Да он и на самом деле не был недоволен. Поднявшись утром и увидев в окне мягкое голубое небо, он почувствовал, что ему вовсе не хочется оказаться где-то еще, скажем, в Пешаваре или на Пиккадилли. Он был рад отметить, что ночной отдых умиротворяюще подействовал и на других. Барнард отпускал веселые шутки насчет постелей, ванн, завтрака и прочих удобств, обеспеченных здешним гостеприимством. Мисс Бринклоу признала, что самое тщательное обследование выделенных ей апартаментов не позволило обнаружить ни одного из тех изъянов, которые она ожидала найти. Даже Мэлинсон изображал грустное полупримирение.

— Видимо, — бормотал он, — сегодня мы так и не выберемся, если кто-нибудь не сделает решительного шага. Здесь нас окружают восточные люди. От них не добиться быстрых и эффективных действий.

Конвэй принял это замечание. Мэлинсон покинул Англию почти год назад. Достаточно давно, чтобы прийти к подобному выведу. Вероятно, он повторял бы то же самое и после двадцати лет жизни на Востоке. И это, конечно, соответствовало истине — до некоторой степени. Но сам Конвэй вовсе не считал, будто восточные люди отличаются чрезмерной нерасторопностью. Скорее он придерживался мнения, что англичане и американцы наседают на этот мир, пребывая в состоянии непреходящей горячки. Он едва ли мог рассчитывать, будто какой-нибудь его соплеменник-европеец разделит его мнение. Но сам убеждался в этом все больше — с годами и приращением опыта. С другой стороны, правдой было и то, что Чанг показал себя мастером тянуть время и что для нетерпения Мэлинсона имелись веские причины. Конвэю хотелось бы разделить чувства юноши. Это существенно облегчило бы тому жизнь. Он сказал:

— Наверное, нам лучше подождать и посмотреть, что принесет день. Видимо, слишком оптимистично было надеяться, будто они пошевелятся ради нас еще вчера вечером.

Мэлинсон обжег его взглядом.

— Кажется, вы полагаете, я глупо выглядел со своими настойчивыми требованиями? Иначе я не мог. Мне показалось, да и сейчас кажется: этот друг-китаец ведет себя чертовски подозрительно. Удалось вам выжать из него что-нибудь вразумительное, когда я ушел спать?

— Мы беседовали недолго. Большей частью его речь была туманной и ни к чему не обязывающей.

— Сегодня нам надо будет поскрести его как следует.

— Конечно, — согласился Конвэй, явно не радуясь этому предложению. — Ну, а пока что перед нами замечательный завтрак.

На столе у них были грейпфруты, чай и лепешки-чапати, прекрасно приготовленные и красиво поданные. К концу завтрака в комнату вошел Чанг и с легким поклоном начал выдавать обычные вежливые приветствия, которые по-английски звучали несколько напыщенными. Конвэй предпочел бы говорить по-китайски. Но пока он ничем не обнаруживал своего знания каких-либо восточных языков. Он полагал: эту карту полезно до поры до времени припрятать в рукаве. Он с серьезным видом выслушал любезности Чанга и заверил его, что спал хорошо и чувствует себя гораздо лучше. Чанг выразил свое удовлетворение и добавил:

— Воистину, как говорит ваш национальный поэт, «сон, распускающий клубок заботы». [19]

Этот всплеск эрудиции не вызвал теплого отклика со стороны Мэлинсона. С оттенком презрительности, каковая всегда просыпается в чувствах молодого здравомыслящего англичанина, едва только дело коснется поэзии, Мэлинсон сказал:

— Вы, видимо, имеете в виду Шекспира, хотя я и не припоминаю у него этих слов. Но я знаю другое изречение: «Не рассказывай, как будешь уходить, а просто уходи». Рискую показаться невежливым, но это как раз то, что сейчас у всех у нас на уме. И я хочу немедленно отправиться на поиск носильщиков в это утро, если не возражаете.

Китаец принял ультиматум спокойно и ответил с должной обстоятельностью:

— Сожалею, но должен вас уверить в бесполезности подобного занятия. Боюсь, у нас тут не найдется людей, которые согласятся сопровождать вас в путешествии, грозящем увести их так далеко от родного очага.

— Боже мой, вы же не надеетесь, что мы будем считать это за ответ, или как?

— Искренне сожалею, но другого ответа предложить не могу.

— Мне кажется, что со вчерашнего вечера ваша позиция изменилась, — вмешался Барнард. — Вчера вы не так твердо стояли на своем.

— Я не хотел вас расстраивать, когда вы были так утомлены с дороги. Теперь, после освежающей ночи, я надеюсь, вы сможете разумнее оценить положение вещей.

— Послушайте, — быстро заговорил Конвэй, — эти неопределенности и недомолвки ничего не дадут. Вы знаете, мы не можем оставаться здесь бесконечно. И очевидно, мы не способны выбраться сами. Что вы в таком случае предлагаете?

С улыбкой, предназначавшейся исключительно для Конвэя, Чанг произнес:

— Мой дорогой сэр, мне доставляет удовольствие сама мысль о предложении, которое я сейчас сделаю. На просьбу вашего друга сказать мне нечего. Но на вопрос мудрого человека ответ всегда найдется. Возможно, вы помните, что вчера опять-таки вашим другом было замечено, будто у нас время от времени происходит общение с внешним миром. Совершенно верно. Время от времени нам необходимо получать кое-какие вещи с далеких складов, и у нас принято должным образом обеспечивать эти поставки. Нет нужды утомлять вас объяснениями, как это делается и какие тут соблюдаются формальности. Важно то, что в скором времени ожидается поступление очередной партии груза, и поскольку люди, которые его доставят, будут потом возвращаться, вы сумеете, мне кажется, договориться с ними. Лучшего я просто не могу придумать и надеюсь, когда они прибудут…

— А когда они прибудут? — грубо прерван его Мэлинсон.

— Точную дату, конечно, назвать невозможно. Вы и сами убедились, как тяжело передвигаться в этой части мира. Сотни разных обстоятельств создают неопределенность. Превратности погоды…

Конвэй снова вмешался:

— Давайте внесем ясность. Вы предлагаете нам нанять носильщиками людей, которые в скором времени ожидаются здесь с грузом. Это неплохая идея, но нам надо знать немного больше. Первое, и вы этот вопрос уже слышали, когда именно вы ждете этих людей? И второе — куда они нас проводят?

— Последний вопрос вы должны будете задать им.

— Доведут ли они нас до Индии?

— Я едва ли могу вам ответить.

— Хорошо, ответьте на первый вопрос. Когда они будут здесь? Я не спрашиваю точной даты, я просто хочу иметь представление, о чем идет речь — о следующей неделе или о будущем годе?

— Возможно, они появятся здесь в течение месяца. Вероятно, не позднее, чем в пределах двух месяцев.

— Или трех, четырех, пяти месяцев, — с горячностью вступил в разговор Мэлинсон. — И вы полагаете, что мы будем сидеть здесь в ожидании, когда этот конвой, или караван, или как он там называется, захватит нас с собой бог ведает куда, в какое-то неопределенное время в отдаленном будущем?

— Полагаю, сэр, что выражение «отдаленное будущее» едва ли уместно. Если не произойдет ничего непредвиденного, вам придется прожить здесь не больше, чем я сказал.

— Но два месяца! Два месяца в таком месте! Это за пределами мыслимого! Конвэй, убежден, что это не укладывается в вашей голове. Давайте так — две недели и ни дня больше!

Чанг оправил на себе халат, как бы подчеркивая этим жестом, что соглашение состоялось.

— Сожалею. Я не хотел никого обидеть. Монастырь по-прежнему предлагает вам все свое гостеприимство на весь срок, в течение которого вы, к вашему огорчению, вынуждены будете оставаться здесь. Больше мне нечего сказать.

— Да и нужды нет, — с яростью отметил Мэлинсон. — И если вы думаете, будто можете вертеть нами, как вам заблагорассудится, то скоро сумеете убедиться в своей глубочайшей ошибке. Мы найдем носильщиков, не беспокойтесь. Можете кланяться и гнуться и лепетать что угодно…

Конвэй предостерегающе тронул руку Мэлинсона. В гневе тот вел себя, как дитя. Он позволял себе высказывать вслух все, что лезло в голову, не считаясь ни со смыслом, ни с обстановкой. Конвэй готов был все это простить человеку, таким образом устроенному и попавшему в подобные обстоятельства, но он опасался, что это оскорбит утонченного и чувствительного китайца. К счастью, проявив такт, Чанг стремительно удалился. Он ушел и сразу исключил возможность нарваться на худшее.