— Не ради спасения этого гуляки, — смягчился Джон. К нему постепенно возвращалось прежнее спокойствие. — Мне придется платить, чтобы сберечь нервы Айрис.
Одри очень хотелось поверить ему.
— Неужели вы думаете, что жена не подозревает о похождениях Фредерика? Женщины далеко не так слепы.
— Конечно, она в курсе, что Фред ходит на сторону, но о последнем случае не знает, — скривился он. — По крайней мере, я на это надеюсь. Вы же видели, какая Айрис ранимая и хрупкая. Неужели вы хотите, чтобы она прочла в газетах смачные подробности про своего муженька и надолго слегла?
Одри замялась. Ее возмущение стало спадать.
— Не знаю… Даже не знаю, что и подумать.
— Тогда доверьтесь мне.
Она покачала головой. Как можно принять на веру слова человека, подозреваемого в самом страшном грехе? Единственное, что она знает, так это то, что рядом с ним у нее сладостно ноет сердце, а чувства выходят из-под контроля. По всей видимости, такое же воздействие он оказывает на всех женщин, которых у него, как она только что слышала, предостаточно. Неужели и Эстер попалась на его крючок?
— Мисс Клиффорд, где вы?
Это был голос Кэти. Одри растерянно посмотрела в сторону отеля. Она ведь обещала, что будет ждать малышку.
— Я здесь! — крикнула она. — Подожди меня на дорожке, милая. Я сейчас. — Она повернулась к Джону, который продолжал держать ее руку. — Я должна идти.
Он мягко сжал ладонь девушки, но потом с явной неохотой разжал пальцы.
— Что я вам сделал плохого? — не скрывая отчаяния, тихим, подрагивающим голосом произнес он. — Проклятье, почему вы не можете мне довериться?!
Солнце едва взошло, а Одри была уже на пляже в поисках объектов для съемки. Около часа она бродила по побережью, зарядив камеру своей любимой черно-белой пленкой, в надежде, что увидит не сочетание цветов, а гармонию форм и линий, которая потрясет ее.
Но ничего подходящего не попадалось. Ровным счетом ничего. Одри вяло нащелкала целую кассету, но понимала, что пленку можно даже не проявлять. Пустое дело, поиск вслепую. Попадаются лишь банальные виды, как, например, пенное кружево гребней волн на темно-синей глади залива. Грустно, словно обваливаются стены песочных замков.
Ничего впечатляющего. Только слух улавливает мерный накат волн на песчаный берег. Утомительно однообразный ритм, ровное дремотное бормотание отупляют. Начинаешь терять представление о времени и пространстве и погружаешься в мир слуховых галлюцинаций…
Одри устало опустилась в шезлонг возле одной из пляжных кабинок. Она пыталась фотографировать даже их, как и длинный ряд огромных пляжных зонтиков, таинственных, словно в тени их прячутся приведения. Иначе зачем они здесь — ведь на пляже ни души…
Она уже чувствовала по опыту, что сегодня ничего не получится. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, нырнуло в тучи, и все вокруг стало тусклым, плоским, безжизненным. Одри сунула камеру в кофр и накинула на плечи махровую пляжную простыню. Ее покинули уверенность и собранность, которые всегда появлялись во время работы с фотокамерой. Появлялись, поправила себя Одри, пока я не ступила на пляж курортного местечка Сент-Вудбайн.
— Удрать на съемку, даже не поставив в известность своего ассистента? — Голос Джона возник внезапно, откуда-то из пустоты… Со стороны дюн?.. С глади залива?.. Она сразу не поняла откуда. Сердце отреагировало на появление Джона, гулко заколотившись в груди.
— Я исходила из того, что ассистент крепко спит в своей постельке. — Одри попыталась выдавить улыбку и плотнее завернулась в простыню, надеясь унять нервную дрожь. Интересно, как он догадался, где искать?
— Так ведь утро не такое уж и раннее, — заметил Джон. Обойдя шезлонг, он возник перед ней как раз в тот момент, когда солнце вынырнуло из-за облаков. — И поскольку вы не единственная, кому не спится…
Продолжая кутаться в простыню, она передвинулась поглубже в тень зонта, чтобы солнце не слепило глаза.
— А вы почему не спите? Из-за Фреда? Что- то не получается с… — Одри замялась, подыскивая слова. — Со сделкой?
— Сделка завершена, — ровным голосом сообщил Джон. — Я вручил шантажистке чек на пятьдесят тысяч, и вчера поздно вечером она отбыла восвояси. Вот и все. Кузен может продолжать предвыборную кампанию.
— Да? — усмехнулась Одри. — Что-то не вижу радости на вашем лице.
— Радости? Какого дьявола вы решили, что я могу радоваться, принимая участие в этой гнусной, тошнотной… — Джон запустил руку в волосы, взъерошив их. — Прошу прощения, — глухо проронил он, взяв себя в руки. — Я неточно выразился. Совершенно не учел, что вы не имеете представления, насколько мне ненавистны выходки Фреда. Да и обо мне вы ничего не знаете.
— Да, пожалуй, что так. — Одри задумалась, каким образом этот человек за столь короткое время занял важное место в ее жизни. Она хотела понять его, верить ему, но Эстер, Эстер… — Я действительно ничего не знаю о вас, кроме того, что вы не похожи ни на кого из моих знакомых.
— Но это не значит, что понять меня труднее. Наверное, в определенном смысле я самый прямодушный человек из всех, кого вы встречали.
— Нет, — тихо обронила она. — Это не так.
— Нет, так. — Джон сделал несколько шагов туда-сюда и снова остановился перед Одри. Похоже, он принял какое-то решение. — Я хотел бы рассказать вам кое-что о себе.
Сев в шезлонг рядом с тем, на котором сидела девушка, он коснулся ее колена. Одри поежилась. Поднимался ветерок, повеяло холодом. Даже в Джорджии ранним летним утром можно продрогнуть до костей.
— Вы не обязаны мне ничего рассказывать, — осторожно сказала она. — Вчера вечером мне не стоило безоговорочно осуждать Фредерика. Все, что вы делаете, меня не касается.
— В самом деле? — Глаза Джона прятались в тени, и трудно было понять, какое выражение таится в них. — Но ведь я не говорил, что обязан откровенничать с вами. Я сказал, что хотел бы.
— Ну что ж, я готова выслушать вас, — кивнула Одри, испытывая, однако, странное нежелание приоткрывать дверцу, за которой лежала возможность сближения с Джоном Олтманом. Может быть, скрипнув петлями, она больше никогда не закроется?
Набрав в грудь воздуха, Джон приступил к повествованию:
— За пару месяцев до моего рождения отца поймали на том, что он присваивал деньги со счетов «Буревестника». Он обманывал тех, кого любил больше всего, поэтому был отвергнут семьей и изгнан. Лишь после его смерти мать рассказала мне о происшедшем. Она зорко следила за мной, опасаясь, что я унаследовал пороки отца. Когда мы вернулись в Сснт-Вудбайн, дядя Марк какое-то время относился ко мне настороженно. Тогда я понял, что на моей жизни лежит тень отцовских ошибок, и поклялся себе, что никогда не повторю их.
— Как все это ужасно, — с горечью прошептала Одри. Лишь теперь ей стало ясно, что имел в виду Джон, когда ночью на крыше своего коттеджа вскользь упомянул о промахах отца. Родной дядя принял его, но не забывал, что Джон сын паршивой овцы в семье Олтманов, а яблочко, как известно, от яблони недалеко падает.
— Нет, переживать не стоит, — покачал головой Джон. — Как ни странно, это закалило меня. Мне никто не доверял, так что и я мог довериться только себе. Я обрел привычку говорить то, что думаю, и делать то, что считаю правильным. Я был сам для себя и судом присяжных, и прокурором. И мне было наплевать, осуждают или оправдывают меня окружающие. — Вскинув брови, он посмотрел на Одри с тем насмешливым выражением, которое она уже успела хорошо узнать, и продолжил: — А теперь о другом. В силу какой-то идиотской причины, которую я не могу понять, мне важно, что вы обо мне думаете. Вот почему я не мог уснуть всю ночь: перед глазами стояло ваше лицо в тот момент, когда я сказал, что платить придется. Да поможет мне Бог — я хочу избавиться от этого взгляда. И хочу, чтобы вы поняли, в чем дело. Я далеко не идеал, но я честен, принимаю только правду, какой бы она ни была горькой. Я никогда не вру ради выгоды или чтобы оправдать свои поступки. Но такие решения касаются только меня. Это мое частное дело. Я не требую от всех правды, если она может причинить кому-то боль и страдание.
