– Но что скажет страна? Знаменитые партийцы-убийцы?

– Запомни фразу товарища Козьмы Пруткова: «Люди – как колбаса, начиняй их чем хочешь»… Сделаю! Сам! Все сам! Что ж, мижду нами говоря, товарищ Сталин привык честно и до конца исполнять сам свою работу!..

В это время в кабинет вошел наш с Кобой друг Авель Енукидзе, за ним – Ежов.

– Привезли, – сказал Ежов.

– Ну веди наших боевых товарищей, – усмехнулся Коба.

Авель сел поодаль, у дверей, рядом со мной. Коба остался за столом…

«Чекист» принес чай и кофе. А потом в кабинете появились… Каменев и Зиновьев! Как-то буднично, без охраны, будто пришли на заседание Политбюро!

– Садитесь, товарищи, – очень радушно пригласил Коба.

Они сели за стол, перпендикулярно приставленный к его столу. Рядком – как сидели прежде на заседаниях…

Я отметил: Ягоды снова не было, но присутствовал Ежов.

Кабинет освещался настольной лампой, в полутьме виднелась только бородка Каменева…

Помолчали. Коба щелкнул выключателем под столом, и зажглась люстра на потолке. Но лица Каменева я по-прежнему не видел. Он сидел, низко опустив голову, скрестив руки на груди. Помню необычайно изможденное, серое лицо Зиновьева с мешками под глазами. Он страдал астмой и время от времени, задыхаясь, хватал воздух широко открытым ртом.

– Товарищи из ЦК просили меня изложить позицию ЦК… Тебе не душно, Григорий? – спросил заботливый Коба.

– Уже нет, товарищ Сталин, – с готовностью ответил Зиновьев (еще вчера называвший его Кобой и Иосифом). Он был счастлив: Коба назвал его по-старому – «Григорием».

– Надеюсь, следователи вам объяснили, что ЦК просит вас помочь партии нанести сокрушительный удар по Троцкому и его банде? Мне смешно объяснять двум выдающимся теоретикам партии азбучную истину – как это важно. Я хочу лишь доверить вам информацию, почему это сейчас особенно важно. Как сообщает наша разведка, Гитлер сумел всего за год закончить перевооружение Германии. В своей книге «Майн Кампф» он объявил главной целью захват жизненного пространства на Востоке. Здесь сегодня присутствует наш разведчик товарищ Фудзи. Его агенты сообщают, что уже весной следующего года Гитлер подготовит военное нападение на Советский Союз. Об этом же сообщает наша контрразведка, перехватившая разработки германского командования. В этой обстановке мы должны пресечь антисоветскую пропаганду, которой занимается за границей Троцкий. Любой ценой в преддверии этого удара нам необходимо оторвать международный пролетариат от Троцкого и его контрреволюционной организации. Нужно восстановить единство пролетарского движения. Только мощный антивоенный фронт трудящихся всего мира защитит Республику Советов. Вот почему товарищи чекисты просили вас помочь нам… вот почему я вас позвал сегодня.

– Мы помогали вам, товарищ Сталин, – все так же не поднимая головы, сказал Каменев. – Вы предложили нам взять на себя моральную ответственность за убийство Кирова. Мы согласились. Благодаря чему вы тотчас арестовали множество наших сторонников. Теперь вы хотите, чтобы мы предстали бандитами, и ты… – (вдруг на «ты»!) – смог бы спокойно расстрелять и нас, и всех остальных?

– Когда-то наши товарищи Каменев и Зиновьев отличались ясностью мышления, способностью подходить к вопросам диалектически. Сейчас наши товарищи рассуждают как обыватели… самые отсталые обыватели!

Как же загорелись их глаза, когда «азиат» назвал их «нашими товарищами»!

Коба продолжил:

– Вы внушили себе, будто мы организуем судебный процесс, чтобы иметь право вас расстрелять? Это неумно! Разве мы не можем расстрелять вас без всякого суда, если сочтем нужным? Бояться нам некого… Вы уже слышали, что происходит по всей стране на собраниях рабочих, крестьян и интеллигенции? Они не просят – требуют расстрелять вас, говоря их словами, «как бешеных собак». Так что я хочу, чтоб вы учли. Если вас не расстреляли, когда вы активно боролись против ЦК и устраивали демонстрации, почему ЦК должен расстрелять вас после того, как вы, жертвуя честным именем, поможете в борьбе против Троцкого? Этим вы заплатите за старые грехи перед партией. Грехи передо мною я вам давно простил… во имя наших прошлых отношений. Кстати, о прошлом, Лев Борисович… – обратился он к Каменеву (обращение по имени считалось у нас в партии признаком близких отношений). – Возвращаю с благодарностью, – и он протянул ему… те самые теплые носки!

Как заулыбался… нет, не Каменев, а Зиновьев! Сентиментальный Зиновьев просветлел, на глазах у него появились слезы восторга! Он понял: спасен! Зиновьев был, как говорится, «художественной натурой». Он очень хотел поверить Кобе… и поверил! Каменев же молча взял носки. Он хорошо знал Кобу.

– Итак, – продолжал Коба, – подытожим. Судебный процесс будет направлен не против вас, а против Троцкого, заклятого врага нашей партии. Что же касается ваших воистину тяжелых признаний, скажу так: обыватель дорожит своей честью, партиец – только пользой партии. «Мы – ничто, партия – все!» – (Похожий лозунг висел в немецких концлагерях: «Вы – ничто, народ – всё».) – Так учил нас с вами Ильич. Помогите же, товарищи, помогите накануне интервенции!

Он замолчал. Они начали шепотом совещаться. Коба, как бы помогая им, тактично громко заговорил с Ежовым о каких-то текущих делах… А потом увел его в комнатку рядом с кабинетом, где обычно отдыхал. Там стояли диван, шкафы с книгами, огромный глобус. Но дверь он оставил открытой.

Наконец Каменев встал, объявил, что они приняли решение.

И Коба как-то торопливо, опережая Ежова, выскочил из комнатки.

Каменев, все так же стоя, от имени обоих сказал, что они согласны предстать перед судом и подтвердить… Здесь он помялся, потом добавил: требуемое.

– Если нам обещают, что никого из старых большевиков, наших соратников, не ждет расстрел. И что их и наши семьи не будут подвергаться преследованиям.

Коба улыбнулся:

– По-моему, у вас не было сомнений, что мы – члены ЦК – являемся учениками и последователями Ленина. Во всяком случае, так вы оба говорили на съезде… и я верил в вашу искренность.

Они промолчали.

– Ну разве могут последователи Ильича пролить кровь старых партийцев, ленинских друзей, какие бы тяжкие грехи за ними ни числились? Какие гарантии еще вам нужны? Если вопросов нет, будем считать наше соглашение состоявшимся. – И он деловито попрощался.

Каменев направился к двери, за ним – Зиновьев. Уходя, Зиновьев обернулся, поискал глазами Кобу… Но тщетно: Коба, не поднимая головы, сидел за столом, углубившись в бумаги. В молчании они оба покинули кабинет.

Когда они ушли, Коба приказал Ежову:

– Чтоб сегодня же у них был душ, чистое белье. Книги, какие попросят. К Зиновьеву – хорошего врача, у него явно разгулялась астма… На процессе они не должны выглядеть изнуренными. Своих держиморд научи обращаться соответственно со старыми членами партии. Если они будут недовольны, расстреляем твоих. Короче, создай санаторий заслуженным товарищам. Ну все, свободны. Да, забыл… Как будешь формулировать приговоры?

– Я думаю объявить им сначала все-таки высшую меру. Уже потом – «учитывая их заслуги в революционном движении, заменить расстрел…»

– Какой мудак! – мрачно оборвал Коба. – И этот не может забыть! Ягода номер два! Когда ж избавимся от идолопоклонства?!

– Но вы же сказали, товарищ Сталин… – промямлил Ежов.

– Это не я сказал. Это жалостливый старый партиец во мне сказал! А ты – закон! Молодая поросль партии!

Ежов ушел, мы с Авелем сидели молча. Мы оба хорошо знали Кобу. Коба их ненавидел. А если он ненавидит, то пока не убьет… не только их самих, но и всех родственников до пятого колена… последнюю слепую прабабушку, он не успокоится. Я молчал именно потому, что хорошо знал Кобу… и Авеля.

Я был уверен: Авель не выдержит, заговорит. И он заговорил по-грузински: