Он подошел ближе, и я почувствовал идущий от сумки запах старой крови – куда более приятный, должен заметить, чем его обычный букет из табака, пота и чеснока. Я понял, что сегодня что-то произойдет. Он отвязал меня и при помощи сапога направил в сторону фургона. Кому-то, возможно, покажется, что это не слишком многообещающее начало хорошего дня, но не забывайте, что до этого я несколько месяцев просидел на привязи, а потому все происходящее казалось мне захватывающим приключением. Наблюдение за жизнью муравьев в конце концов тоже приедается.
Итак, мы двинулись в путь. Сначала фургон ехал по асфальту, потом свернул на бугристый проселок и наконец остановился. Нимрод вылез наружу, но меня не выпустил. Услышав лай, я прильнул к стеклу.
На лесной лужайке стояли еще три или четыре машины, и в каждой из них, судя по звукам, сидела собака. Нимрод с друзьями топтались на травке, с мужественным видом хлопали друг друга по спинам и хвастались вооружением. По рукам пошла бутылка, а один из бесстрашных воинов достал из сумки колбасу и нарубил ее огромным ножом, каким не стыдно было бы свежевать и кита. Они сожрали ее так, точно несколько дней ничего не ели, а ведь все только что позавтракали. Потом появилась еще одна бутылка, лай постепенно затих, и я, кажется, задремал.
Следующее, что я помню, это как меня за шиворот вытаскивают из машины и отправляют в лес. Другие собаки, похоже, знали, как себя вести, и я решил делать то же самое. Опустив носы к земле, мы с целеустремленным видом бежали между деревьями, а вооруженный до зубов отряд замыкал колонну. При этом он производил столько шума, что все птицы, у которых имелась хотя бы половина мозгов (фазаны, к примеру), задолго до нашего приближения отправились искать спасение где-нибудь на крыше gendarmerie.
А вот поведение кроликов заранее угадать невозможно. Одна из собак вдруг резко остановилась и приняла позу, которую художники так любят изображать на охотничьих пасторалях: голова вытянута вперед, шея, позвоночник и хвост образуют идеально ровную линию, а одна передняя лапа приподнята, будто она наступила на какую-то гадость. Кажется, это называется «стойка». Я тут же поспешил проверить, что там происходит, и – о чудо! – под кустом сидел кролик. Он трясся, как желе, и, похоже, никак не мог решить, что делать: валиться на спину и притворяться мертвым, выбрасывать белый флаг или улепетывать со всех ног.
Вояки у нас за спинами страшно всполошились и начали выкрикивать какие-то команды, но я не обращал на них внимания. В конце концов, это был мой первый кролик и мне не терпелось его получше рассмотреть. С мечтой о плотном ланче я прыгнул к нему, а он, вероятно прочитав мои мысли, сорвался с места и проскочил у меня между ног. И тут разразилась третья мировая война.
Следует напомнить, что я еще никогда не бывал в бою, и жуткий грохот нескольких разрядившихся у меня над головой ружей стал для меня полной неожиданностью. Вы даже не представляете, какой это был шок, а потому я не считаю нужным оправдываться. Повинуясь одному лишь инстинкту, я вылетел с линии огня быстрее, чем кролик, и, кажется, даже обогнал его, когда несся назад к своему безопасному фургону.
Машина была закрыта, а потому я забился под нее и едва успел перевести дух и поздравить себя со счастливым спасением, как вернулись охотники. До меня доносились громкий смех и весьма сочные выражения, изрыгаемые моим Нимродом. Он единственный не смеялся.
В категоричной форме он потребовал, чтобы я вылезал из-под фургона, но мне казалось, что сначала надо дать ему успокоиться. Тогда он стал пинать машину, чем еще больше развеселил присутствующих, а когда и это не помогло, встал на четвереньки, прикладом вытолкал меня, распахнул дверцу и пинком направил внутрь.
Дорога домой получилась не слишком веселой. Я понимал, что не до конца оправдал его ожидания, но ведь это была моя первая охота. Откуда мне было знать правила игры? В интересах мира и согласия я сделал несколько робких попыток извиниться, но в ответ получил только чувствительный толчок и поток новых оскорблений. Только теперь я понимаю, что больше всего он злился на то, что по моей вине выставил себя кретином, каковым, собственно, и являлся, перед своими товарищами (те, судя по виду, были не многим умнее, но у них хотя бы имелось чувство юмора). Я заметил, что люди вообще очень чувствительны к тому, как они выглядят в глазах окружающих. Мельчайшая трещинка в броне самоуважения заставляет их дуться часами. Или срывать свое раздражение на тех, кто окажется под рукой. В данном случае на мне.
Итак, я опять оказался на веревке и на несколько дней впал в немилость. Мы с Нимродом заново осмысливали наши взаимоотношения. Он, видимо, мечтал об отважном и неутомимом помощнике на охоте. Я же склонялся скорее к тихой домашней жизни и, возможно, необременительным обязанностям по охране в обмен на крышу над головой. Не подумайте, что я отвергал охоту по моральным соображениям. Вовсе нет. По мне, так мертвый кролик гораздо лучше, чем живой и убегающий. Просто я не выношу грохота выстрелов. У меня на редкость чувствительные уши.
Последняя капля упала несколькими днями позже, когда Нимрод решил заняться моей дрессировкой. Он появился из дома, потрясая ружьем и каким-то бесформенным меховым свертком – кажется, это была одна из его ужасных старых фуфаек с привязанной сверху кроличьей шкуркой.
Сняв с моей шеи веревку, он сунул сверток мне под нос и заставил пару минут его нюхать. При этом он бормотал что-то о запахе дичи, совершенно упуская из виду, что уже давно вытирает этой фуфайкой руки, когда возится со своей машиной. Не так-то просто демонстрировать энтузиазм, вдыхая запах дизельного топлива, но я постарался принять одновременно деловой и возбужденный вид. После чего начался следующий акт фарса.
Он зашвырнул сверток метров на двадцать, в самую гущу сорняков, а сам придерживал меня рукой, не давая броситься за ним. Между нами говоря, я и не собирался. У меня не было ни малейшего желания оставлять этого придурка с заряженным ружьем в руке у себя за спиной. Я просто сел и стал ждать развития событий. Похоже, он приписал мое поведение похвальной сдержанности и полевой выучке и даже искривил рот в гнусной ухмылке, которая ему самому, вероятно, казалась поощрительной. «Bieng, – сказал он. – Ça commence bieng»[1].
И что дальше? Будем ждать, пока фуфайка в шкурке сама вылезет из сорняков и сдастся превосходящим силам противника? Попытаемся подползти и застать ее врасплох? Пока он решал, я прилег, и, как скоро выяснилось, совершенно напрасно, потому что стартовая скорость из лежачего положения всегда ниже.
Я даже не смотрел на этого идиота и не заметил, как он поднял ружье. Но, когда оно выстрелило, мне хватило доли секунды, чтобы забиться в свою шину, пригнуть голову и зажать уши лапами.
Вы когда-нибудь видели, как человек буквально лопается от злости? Не слишком приятное зрелище, особенно если в руках у него ружье и он тычет им в вашу сторону. Мне сразу же захотелось, чтобы между нами оказалось что-нибудь твердое, и я одним прыжком перемахнул из шины за широкий ствол платана. Несколько минут мы кругами ходили вокруг дерева: он – непрерывно ругаясь, а я – стараясь выглядеть по возможности покаянно, что не очень-то просто, когда двигаешься задом наперед на высокой скорости. Поворачиваться к нему спиной я все-таки не решался, хотя снайпером он точно не был и, скорее всего, промахнулся бы.
Наверное, набегавшись до изнеможения, мы в конце концов заключили бы перемирие, но тут к дому подъехал один из его приятелей. Некоторое время он наблюдал, как мы водим хороводы вокруг платана, и хохотал до слез. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что именно этот смех и стал причиной последовавшей смены моего адреса. Наверняка вы и сами не раз с этим сталкивались. Некоторые из нас совершенно не понимают шуток.
