Пролог: либеральная «оперетка»

«Депутат Милюков: …Почему этот господин был арестован? Это давно известно, и я не скажу ничего нового, если вам повторю то, что вы знаете. Он был арестован за то, что взял взятку. А почему он был отпущен? Это, господа, также не секрет. Он заявил следователю, что поделился взяткою с председателем Совета министров». (Шум. Родичев с места: «Это все знают». Голоса: «Дайте слушать, тише!»)

Председательствующий: Прошу г.г. членов Думы соблюдать спокойствие!..»

Это заседание происходило 1 (14 по новому стилю) ноября 1916 года. Громовым голосом лидер российского либерализма Милюков произносил знаменитую филиппику против тогдашнего премьер-министра, немца по происхождению Б.В. Штюрмера. «Этот господин» — мало кому теперь известный И.Ф. Манасевич-Мануйлов, журналист, якобы уличенный в шпионаже. Милюков был ярким трибуном: он обрушился на высшего чиновника империи, а через него — и на все окружение императрицы Александры — убедительно, не только страстно. Впрочем, его обвинения остались недоказанными, а последующая попытка перевести дело в политический ракурс — мол, правительство действует если и не изменнически, то слишком глупо, так и осталась на совести оратора. После октября 1917-го хлесткое высказывание Милюкова о «глупости или измене» применили к нему самому: ведь он участвовал в Белом движении, не скрывая своей тактической прогерманской ориентации, а потом бежал во Францию. А вот судьба Штюрмера сложилась печальнее — сразу после Февральской революции его арестовали, 1 марта 1917 года препроводили в Петропавловскую крепость, и уже в августе он скончался в тюремной больнице.

Совет министров Временного правительства: в центре — министр юстиции Керенский, справа от него Председатель Совета князь Львов. Четвертый справа — министр иностранных дел Милюков

Череда мятежей

Февраль поистине стал первой революцией «века масс» — так назвал эпоху, начавшуюся в 1914 году, великий испанский философ Ортега-и-Гассет. Конечно, массы и до того принимали живейшее участие в исторических событиях, но теперь на авансцену вышло еще и «массовое сознание». Человек перестал видеть в себе представителя того или иного сословия и осознал себя просто — человеком, «одним из всех», «универсально угнетенным». Идеология новой революции этих «всех» и объединила — «добропорядочных граждан» и «людей доброй воли» против ненавистной, «прогнившей» власти и «темных сил». Содержание революционной идеологии при этом почти не имело значения, а верхи общества оказались расколотыми — в их среде было много сочувствующих или даже активных участников революции.

На кого же опирались силы восстания? Партии, оппозиционные правительству, фактически (хотя и не формально) развалились после окончания революции 1905 года: во время Первой мировой большевики, эсеры и кадеты насчитывали лишь (по разным источникам) от нескольких сотен до нескольких тысяч человек в своих рядах, организационная структура дала трещины, а активная подпольная работа затухла. Видные революционеры предпочитали Петрограду Цюрих. Главную роль в политической жизни стал играть парламент, а затем — созданные в 1914 году «общественные организации» — всероссийские Земский союз и Союз городов. Влияние на общенациональные дела оказывали также и буржуазные организации — военно-промышленные комитеты. Формально их целью была помощь фронту, а основным источником финансирования вплоть до революции — Государственная казна (основная часть полученных авансов, кстати, отработана не была и уплыла в «неизвестном» направлении). Все эти структуры пропитались глубочайшим, тотальным скепсисом по отношению к действовавшей власти. Именно в этой группировке оппозиции вокруг государственных и окологосударственных структур и заключался секрет успеха революции.

Значит ли все это, что февраль 1917-го был неизбежен? Как ни странно, вовсе нет. Крестьянский, рабочий и национальный вопросы, породившие первую русскую «бурю» 1905 года, после нее уже не стояли так остро, как утверждала потом советская историография. Незавершенная, но набиравшая к началу войны обороты столыпинская аграрная реформа успела ослабить проблему малоземелья — главную причину бунтов на селе. До весны 1917 года значимых крестьянских выступлений вообще не наблюдалось уже с десяток лет — они возобновились лишь после крушения самодержавия, когда исчезла твердая власть на местах. Ощутимо, хоть и не быстро, улучшалось и положение рабочих — благодаря невиданному прежде росту промышленного производства. По темпам экономического развития Россия вышла тогда на первое место в мире, значительно обогнав европейские страны и даже Америку.

Конечно, нередки были забастовки, но они одни не могли создать революционную ситуацию. Только спонтанное восстание многочисленного Петроградского гарнизона привело к победе весьма заурядное рабочее движение, имевшееся в России на 1917 год. А еще вернее — привел его к победе странный паралич имперской политической элиты.

Волна недовольства захлестнула даже детей: в начале марта петроградские гимназисты не упустили возможности выйти на улицы 

«Если бы да кабы» по-кадетски

Признанными лидерами легальной оппозиции накануне революции считались конституционалисты-демократы — кадеты (или «Партия народной свободы») во главе с Милюковым. В руководство партии входили известные радикально-либеральные профессора, адвокаты, журналисты — Василий Маклаков, Петр Струве, Иван Петрункевич. Каждый из них благородством души и казавшейся кристальной ясностью политической доктрины сводил с ума барышень-курсисток, бунтующих гимназистов и недовольных жалованьем приказчиков. В предвоенные годы страна быстро «европеизировалась», и политические силы, призывавшие к копированию стандартного, взятого из учебников «западного опыта», могли рассчитывать на симпатии образованной и особенно полуобразованной общественности. Все, кто ненавидел самодержавие, но побаивался социалистического террора, предпочитали кадетов.

Не уповая на революцию как на главную панацею от всех социальных бед, кадеты не могли себе представить, что самодержавие добровольно откажется от своей власти. Именно кадетская партия сыграла важнейшую роль в февральских событиях. В отличие от революций в Германии , Австро-Венгрии, Турции , вызванных военным поражением, революция в России не была связана с неудачами на фронтах. Она произошла накануне нового наступления, которое не являлось жестом отчаяния и сулило стратегический успех. По сути Февральская революция была следствием внутреннего политического кризиса, обостренного небывалой социально-экономической ситуацией.

С началом войны Россия, мягко говоря, оказалась в неприятной ситуации. Фронты развернулись на тысячи километров и протянулись от Балтики до Ирана. Прочие воюющие державы — как Германия с союзниками, так и Британия с Францией — контролировали относительно компактные территории с мощной промышленной и сырьевой базой, транспортной сетью, торговыми путями, за спиной Антанты находилась Америка — неистощимый источник кредитов и товаров. Россия же оказалась со своими врагами один на один. Экономика подвергалась колоссальному напряжению: наиболее важные торговые пути — через Черное и Балтийское моря — были отрезаны, усиленными темпами шла милитаризация промышленности, практически на пустом месте создавались целые отрасли, например химпром. Благодаря виртуозным усилиям министра финансов Петра Львовича Барка удалось не допустить гиперинфляции — она началась только при Временном правительстве. Но сочетание мобилизации, роста цен и эвакуации не могло не породить социальных последствий (которые, заметим по ходу, были все же несопоставимы с трагическим положением тыла в годы Великой Отечественной войны).