лучшему, ведь решалось, найдет ли гувернантка подход к маленькой строптивице.
– Я не собираюсь вами управлять, просто знаю, что до завтрака нужно успеть умыться и одеться, иначе останетесь голодной.
При этом женщина спокойно протягивала руку девочке, чтобы помочь подняться, а второй рукой подзывала ее няню:
– Миссис Брук, скорее, помогите мисс одеться, не то она может опоздать к завтраку.
Дрин подчинилась, но во время умывания и потом одевания нашла повод, чтобы закатить скандал. Герцогиня, слушая, как за дверью в их общей с младшей дочерью спальне, привычно скандалит ее дитя, только вздохнула: кажется, даже спокойствие Луизы Лецен не исправит положение. То ли еще будет, ведь после завтрака Дрин предстоял урок фортепьяно, которое та ненавидела. Почему девочке, у которой был и прекрасный слух и голос, не давалась игра на инструменте, не понимал никто.
Добродушный толстяк Луиджи Лаблаш, учивший малышку вокалу, зачем-то поинтересовался, хорошо ли она вела себя с утра. Герцогиня вздохнула:
– Принцесса была похожа на ураган.
Дрин вскинула на мать глаза и со вздохом поправила:
– На два урагана, мама. Это были целых два урагана.
Пухлые щеки мсье Лаблаша заколыхались от смеха, он обожал этого ребенка и был просто не в состоянии сердиться на Дрину, хотя ему-то сердиться было не на что, вокалом девочка занималась с удовольствием.
А вот учиться игре на фортепьяно терпеть не могла, когда возмущенная ее нежеланием серьезно трудиться над гаммами баронесса Шпэт заметила ей, что в таком деле не бывает королевских дорог и принцесса должна трудиться так же, как и остальные, Дрина возмущенно фыркнула:
– Ничего я никому не должна!
Луиза Лецен наблюдала за Луиджи Лаблашем, пытаясь понять, почему ему удается так легко ладить с принцессой. Луиджи был очаровательным толстяком, из-за короткой шеи воротник всегда упирался ему в загривок и щеки, густые седые волосы стояли дыбом, массивный нос был красен, а кустистые брови сурово сведены к переносице. Но уж суровостью Лаблаш не отличался вовсе, напротив, он любил посмеяться, при этом золотая цепочка от карманных часов уморительно подскакивала на его объемистом животе. Больше всего Луиджи любил бельканто и за хороший голос и слух мог простить что угодно, а уж строптивость очаровательному ребенку тем более.
Луиза Лецен, кажется, поняла, чем же берет свою ученицу Лаблаш, он ее просто любил всей душой, а дети всегда чувствуют любовь и отвечают взаимностью.
Фройлен Лецен была права, малышка Дрина очень любила тех, кто любил ее, – своего дорогого дядю Леопольда, брата матери, баронессу Шпэт, миссис Луи, служанку Феодоры, которая все чаще прислуживала ей самой, свою няню миссис Брук, дорогую сестрицу Федору, ну и конечно, свою мать герцогиню Кентскую. Но у Луизы Лецен закралось подозрение, что мать Дрина любит, потому что обязана это делать.
В самой Луизе очень счастливо сочетались исключительная строгость и требовательность с умением понять и развлечь ребенка. К тому же гувернантка тоже полюбила свою не всегда послушную, но такую живую и очаровательную воспитанницу. Девочка ответила ей тем же, Дрина на долгие годы сохранила привязанность и уважение к своей гувернантке, а в детстве и вовсе боготворила ее.
В Кенсингтоне ребенку скучно, неимоверно скучно, даже старшая сестра Феодора мечтала о том, чтобы вырваться оттуда на волю. Приученная к строгому распорядку и ответственная с малых лет, Дрина все же была живым ребенком, ей очень хотелось хоть каких-то развлечений, а играть, кроме как с Феодорой (но та намного старше) и своими многочисленными деревянными куклами, больше не с кем, вокруг только взрослые и однообразная, расписанная по минутам жизнь, в которой изредка бывали хоть какие-то развлечения.
– Феодора! – голос девочки звенел от восторга. – Феодора! Нам разрешили поехать к дяде Леопольду в Клермонт!
Радоваться было отчего, мать дома задерживали какие-то дела, и она решила отправить девочек только под присмотром Луизы Лецен. Ехать к любимому дяде да еще и самостоятельно… это ли ни повод для восторга?!
Когда, получив тысячу и одно наставление, как себя вести, а Луиза Лецен, как не допустить ничего неприличного, все уселись в карету, и та покинула пределы Кенсингтоского парка, Дрина вдруг отчетливо произнесла:
– Когда вырасту взрослой, буду ездить куда захочу, у меня будет своя софа и своя комната… и я не буду есть на обед баранину…
Вид у девочки был столь решительный, что фройлен Луизе стало смешно, но она сумела удержаться даже от легкой улыбки, потому что это вызвало бы огромную обиду ее подопечной.
Сама герцогиня в это время смотрела вслед удалявшейся карете и думала, что дочь пора так или иначе показать другому ее дяде – королю Георгу. В конце концов, никого другого из наследников второй очереди у короля нет и уже не будет, он просто обязан заботиться о девочке, ну и ее матери, естественно.
Король так не считал, о племяннице он и не вспоминал, а о ее матери слышать не хотел вовсе!
И все же, поговорив с Джоном Конроем, главным своим советчиком, герцогиня решилась на отчаянный шаг, она сама повезла дочь в королевскую резиденцию в Карлтон-Хаус. Этому предшествовала серьезная подготовка.
– Нет-нет, дорогая, реверанс должен быть куда глубже, ведь это король, а не твой учитель танцев. Пожалуйста, еще ниже.
У Дрины уже болели ноги, потому что присесть в глубоком реверансе один раз и даже десять это одно, а заниматься приседаниями полдня – совсем другое. Но девочка старательно держала спину, не подавая вида, как ей тяжело, и вовсе не капризничала. Она понимала, что предстоит что-то сверх важное, к чему обязательно нужно хорошо подготовиться.
Когда мать, наконец, удовлетворил сделанный реверанс и его повторили еще раз пять, принцессу отпустили привести себя в порядок. Герцогиня Кентская обернулась к баронессе Шпэт:
– Мне кажется, у Дрин получается. У нее можно воспитать изящные манеры.
– Они уже воспитаны, дорогая. Малышка держится так, словно знает о предстоящем будущем.
– Нет-нет, только не это! Я всем, даже брату Леопольду запретила говорить Дрин о надеждах на престол, нельзя, чтобы она раньше времени думала об этом, иначе мы еще хлебнем с ней горя.
