Все это Грег обдумывал, пока Кэтрин подробно расспрашивала его об ощущениях в прооперированных органах, про общее самочувствие и прочую дребедень. Он не был склонен жалеть себя, и его не особенно интересовало, что и насколько у него болит, поэтому он отвечал на ее вопросы… равнодушно, что ли. Безучастно. Состояние тела было важно только с той точки зрения, как быстро он сможет вернуться к работе. На нем висит несколько важных дел, и он страшно рад, что не отправился на тот свет, потому что у него есть реальный шанс надолго посадить за решетку пару негодяев. А уж если шанс есть, он им воспользуется, это точно.

Кэтрин позвала медсестру и во время перевязки осмотрела его грудь.

— У вас поразительно сильный организм, мистер Даллас. — Она покачала головой, будто ей было сложно поверить в то, что она видела. — Рана очень быстро заживает. Вы отлично справляетесь. — Она одарила его сдержанной улыбкой.

— Спасибо, док. Мне есть куда спешить. — Он ухмыльнулся. — И, пожалуйста, зовите меня Грег.

— Хорошо, Грег.

— А как мне вас называть?

Она опешила. Он смотрел на нее без улыбки. Ему правда важно было, что она ответит. Как далеко впустит его в свою жизнь. Он дал ей ключик к своей — имя для близких.

— Доктор Данс, — был ответ.

С ума сойти. Холодно, как вода в горной реке. В марте.

На «синий чулок» она не похожа. Значит, у нее и вправду кто-то есть. Кто-то очень значимый для нее, даже если она и не особенно счастлива с ним. Грег задумчиво потер лоб пальцами свободной от гипса руки.

И откуда взялась в нем эта досада, от которой сейчас хочется скалить зубы?

Холодность в отношениях между ними, однако, продержалась недолго, как недолго держится комковатый снег под лучами весеннего солнца.

«Доктор Данс» с благородным, как ювелирное украшение из европейской скани, именем Кэтрин приходила к нему каждый день, обычно дважды, но иногда даже чаще.

И Грегу это нравилось, очень нравилось.

Она подробно расспрашивала его о самочувствии и проводила свои медицинские изыскания с величайшим тщанием. Грега это умиляло, как умиляет взрослого пресерьезная возня малыша с домашним заданием по любимому предмету. Он точно знал, что все будет хорошо – с ним, с его рукой, с его ребрами, с легкими. В общем, со всем. Но мало-помалу он стал воспринимать свое состояние как отличный повод видеться с Кэтрин. И даже через это примирился с вынужденным бездействием на больничной койке. Конечно, он с превеликим удовольствием отправился бы домой и занялся бы там своими делами, но раз уж нельзя — нужно, как сок из апельсина, выжать из момента максимум плюсов.

Кэтрин очень ему в этом помогала.

Ему было интересно вести с ней, как он называл это про себя, переговоры через дверь. Она как будто возвела вокруг себя прочную, высокую, добротную стену – не пробиться.

Но в этой стене была… не брешь — дверь. И через эту дверь с надписью «Долг врача» с ней можно было поговорить.

Что уже приятно.

— Привет, доктор Данс, как дела?

— Спасибо, Грег, все о'кей. А как вы себя чувствуете?

— Великолепно. Я всегда чувствую себя в дождь особенно живым. А вы?

— А мне в дождь очень хочется сидеть дома и читать.

— А что вы читаете, доктор Данс?

— Классику… и профессиональное. Не поверите, даже учебники люблю. А вы?

— А я — вы не поверите — люблю детективы. Они мне страшно нравятся тем, что всегда к концу становится ясно, кто злодей — и кого сажать за решетку.

Улыбается.

— Вам нравится сажать людей за решетку?

— Всякую мразь — да, обожаю.

— А вы не боитесь ошибиться? Что из-за вашей ошибки невиновный человек отправится в тюрьму на несколько лет?

— А вы не боитесь, доктор Данс, ошибиться? Что из-за вашей ошибки человек умрет на несколько лет или даже десятилетий раньше?

Темнеет лицом.

— Боюсь, Грег. Очень боюсь. Поначалу с этим вообще был кошмар, хоть на работу не выходи. Я панически боялась врачебной ошибки. Страшно боялась своего невежества и неопытности. Что я по незнанию могу причинить вред. Потом я привыкла. Знаете, как ни крути, а все в руках Господа. Я всего лишь человек, хоть и без пяти минут доктор медицины. В моих силах попытаться. Если есть на то воля Божья, все будет хорошо — и с пациентом, и со мной.

— И это говорит мне человек, который, я убежден, не раз и даже не десять спасал чьи-то жизни?

— Это не я спасала, это Бог спасал. Моими руками.

— Вы очень религиозный человек, доктор Данс, как я погляжу.

— Знаете, чем больше лет проходит, тем больше я понимаю свою бабушку. В юности я такой не была. Ей, помнится, неделями не удавалось затащить меня в церковь… Впрочем, я и не припомню, когда была там в последний раз.

— Тяжело приходится вам в Огдене, наверное.

— В каком смысле?

— Здесь все ходят в церковь. Вас разве еще не просили определиться с выбором прихода?

— О, кажется, что-то подобное было. Вот на что намекала моя соседка, когда говорила, что какой-то пастырь должен взять на себя смелость вернуть в стадо отбившуюся овцу!

— Подождите-подождите, скоро эти самые пастыри начнут наведываться к вам с ненавязчивыми беседами.

— О, знаете, один уже приходил! Прощупывал почву. Вел ни к чему не обязывающие разговоры о пагубности медицинского цинизма. Как будто если я знаю, что у него внутри, причем довольно подробно представляю, потому что он примерно такой же, как все, и сердце — это сердце, гортань — это гортань, а простата — это простата… Как будто если я легко могу представить его в разрезе, я теряю от этого понятие о его бессмертной душе, уж не знаю, насколько грешной…

— О, поверьте мне, святых нет, особенно среди тех, кто не очень хочет ходить в стаде и потому лезет в пастыри. В моей практике был случай…

В дверь входит медсестричка — молоденькая, хорошенькая, но, увы, почти ничем не отличающаяся от той, что дежурила вчера, и от той, что будет дежурить завтра. Грег не любил одинаковых женщин. Конечно, можно пойти по легкому пути обобщения и сказать, что все женщины одинаковы, но это была бы неправда. Не все. Но одинаковых много.

— Доктор Данс, вас срочно вызывают в ординаторскую! — говорит медсестра слегка даже укоризненно.

— Боже мой, уже без четверти час! Как я могла забыть! — Кэтрин вскакивает. — Будьте здоровы, Грег! — выпаливает она на ходу, бросает через плечо слова, как ленточку, и ленточка эта вьется в воздухе еще несколько мгновений.

Даже после того, как Кэтрин убегает.

Даже после того, как она уходила, от нее будто оставался в палате неяркий отсвет, и какое-то время Грег им любовался. А может быть, вдыхал? Кто поймет…

Или такой разговор:

— Ну как там погодка на улице, в мире живых, доктор Данс?

— В мире живых светит солнце и к обеду наверняка будет очень жарко. Так что наслаждайтесь прохладой.

— В царстве теней всегда прохлада. Я рад был бы согреться.

— Сказать, чтобы вам принесли дополнительное одеяло?

— А вы язва, док.

— Нет. Но мне не нравится «док».

— Хорошо, док. Я учту.

— Вы невыносимы.

— Тогда зачем вы пришли?

— Исполнить свой долг.

— Во второй раз за день?

— Увы! Мой долг главенствует надо мной и моими желаниями по девять часов подряд.

— Я бы не отказался, если бы вы все эти девять часов просидели у моей постели.

— Увольте. Медицина медициной, Грег, а я вам не сестра милосердия.

— Да уж, я заметил. Милосердия в вас ни на йоту.

— Грег, вы меня злите.

– Да.

— А зачем?

— Хочу посмотреть, какая вы, когда злая.

— Не дождетесь. — Фыркает. – Эмили, неси перевязочный материал!

Неожиданно откровенные разговоры перемежались пикировками, но Грег до сих пор не знал ничего о том, как она живет. Странно. Он услышал уже столько важного о ней: что она думает, как смотрит на мир, на свою профессию, — но при этом и знать не знал, в каком супермаркете она делает покупки, для кого готовит ужин, какую музыку слушает по утрам, любит ли комиксы. А ведь из этих мелочей складывается наша жизнь, как складывается внутренний мир из чувств, мыслей, желаний и воспоминаний.