– Очень вкусно, – пробормотала я, стараясь не подавиться и надеясь скорее запить кашу чаем.

Эллен улыбнулась.

– Мама сегодня не в духе, – сообщила она, усаживаясь на кухонную скамью рядом со мной. – Она простыла, и за ней ухаживает миссис Грант. Но она очень хочет увидеться с тобой, Катриона. Я пообещала ей привести тебя, как только ты поешь.

Я с трудом доела кашу и, помня, что миссис Грант должна была принести этим утром еды из Кинлохью, осмотрелась вокруг в надежде увидеть что-нибудь съедобное.

– Хочешь овсяную лепешку? – спросила Эллен. – Еще у нас есть домашний конфитюр с виски.

Нашелся и кусочек масла, а конфитюр, после того как я сняла сверху плесень, оказался на удивление вкусным. Интересно, подумала я, как миссис Грант удалось умыкнуть у дяди Эбенезера виски и добавить его в конфитюр?

– Вкусно, правда? – спросила Эллен, и я кивнула, так как не хотела разговаривать с набитым ртом. – Мы обедаем в одиннадцать, а ужинаем в четыре часа пополудни, – продолжала она. – Как я уже говорила вчера, мы все делаем рано.

– Мне помыть посуду? – предложила я, направляясь к мойке.

Мои слова привели Эллен в ужас.

– Что ты, что ты! Посуду моет миссис Грант. Нет, нет… Мама ждет, и она может потерять терпение.

Я оставила посуду бедной миссис Грант, которой и так приходилось непросто, и мы поспешили наверх. Тетя заранее казалась мне деспотичной особой, которая управляет всеми, не вставая с постели. Разумеется, Эллен волновалась, потому что ее мать не привыкла долго ждать. Тетя Маделин занимала комнату напротив моей, и, когда дверь распахнулась, мне показалось, что мы вступили в сказочный будуар, в котором время остановилось. Кровать, резной гардероб вишневого дерева, комод для белья, туалетный столик, заставленный различными горшочками и снадобьями… Вся мебель в этой комнате была небольших размеров и очень хрупкая. Кресло-качалку занимала коллекция фарфоровых кукол со славно разрисованными лицами. Шторы, закрывающие комнату от солнечного света, истерлись, яркие краски на них выцвели. И тетя Маделин тоже выцвела. Румянец на ее лице поблек. По крайней мере, стало понятно, от кого Эллен унаследовала свою красоту. В свое время тетя Маделин была писаной красавицей.

В комнате было жарко и душно, потому что, несмотря на середину лета, в камине ярко полыхал огонь. Все окна были закрыты и затянуты сеткой. Тетя Маделин полусидела в кружевных подушках. Когда мы постучались, она повернула к нам свое полное, расстроенное лицо и поманила нас к себе. Она тихонько напевала что-то одной из фарфоровых кукол, которую качала на сгибе локтя. Все вокруг нее поникло, начиная с ночного чепца, покоящегося на ее локонах, и заканчивая опущенными уголками губ. Она не улыбнулась мне.

– Значит, – вместо приветствия начала она, – ты – дочь Дэви Бэлфура. Подойди поближе, дитя, дай мне взглянуть на тебя.

Ее голубые глаза когда-то, несомненно, были такими же яркими, как у Эллен, но сейчас они сильно потускнели. Тем не менее оглядела она меня очень придирчиво.

– Что ж, – произнесла она спустя некоторое время, – ты – не красавица, это точно. Интересно, почему? Твоя мать была очень хорошенькой.

– Мне говорили, мадам, – сказала я, – что я пошла в отца.

– Это все объясняет, – вздохнула тетя Маделин. Она подергала свою простыню за окаймлявший ее шнурок. – Я слышала, что твой отец был умен. А ты умна, Катриона Бэлфур?

– Хотелось бы в это верить, мадам, – ответила я.

– Достаточно умна, чтобы скрывать это, надеюсь? – спросила тетя Маделин. – Девушке не подобает показывать свой ум. Мужчинам это не нравится.

Я чуть было не сказала, что мужчины, которые будут сторониться меня из-за моего ума, не заслуживают моего внимания, но вовремя сдержалась, потому что не хотела упасть в глазах своей тети в первый же день нашего знакомства.

– Я слышала об этом, – вежливо согласилась я.

Однажды папа сказал мне, что лучше быть умной дурнушкой, чем глупой красавицей, и я всегда верила ему. Теперь же, видя перед собою Эллен, чьим волосам отблески пламени из камина придавали янтарный оттенок и подчеркивали правильные и красивые черты лица, я подумала, что он говорил так, желая поберечь мое чувство достоинства. Не сказать, что Эллен была глупой, но вы можете себе представить, что ощутила я. К тому же, вспомнив об отце, я почувствовала себя одинокой и несчастной. Вот его родной дом, а он ни разу мне о нем не рассказывал. Я и оказалась здесь только потому, что он умер и оставил меня одну. Вдруг я так разозлилась на отца – за то, что он меня покинул, – что едва не закричала.

Тетя Маделин чуть улыбнулась мне.

– Надеюсь, ты будешь счастлива в Глен-Клэр, – сказала она, хотя, судя по выражению лица, она очень в том сомневалась. – Здесь совершенно нечего делать, никто нас не посещает, но ты можешь иногда приходить ко мне и читать мне вслух.

– Благодарю вас, – ответила я.

Она склонила голову, точно королева, давая понять, что мы можем идти. Когда мы уходили, миссис Грант в очередной раз подбросила поленья в камин. От невыносимого жара по спине у меня побежали капельки пота.

Когда мы спускались по лестнице, я спросила Эллен:

– Из-за чего болеет твоя мама?

Я думала, что тетка заболела, разочаровавшись в жизни и расставшись с надеждами после того, как связала свою судьбу с Эбенезером Бэлфуром. Но, к моему удивлению, Эллен закусила губу и выглядела так, будто сейчас расплачется.

– Это все из-за меня, – сказала она.

Я остановилась и с изумлением воззрилась на нее:

– Почему же?

– Мама была первой красавицей, бриллиантом чистой воды. Они с папой были прекрасной парой. Весь Эдинбург говорил об их союзе, – вздохнула она. – Они много лет мечтали о сыне, но у них не было детей. А потом, когда маме уже было почти сорок лет, она попала в интересное положение. Беременность и роды были тяжелыми; они подорвали ее красоту и здоровье… А я оказалась всего лишь девочкой.

Что ж, история весьма распространенная. Я была права насчет несбывшихся надежд. Долгожданный сын и наследник и нежеланная дочь, чье появление разрушило самое важное, что ценила мать, – ее красоту. Я вспомнила родителей. У них ведь тоже не было сына, но меня они в том не винили. Я вновь ощутила в сердце горячую любовь к ним и скорбь оттого, что я их потеряла. Бедная Эллен! Я посочувствовала ей, так как поняла, что тетя Маделин без конца вспоминала о своей утраченной красоте и надеждах родить сына и во всем винила Эллен, заставив бедняжку подумать, что она во всем виновата.

– Прости меня, – заторопилась я с извинениями. – Но ты ни в чем не виновата. Ты не просила рожать тебя, так же как не выбирала, кем тебе родиться, и уж тем более не хотела подрывать здоровье своей матери. Ответственность за это лежит не на тебе.

Она посмотрела на меня, и ее голубые глаза наполнились слезами, что тоже выглядело очаровательно. Я сразу поняла, что раньше такие мысли не приходили ей в голову.

– Катриона Бэлфур, – выдавила она, – у тебя странная точка зрения на некоторые вещи.

– Извини, – снова сказала я, испугавшись, что задела ее, неосторожно отозвавшись о ее матери. – Я часто говорю не подумав. Я не хотела обидеть тебя.

Она засмеялась:

– Ты меня не обидела. Мне нравится, что ты говоришь без обиняков. Благодаря тебе я многое вижу в ином свете.

Мы спустились в холл, где на старинных каменных плитах плясали солнечные зайчики.

– Наверное, тебе трудно представить, что мой отец когда-то был славным джентльменом? – спросила Эллен.

– Если честно, – призналась я, – трудновато.

– Папа был замечательным человеком, пока виски не погубило его, – сообщила Эллен. – Его ждало большое будущее, но он всегда имел слабость к выпивке, как мне рассказывали…

Интересно, кто мог рассказать ей об этом? Возможно, тетя Маделин – как и о своем разочаровании в жизни. Но разговор о дяде Эбенезере навел меня на еще кое-какие мысли, и я решила расспросить Эллен поподробнее.