Больше всего Карлу хотелось отключить радио, сорвать наушники, только бы не слышать отчаянные крики убиваемых, безнадежные призывы о помощи. Но помочь им не мог никто.

— Сколько? — бросил Карл в микрофон. Его поняли.

— Дымные следы. Два или три, — так же коротко ответили из хвоста, — еще с полдесятка держатся, но теряют высоту…

Намертво сцепив зубы, Карл вел машину вперед, сосредоточившись на соседях и командире эскадрильи, отбросив все чувства, все мысли, усилием воли превратив себя в автомат управления.

Скорость, высота, состояние самолета, топливо. И строй, сейчас строй был всем. Сбить бомбардировщик трудно — машина слишком велика даже для авиапушек, а на английских истребителях в основном пулеметы. Но это очень хорошие пулеметы, и их много, до восьми на один самолет. Пользуясь полным превосходством в маневренности, несколько истребителей могут развалить любой бомбардировщик, как стая волков одинокого лося — наскоками, удар — отход и новый заход. Достаточно поджечь хотя бы один мотор или повредить управление, и тяжелый неповоротливый «Грифон» начнет отставать, выходя из зоны общего прикрытия своей группы. Тогда его уже ничто не спасет. Спасение было только в одном — сбиться в как можно более компактную группу-каре, как в давние времена пикинеры под атакой кавалерии, чтобы многократно перекрыть всю сферу огнем бортового оружия, встречая любую атаку статистикой плотного огня десятков стволов. Идти вперед и держать строй, во что бы то ни стало, даже если в баках сухо, экипаж перебит, а сам летчик истекает кровью.

Только вперед, со всеми, потому что отставший умрет.

Они почти дотянули до побережья, «акулы» кружили в отдалении, изредка пробуя бомбардировщики на прочность быстрыми одиночными заходами и короткими очередями, но звенья держались, и Карл даже перестал отгонять сумасшедшую мысль, что на этот раз противник лопухнулся по-крупному, не сумев собрать все силы в единый кулак. Но англичане, как обычно, оказались на высоте: группа «молотобойцев» появилась, как у них водилось, внезапно, прижав «Грифоны» резко и энергично.

Остроносые «спитфайры» с нанесенными на них эмблемами королевских военно-воздушных сил, похоже, также с пушками, разбились на две группы и пошли в атаку на замыкающие машины. Заработала бортовая артиллерия звена, отстучал первую пробную очередь башенный стрелок Харнье. Трассеры редкими замедленными пунктирами крестили пространство, «спиты» скользили между ними, как будто настоящие обитатели подводного мира.

Первая пара «молотов» промчалась, уйдя в сторону, ограничившись парой коротких очередей, не нанеся никакого вреда. Большинство стрелков сделало одну и ту же ошибку, стараясь подстрелить их на отходе, пользуясь этим, вторая пара появилась, будто из ниоткуда, зацепившись за эскадрильей, как репей на собачьем хвосте. Зависший на мгновение на шести часах истребитель исторг из себя длинные языки пламени двадцатимиллиметровых пушек и немедленно отвалил с пикированием, сопровождаемый трассерами бомбардировочных пулеметов. В него вроде бы даже попали, но серия дымных копий уже прострочила крыло и борт идущей в конце белой «тройки». Второй охотник на мгновение завис строго по осевой линии и дал короткую очередь сразу из всей батареи, так же резко уйдя вниз. Кормовой пулемет «тройки» захлебнулся, от хвостового оперения полетели клочья. «Грифон» ощутимо заколебался, корму шатало и дергало, пилот потерял управление.

— Смотри, Карл, Пинтера подбили! Не горит, но топливо теряет.

— Да что же он не стреляет!

— Видимо, стрелка убили.

— Прикройте его, — сквозь зубы прорычал Карл. «Тощий Пи» был сволочью, но своей. Теперь по англичанам вели огонь все самолеты звена, но «тройка» слишком отстала, а «спитфайры» крутились и прыгали в воздухе, как стрекозы, словно законы аэродинамики были для них не писаны, уходя от пуль, прикрываясь все больше отстающим Пинтером.

— Почему так мажет?! — ныл Кюссель, — Почему он так мажет, ведь назад не один ствол смотрит!

— Турели дергают! Говорили ему, следи за самолетом, а он не слушал!

Охотники на мгновение словно зависли, а затем синхронно разделились и расстреляли по мотору на каждом крыле пинтеровского самолета.

— …Помогите! Помогите!!! — прорвалось сквозь эфир. Кто-то из экипажа Пинтера, знакомый голос, но Карл никак не мог вспомнить, чей.

С «тройкой» было покончено. С натужным воем, коптя небо двумя моторами и оставляя огненный след еще двумя, неуправляемый концевой «Грифон» устремился к земле. Один за другим начали раскрываться купола парашютов.

— Карл, погляди! Все небо одни парашютисты, как подснежники!

— Стрелки «спитфайр» завалили.

— Так это англичане?

— Пара-тройка, может быть. Но в основном наши, Ганс, наши.

Не сумев разбить строй оставшихся девяти машин, «спитфайры» отвалили в сторону, видимо, в поисках более легких целей.

Атаки на них больше не повторялись. Но даже простой взгляд на окружающее «Грифон» небо давал представление о масштабах развернувшегося сражения. Кругом, куда ни кинь взгляд, мелкими группами и в одиночку летели бомбардировщики. Многие поврежденные, с трудом, отставая от товарищей, дымя сдающими моторами. «Спитфайры» действовали все агрессивнее, подтягивались и «харрикейны», атакуя ослабленные «боксы».

— Еще четверть часа, и дивизию подерут на одного к десяти, если не больше, — с мрачным юмором заметил Кюссель.

— Дотянем до воды, там встретят, — стараясь говорить ровно и не сорваться, ответил Карл.

— Боже, вот они, вот они! — воскликнул кто-то по радио. Карл крепче сжал рукояти штурвала, ожидая новых атак, но сразу же понял, что на этот раз вести оказались добрыми.

Впереди темнела узкая чернильная полоска воды — Пролив, а от него неслись стремительные черные точки. «Люссеры» снова брали больших парней под свою опеку.

— Ганс, ты погляди. Эй, Кюссель, ты уснул что ли?

Штурман-бомбардир с трудом оторвал взгляд от карты.

— Да нет, просто смотрю, как мы шли. Нехилый крюк наш Герман дал.

— В нашей девятке — трое чужаков. От «пятнахи» «шестерка» домой идет. Причем у Шмидта повреждения. Хорошо, если до береговой линии дотянет.

— Значит, опять нас побили?

— Не побили. Они несколько бомбардировщиков, конечно, на свой счет записали, а мы завод разбомбили. — Карл сам не знал, хотел он утешить себя или остальных. Как бы то ни было, получилось плохо.

На берегу Канала с биноклями стояло несколько человек. Рихтгофен нервно мерил шагами небольшую площадку, на которой располагались офицеры его штаба.

— Ну что там? Какие потери?

— Пока неизвестно.

— Не врать, — коротко отрезал Барон.

— Пока точно неизвестно, — поправился стушевавшийся офицер. — Но ребята Остермана там рядом крутились, посчитали — как минимум три процента безвозвратных.

— С учетом тех, кто не дотянет, разобьется при посадке и просто невосстановим, будет не меньше пяти, — подытожил Рихтгофен. — Опять двадцать вылетов на потерю.

— В ночь? — спросил один из спутников. — Иначе останемся без самолетов.

— Нельзя, — ответил Барон после секундного молчания. — Нельзя. Ночные бомбардировки без точной привязки и радиомаяков бесполезны. Только как пропаганда, притом дорогая.

— Днем нельзя — проценты зашкаливают, ночью нельзя — бесполезно. Что же делать? — вновь спросил собеседник. — Что мне сказать Хейману?

— Пока не знаю, — отозвался Рихтгофен, не отрываясь от дивизии, распадающейся на отдельные звенья, заходящие на посадку. — Не знаю… Мы в вилке, которая происходит от технической недостаточности. Чтобы действовать днем, нужно больше истребителей сопровождения с большим радиусом действия. Чтобы бить ночью, нужно переоснащать всю радиолокацию и вводить специальные группы наводчиков. С тем, что у нас сейчас, мы не добьемся успеха ни так, ни этак.

— Это неприемлемый ответ, — жестко возразил спутник.

— Какой, есть, — в тон ему ответил Барон, оторвавшись от зрелища самолетов, и задушевно продолжил, — как говорил мой покойный отец, если бордель перестает приносить доход, бесполезно переставлять кровати, нужно менять девочек.