– Чтоб вы все провалились с вашими ковбойскими штуками! Девочка одна ускакала в прерию, а родной отец...

– Родной отец скачет за ней. Только... Я хочу услышать на прощание вот что. Как ты все-таки ко мне относишься, мисс Килкенни?

Морин молча подняла на Билла изумрудный взгляд. По щекам пробежали две слезинки – и она отвернулась, так и не сказав ни слова. Билл скрипнул зубами, на скулах перекатились желваки. Потом он повернулся и резко вышел из комнаты. Через минуту Морин услышала топот копыт еще одной лошади.

Час с лишним Морин провела на редкость бездарно, слоняясь по дому и то и дело выглядывая в окно. За окном, разумеется, никого не было, и Морин продолжала изводить себя терзаниями о том, чего уже было не изменить.

Она бродила из комнаты в комнату и, пожалуй, впервые приглядывалась к вещам, окружавшим ее, немного с иной точки зрения...

Занавески на окнах. Деревянная чашка на старинном трюмо, в чашке коралловые бусы. Расшитые салфетки на каминной полке. Старый, весь потрескавшийся фаянсовый кувшин, расписанный вручную и явно женской рукой.

Мэри Лу умерла до того, как был полностью отстроен этот дом. Она успела пожить только в Маленьком Доме, том самом пристроенном флигеле, в котором почти месяц прожила Морин Килкенни. Теперь Морин вглядывалась в вещи гораздо пристальнее, словно силясь разглядеть на них отпечатки прикосновений давно ушедшей из жизни женщины.

Матери Мю. Жены Билла.

Ирландская ли кровь тому была виною, напряженные ли нервы, но Морин кожей ощущала чей-то взгляд. Этот взгляд не был враждебным, скорее, любопытствующим, изучающим...

Морин водила рукой по индейским покрывалам, висевшим на стенах ее комнаты. Трогала старую посуду. Билл хорошо зарабатывал, но новых чашек и тарелок в доме не водилось.

Морин взяла в руки бусы. Розовые, карамельно-гладкие, круглые, чуть неровные бусины глухо стукались друг об друга, и Морин вдруг показалось, что они хранят тепло человеческого тела... Нет, разумеется, они нагрелись просто от ее ладоней, но ощущение чужого присутствия только усилилось.

Какой она была женщиной, Мэри Лу Смит, златокудрая и синеглазая хозяйка ранчо «Соколиное Перо», разделившая с юным Биллом Смитом все тяготы и лишения первых месяцев своего замужества?

Морин задумчиво прижала к груди алые бусины и вышла во двор. Ответы можно получить, только задавая вопросы. Она вышла за плетеный забор и быстро зашагала по хорошо различимой в высокой траве тропе – здесь наверняка постоянно проходили лошади.

Через полчаса, когда ранчо осталось далеко позади, Морин оказалась по пояс в серо-зеленом море травы. Тропа здесь была уже еле различима, но она больше и не требовалась.

Прямо перед Морин, ярдах в двухстах, поднимался пологий, но высокий холм. На его склоне был отчетливо виден громадный черный жеребец, спокойно пасущийся и лишь иногда бдительным взглядом окидывавший окрестности. Лорд Байрон, он же Барон.

Морин чуть передохнула, крепче сжала бусы в кулаке и прибавила шагу. В горку идти было труднее, но она упрямо карабкалась на холм, уже точно зная, кого там увидит. И все же картина, открывшаяся ей, едва не заставила Морин. расплакаться.

На самой вершине холма травы почти не было. Вернее, здесь она росла не так густо. Зеленый дерн прикрывал небольшой холмик, на котором вместо креста или могильного камня лежал обыкновенный речной голыш, только очень крупный и абсолютно белый. Видимо, в состав камня входил кварц, так как сейчас, на солнце, камень то и дело вспыхивал ослепительными искрами, словно был усыпан бриллиантами. У основания камня лежали цветы. Алые степные гвоздики и маки, синие люпины, желтые купальницы, белые кувшинки. В изголовье могилы стояла кряжистая, но надежная скамья – два толстых пня, доска поперек и еще одна – в качестве, спинки.

На скамье сидела, скорчившись, маленькая фигурка. Худенькую спину обтягивала выцветшая клетчатая рубаха, босые ноги были в пыли. Только золотые кудряшки-пружинки – ореолом вокруг головы. Маленький грустный ангел.

Морин застыла, не в силах сделать ни единого шага. И снова ей показалось, что кто-то смотрит на нее, пристально, чуть тревожно и вопросительно.

Морин с трудом разжала пересохшие губы. Старинная гэльская формула сама собой сорвалась с языка.

– Я пришла с миром и не имею зла в своих помыслах...

Мюриель буркнула, не оборачиваясь:

– Это ирландский, да? Красиво...

– Это гэльский... Сама не знаю, почему я так сказала. Мне... можно войти?

– Тут дверей нет. И ты уже пришла.

– Я сяду?

– Садись.

Морин почти робко опустилась на скамью. Потом вспомнила, поспешно протянула Мю бусы. Почему-то это казалось ей очень важным, именно здесь, именно сейчас...

Девочка молча приняла алую нить, стала перебирать бусины тонкими пальчиками. Тишина вокруг звенела песней жаворонка. Солнце разгоралось все ярче. Морин кашлянула.

– Мю, я тебя искала, но теперь понятия не имею, что говорить. Наверное, надо извиниться...

– За что?

– Ну...

– Нет, раз хочешь извиняться, скажи, за что. Словами.

– За то, что я... что мы... Твой отец и я...

Мю вскинула голову, и Морин увидела на лице девочки тень улыбки. Только тень – но от этого на сердце сразу стало легче.

– Мю, я действительно не знаю, что сказать. Но если ты обижена...

– Я не обижена. И извиняться не за что. Я немножко не ожидала, растерялась... ну и все!

– Ты не сердишься на меня... на нас?

– За что же? Я ведь уже говорила тебе, мы с папкой в тебя влюбились. Оба. И я рада, что ты тоже.

– Что – тоже?

Мю резко повернулась к Морин. В синих глазах загорелась тревога.

– Ты тоже влюбилась? Или нет? Скажи мне, Морин.

– Я...

– Скажи словами!

– Да.

– Нет, целиком скажи.

И тогда Морин посмотрела на девочку и ответила просто и тихо:

– Да. Я люблю твоего отца. Я люблю тебя. Я хочу остаться с вами.

– Навсегда?

– Навсегда. Если вы оба этого тоже хотите.

– И ты будешь моей... моей...

– Нет. Мама у тебя одна. Я постараюсь быть для тебя такой же доброй, любящей, нежной и нужной тебе, но мамой...

– Ты не хочешь?

– Это будет зависеть только от тебя. Мю, я испугалась сегодня утром и боюсь до сих пор только одного – чтобы ты не подумала, будто я хочу занять место твоей мамы.

Девочка кивнула и снова отвернулась. Тишина вновь настала на холме, но теперь в ней не чувствовалось напряжения. Только покой. Потом Мю негромко заметила:

– Хорошо, что ты сюда пришла. Я собиралась тебя привести. Показать маме.

– Для меня это честь.

– Думаю, ты ей понравилась. Мне так кажется. Она мне сегодня ночью снилась – и улыбалась.

– Ты ее хорошо помнишь?

– Да. В школе мне говорили, что этого не может быть, я даже дралась... с некоторыми. А теперь я думаю, не стоит их бить. Они просто не знают.

– У тебя были друзья?

– Не особенно. Хотя... Пол Бэнкс не такой уж и плохой парень. Просто дурак, но мальчишки все такие. А вообще-то он ничего, даже подрался из-за меня с одним...

– Вы с ним пойдете за Мидли и Фрэнком.

– Да. Только он не знает. Я попросила Милли ничего не говорить. Вот Пол Бэнкс офигеет!

– Мю!

– Прости, забываю. Ты не волнуйся, я тебя не подведу. Да и в платье мне совсем не хочется говорить плохие слова, даже удивительно.

– Ничего удивительного. Это же не простое платье. Пойдем?

– Пойдем. Па наверняка нервничает.

– Он не знает, что ты здесь?

– Знает, должно быть. Я всегда сбегаю сюда, когда надо подумать. Он, кстати, тоже. Ты пешком пришла?

– Да. Я еще плохо умею обращаться с лошадьми.

– Ничего. Научишься.

Они поднялись со скамьи, и Мю шагнула к холмику. Морин хотела тактично отвернуться, но не успела, и потому увидела, как девочка осторожно и заботливо уложила алую нитку бус вокруг белого камня. Потом она повернулась и весело побежала с холма, выбивая босыми пятками облачка пыли. Черный жеребец приветствовал свою маленькую подружку вопросительным ржанием, но Мю хлопнула его по крупу и пошла рядом с Морин.