А на английскую аристократию Морин насмотрелась достаточно. Ведь О’Лири были ирландцами, и им об этом напоминали постоянно.

Худощавые и чопорные английские графы, пэры и сэры смотрели на рыжеволосых, громогласно-веселых ирландцев со снисходительным презрением. Да, ресторан О’Лири был шикарным заведением, и столики в нем заказывали за месяц, а то и за два вперед, но в блеклых, водянистых, английских аристократических глазах светилось: «Вы нам не ровня. Это МЫ делаем вам одолжение, приходя в ваш ресторан, а вы так и останетесь навсегда упрямыми невежественными ирландцами, со всеми вашими легендами, феями, духами, домовыми брауни и странной смесью язычества и христианства». Морин такое отношение никогда особенно не задевало, а вот отец злился.

Бог с ними со всеми. Времена гордых баронов давно миновали, и кто знает, каким окажется этот парнишка.

Морин выбрала наряд, чем-то напоминающий испанские или цыганские одеяния. Пышная юбка, черная с алым, тугой лиф, открытые плечи. Изящный золотой поясок в виде цепочки подчеркивал ее тонкую талию, в уши Морин вдела тонкие золотые серьги-кольца. Самой убийственной частью туалета стали золотистые открытые туфли на шпильках. Дорогущие, итальянские, из натуральной кожи, они разом вознесли Морин на ту высоту, где подходящим партнером для нее мог стать только… Джон Карлайл.

Шурша юбками, сверкая и блистая, Морин О’Лири спустилась в кухню – проверить, как там ужин. Кончита встретила ее восхищенным цоканьем языка, аханьем и пылкой тирадой на смеси испанского и английского, из которой следовало, что таких красавиц на земле не найти, а уж особенно приятно то, что означенная красавица знает толк в настоящей еде! И уж конечно означенная красавица не станет нос воротить от седла барашка, фуа-гра на листьях салата и арабского рассыпчатого печенья с апельсиновым мармеладом, потому что есть на земле глупые женщины, ошибочно полагающие, что мужчинам нравится обнимать вешалку с торчащими ребрами…

В этот момент в кухню неслышно проскользнула маленькая черноволосая женщина с немного печальным и испуганным личиком, довольно миловидным. Морин догадалась, что это и есть Марисоль.

– Привет. Я Морин О’Лири. Будем знакомы.

– Я… Марисоль. Здравствуйте. Кончита мне о вас уже рассказала… Вы и впрямь настоящая красавица. У вас такое шикарное платье!

– Мне его сшили по моему собственному эскизу. Шить я не очень умею, хотя бабушка меня учила.

– А я шью. Конечно, не такие роскошные наряды, но все-таки… Вы смогли бы их носить. Вы такая высокая… величественная, словно настоящая королева!

– Не смущайте меня, Марисоль. И что это за платья?

– Я сама крашу ткань, а потом придумываю… Мне нравится придумывать. Жизнь часто бывает скучной, злой, серой, а я шью свои платья для радости. Они яркие и развевающиеся. Вам пойдет…

– Я буду очень рада примерить, раз вы этого хотите. Теперь я вас оставляю, потому что сеньор Джон наверняка уже злится. Мы договорились пропустить по бокалу пива перед ужином.

Сеньор Джон не злился. Сеньор Джон задумчиво стоял перед портретом своей матери и думал о чем-то своем.

Он тоже переоделся, и сердце Морин гулко ухнуло куда-то вниз при виде этих широких плеч, обтянутых кремовым шелком рубашки. Темные брюки, легкие кожаные туфли на ногах, безукоризненный пробор в черных, как смоль, волосах… Джон Карлайл был одним из самых привлекательных мужчин, которых приходилось видеть в своей жизни Морин О’Лири.

Он обернулся на звук ее шагов, и девушка испытала нечто вроде легкого приступа паники при виде того, как серьезно и внимательно ее рассматривают эти синие глаза. Потом Джон тихо произнес:

– Не могу понять… Вы едва появляетесь в доме – и вот уже в вас влюблены моя мачеха, Алисита, Кончита… Это у вас врожденное или результат тренировок?

Она рассмеялась и шагнула вперед.

– Подарок фей. Я же ирландка. Ну, суровый босс, как вам мой наряд? Мои ставки растут?

– Да, определенно. Должен признать, что наряд великолепен, хотя…

– Что еще?!

– С трудом я представляю себе Хорошую Девочку в таком виде. Скорее Кармен. Эсмеральда. Но их трудно назвать Хорошими Девочками.

– Мистер Карлайл…

– Джон. Просто Джон. Мы же договорились.

– Хорошо, Джон. Так вот, я начинаю и в самом деле волноваться за вас. Вы случайно не из тех, кто был бы счастлив нарядить всех женщин мира в дерюжку, отороченную очесами льняной пакли? Такое ощущение, что вы чего-то опасаетесь…

Она старалась, чтобы ее голос звучал беззаботно, но с удивлением понимала, что это как-то плохо получается. Ноги дрожали. Руки немного судорожно перебирали пышную оборку юбки. Видимо, вот это и называется – «он произвел на меня убийственное впечатление».

– Не то чтобы опасаюсь. Просто не привык. Такие женщины в сельве не водятся. Вы уже познакомились с Каседас, Кончитой…

– И с Марисоль тоже. Вы ей здорово помогли, насколько я знаю. Это замечательно.

– Это совершенно естественно, а не замечательно. Бедная девочка испытала столько, сколько не выпадет и на целую жизнь. Вы ведь знаете, у нее есть ребенок…

– Это хорошо. У нее есть тот, кого она очень любит.

– Вы так считаете?

– А вы что, принадлежите к ярым сторонникам законных браков? Право женщины быть матерью священно. Не вина Марисоль, что отец ее ребенка оказался сволочью… Ох, я опять выражаюсь слишком сильно!

Джон не сдержал улыбки.

– Должен признать, у вас здорово получается. Ярко, образно и к месту. А что до законных браков… Я их уважаю, скажем так. Считаю, что брак – это обязательство, приняв которое нельзя уклоняться от его исполнения. И это совсем не означает, что нужен штамп в паспорте или обряд в церкви. Это – глубже. В сердце. В душе.

Морин перевела взгляд на портрет Марисабель.

– Ваша мама была очень красивой.

– И это говорит женщина, похожая на Венеру?

Сердце Морин выдало барабанную дробь.

– Вы действительно так считаете?

Странно, но ответ Джона прозвучал почти зло:

– Господи, да вы же прекрасно знаете, что вы красавица!

– Странно, по вашему голосу можно предположить, что вы меня за это ненавидите.

– Нет, но меня это беспокоит.

– Почему?!

– Потому, что мне кажется, вы используете это против меня.

– Слушайте, босс, тут уж одним психоаналитиком не обойтись! Тут к психиатру пора. Вам еще не чудятся фашисты, подкрадывающиеся к вам из-за кустов?

– Но вы ведь пытаетесь на меня воздействовать, скажите честно?

– Я вам сейчас как дам… Нет, честное слово, это просто ненормальный какой-то!

Неожиданно он шагнул к ней и взял за руку.

– А кто в вашем понимании нормален, Морин?

Пауза повисла в воздухе, тяжелая, томительная, чувственная… Синие глаза завораживали, тяжесть руки ошеломляла. Никогда еще Морин не испытывала такого яростного желания броситься в объятия мужчины.

Секунду спустя морок прошел. Джон отпустил ее руку и совершенно спокойно произнес:

– Простите меня. Я немного забыл о хороших манерах. Вы не просто моя гостья, вы находитесь под моим кровом. Так меня учила мама…

Морин перевела дух.

– Вы хорошо ее помните?

– Честно говоря, лучше я помню отца – в те годы, когда мама была жива. Он был совсем другим.

– Что ж, тогда вы должны лучше его понимать. Он очень страдал, потеряв свою молодую жену.

– Да.

– Вы тоже страдали, Джон…

– Я смог это пережить. Я был еще маленьким.

– Неважно. Кроме того, страдала и Каседас.

– Я смотрю, вы вполне в курсе наших дел. Быстро, однако.

Она вспыхнула.

– Я не виновата, что располагаю к себе людей. Они мне доверяют. И уж конечно не все… вот вы, например.

Джон даже отпрянул от Морин и возмущенно воззрился на нее.

– Еще чего! С какой это стати я должен доверять малознакомой…

– А вы вообще кому-нибудь доверяете?

– Не ваше дело!

– Джон, я вас раздражаю? Пугаю? Или что?