Повсюду лежали трупы французов и британцев. Некоторые солдаты казались уснувшими или любующимися звездным небом, но затем, когда свет фонаря высвечивал их ужасные раны, делалось не по себе. Взору Габриэль открывались ужасные картины. Раненые просили пить, отовсюду слышались их душераздирающие стоны. Предусмотрительный Гастон захватил с собой четыре больших фляги с водой, и оба они старались напоить раненых, будь то французы или британцы. Некоторые раненые хватались за юбки Габриэль, умоляя, чтобы она не оставляла их, поскольку многие из них уже подверглись ограблению и опасались, что им придется расстаться с жизнью, если грабители явятся опять. Габриэль страшно переживала, проходя мимо них, но ничего не могла поделать, слыша их глухие рыдания. Гастон, по мере возможности, снабжал их заряженными пистолетами, подобранными возле трупов, чтобы раненые могли в случае необходимости защитить себя.

На поле сражения в темноте скрывалось множество грабителей и мародеров. Будучи местными жителями, они легко ориентировались и разбегались в разные стороны, словно крысы, когда Гастон вдруг начинал палить в них из своих пистолетов. При этом они частенько бросали по дороге мешки с награбленным. Габриэль нашла на своем пути золотые карманные часы и миниатюрный портрет молодой женщины, обрамленный жемчугом.

Но Николя нигде не было видно. Поиски продолжались уже в течение нескольких часов. Фляги давно опустели, и им нечем было помочь страждущим, когда они продвигались вперед, надеясь заприметить зеленый мундир конного егеря. В одном из неглубоких оврагов они наткнулись на маркитантку, за плечами которой виднелась продавленная большая фляга со спиртным. Гастон остановился около нее и задумался. Он хорошо знал, какими смелыми были эти женщины, как отважно они бросались в самую гущу боя, наливая кружки коньяка всем жаждущим. Они подбадривали бойцов своими криками. Эта маркитантка, к тому же, была миловидной женщиной. Удрученный Гастон, опираясь на свою палку, направился вслед за Габриэль, все еще думая об этой несчастной убитой женщине.

Им удалось найти Николя лишь на рассвете. Лучи восходящего солнца высветили на темно-зеленой траве распростертую фигуру воина, одетого в зеленоватый мундир. Когда Габриэль увидела его, из ее груди вырвался невольный крик, она сразу же узнала Николя.

— Вот он!

Габриэль подбежала к распростертому на земле телу, спотыкаясь на ходу. Гастон еле поспевал за ней. Упав рядом с Николя на колени, она залилась слезами, а затем, приподняв голову своего возлюбленного, склонилась над ним.

— Мой дорогой, моя любовь, моя жизнь, — говорила она, укачивая его.

Внезапно она почувствовала, как бьется жилка на его шее.

— Милосердный Бог! — прошептала Габриэль, не веря самой себе. Она рывком поднялась с колен и крикнула Гастону:

— Давай сюда, да побыстрей! Он жив!

Гастону на мгновение показалось, что она сошла с ума. И все же он опустился рядом с Николя на колени и сунул руку ему за пазуху, чтобы ощутить биение его сердца.

— Жизнь еле теплится в нем, — предупредил ее Гастон.

Но Габриэль уже была полна решимости спасти своего возлюбленного.

— Я должна довезти его живым до госпиталя!

Гастон не стал говорить ей, что, по его мнению, это невозможно.

— Тогда давайте соорудим носилки из этого куска материи и отнесем раненого на подводу, — сказал он.

С этими словами Гастон соорудил из куска шелковой ткани, лежавшей рядом с Николя, носилки, завязав два передних конца узлами, один из которых взял сам, а другой отдал Габриэль. Тащить Николя было очень нелегко. Временами он приходил в себя и начинал метаться, затрудняя движение. Положить раненого на телегу помогли два мародера, на которых Гастон наставил дула своих пистолетов. Он приказал им под страхом смерти бежать впереди повозки до самого дома и там помочь занести раненого на второй этаж.

Выпроводив их обоих за пределы усадьбы, Гастон поднялся наверх, где Николя все еще не подавал признаков жизни, а Габриэль разрезала ножницами его одежду. Гастон первым делом убедился, что у Николя все еще прощупывается пульс.

— Я, пожалуй, схожу за хирургом.

— Нет! — сказала Габриэль с такой решимостью в голосе, которая сразу же убедила его. — Никакой хирург не сможет сейчас помочь Николя так, как мы сможем сделать это. Я насмотрелась сегодня на их работу в операционной палатке. Что они сделают в первую очередь? Ампутируют ему поврежденную руку и наложат швы, причем не так тщательно и осторожно, как сделала бы это я. Во всяком случае, попробуем помочь ему сами. Приготовь горячей воды, принеси мне побольше вина и мою седельную сумку, там есть чистое льняное белье, из которого получатся отличные бинты. А затем разводи в очаге огонь, ему надо согреться.

Не говоря ни слова, Гастон бросился выполнять ее поручения. А затем он принялся помогать Габриэль, которая туго перевязывала поврежденную руку Николя и извлекала картечь из его ран чайной ложкой. Она накладывала швы, не моргнув глазом, пока Гастон сжимал края рубленой раны. Когда все было сделано, Габриэль промыла раны Николя теплым вином. Раненый весь горел, он находился в полубреду, что-то бормотал и стонал от боли, его мучила жажда. Но ни один мускул не дрогнул на лице Габриэль. Казалось, она решила раз и навсегда, что этот человек будет жить, и поклялась в душе все сделать для этого. Бледная, с темными тенями под глазами, она была похожа, по мнению Гастона, на человека, который сейчас лежал на кровати, — на умирающего Николя. Однако Габриэль не хотела показывать, что валится с ног от усталости. Лишь когда Гастон дотрагивался до ее плеча, предлагая сменить ее у постели раненого на некоторое время, чтобы дать ей возможность отдохнуть, она уступала ему свое место. Когда же он приносил ей еду, она ела, не разбирая, что ест.

Через некоторое время в дом вернулись крестьяне, хозяева усадьбы, которые были чрезвычайно недовольны тем, что под их крышей находился офицер армии, потерпевшей поражение. Гастон, получив от Габриэль набитый золотом кошелек, щедро заплатил им, после чего хозяева сменили гнев на милость. Причем мать и бабушка семейства стали готовить для раненого легкие питательные блюда по поручению Габриэль. Правда, сначала больной съедал не больше одной столовой ложки бульона, затем его порция увеличилась до двух-трех ложек. Постепенно жар начал спадать. И вот наступил день, когда сознание вернулось к Николя и он узнал женщину, дежурившую у его постели.

— Я знал, что это ты, — прошептал он, не сознавая, сколько времени прошло с тех пор, как он вспоминал о Габриэль, лежа на разодранном шелке Императорской палатки.

— Да, мой дорогой, — нежно отозвалась Габриэль и, склонившись над ним, поцеловала его в лоб.

— Скоро мы вместе вернемся домой.

Прошло еще несколько недель. Как только состояние здоровья Николя позволило двинуться в путь, они сразу же переехали в небольшой французский городок, расположенный на границе, в котором Гастон заранее снял хорошую квартиру. До Лиона было слишком далеко, и Габриэль опасалась предпринимать столь длительное путешествие. Но Николя быстро выздоравливал, он поправился и вскоре уже мог ходить без посторонней помощи. Поэтому Габриэль, наконец, приняла решение возвратиться в Лион. Накануне отъезда Гастон простился сначала с Николя, а затем и с самой Габриэль.

— У вас теперь есть капитан Дево, — сказал он ей, когда они остались наедине. — Поэтому, думаю, вам больше не понадобятся мои помощь и защита. И все же запомните, если я когда-нибудь понадоблюсь вам, я тотчас явлюсь по первому вашему зову.

На глаза Габриэль набежали слезы.

— Ты — самый преданный и верный друг на свете, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Но я ведь был тебе не только другом, — сказал вдруг Гастон и, воспользовавшись моментом, заключил Габриэль в объятия. Она даже не попыталась сопротивляться ему, и когда он со всей страстью, на которую был способен, поцеловал ее, она не шелохнулась. — Прощай, Габриэль. Не забывай маня!