В 1930-е годы «судетская проблема», естественно, обострилась. Встревоженное приходом Гитлера к власти чехословацкое правительство запретило пронацистские организации. В ответ организовался так называемый Судетско-немецкий отечественный фронт — организационная копия НСДАП и объект благосклонного внимания фюрера. Военизированные отряды партии, структурированные на манер штурмовиков, снабжались немецким оружием, а ее лидеры Конрад Генлейн и Карл Франк становились день ото дня все непримиримее. Следующий этап ухудшения ситуации — март 1938-го, присоединение к Третьему рейху Австрии, после чего и слепому стало ясно: очередная цель «собирателя земли германской» Адольфа Гитлера — Судеты. Уже через две недели после аншлюса диктатор принял Генлейна и дал ему прямое указание выдвигать условия, заведомо невыполнимые для Праги, вплоть до фактического признания судетской независимости. Никакие ответные уступки уже ничего не могли изменить.
В мае чехословацкое правительство объявило частичную мобилизацию, а немецкие боевики перешли уже к неприкрытому террору: убийствам и похищениям чиновников, офицеров и активных антифашистов. И вот в этой ситуации обеспокоенные западные державы не нашли ничего лучшего, как прибегнуть к одиозному ныне «умиротворению». В Чехословакию отправился со специальной миссией лорд Уолтер Рансимен, который по возвращении в Лондон представил властям доклад: требования судетцев, в общем, обоснованны. В сентябре глава английского кабинета сэр Невилл Чемберлен несколько раз встречался с Гитлером. Тот жестко настаивал на самоопределении немецкой области — по итогам плебисцита, который следует немедленно организовать. Результаты его были легкопредсказуемы, но такая комбинация позволяла придать происходящему вид пристойности, и консервативный премьер с радостью за нее ухватился.
Под давлением Британии Чехословакия и ее главный европейский «союзник-гарант» Франция приняли немецкие условия. Однако Гитлера не устроил даже такой капитулянтский компромисс, да и истинную его цель, как мы знаем, составляли не Судеты. Фюрер упоенно демонстрировал всем, кто теперь в Европе истинный хозяин. 22 сентября он вдруг выдвинул новые требования — уже через неделю чехи должны безо всякого плебисцита эвакуироваться из области, оставив ее вермахту. Теперь события развиваются стремительно. Прага объявляет общую, а Париж — частичную мобилизацию. Активизируется другой союзник Чехословакии — СССР, который, впрочем, с самого начала кризиса демонстрировал решимость идти до конца. Еще в августе Сталин сконцентрировал на западной советской границе большую войсковую группировку, а Польшу (напрашивавшуюся на союз с Гитлером) предупредил: любое враждебное действие в отношении ЧСР может привести к советско-польской войне. Президент Эдуард Бенеш в своей резиденции в Пражском Граде получал неоднократные официальные заверения Москвы в поддержке и принимал их с немалой опаской. «Дружеская помощь», по его представлению, могла в данном случае оказаться не лучше вражеского нападения.
В последний момент со «свежей идеей» выступает тот же Чемберлен: надо срочно созвать международную конференцию. И вот 29—30 сентября в Мюнхене он встречается с Гитлером, итальянским дуче Бенито Муссолини и французским премьером Эдуаром Даладье (чехов не допустили к обсуждению судьбы их собственной страны). Соглашение достигается молниеносно и удивляет весь остальной мир: требования рейха полностью удовлетворены. Одновременно Англия предлагает Германии подписать еще и двусторонний договор. Две державы отныне обязываются решать все спорные дипломатические вопросы миром (как будто кто-то когда-либо в истории декларировал намерение решать их войной). Фюрер, мыслями уже на будущих полях сражений, легко подмахивает его, а для «наивного» британца это триумф. «Я привез вам мир», — объявляет он соотечественникам сразу по возвращении на родной остров. Миротворческая слава сэра Невилла продержалась меньше года.
Просчет или заговор?
Отгремели бои, мир переустроился с тех пор несколько раз, а спор о смысле произошедшего в 1938-м все длился. Дело не в том, что у кого-то были сомнения — Чемберлен и Даладье совершили в Мюнхене самое настоящее политическое предательство, спокойно отдав жертву на съедение хищнику. Франция и вовсе прямо, без всякого внятного объяснения нарушила официальные союзнические обязательства перед Чехословакией. Вопрос лишь в том: был ли Мюнхен роковой ошибкой лидеров западных демократий, свидетельством их моральной дряблости и безволия или частью какого-нибудь коварного плана? Это более чем серьезно, ведь фактически речь идет об ответственности за развязывание мировой войны. Вопрос о том, кто и зачем позволил Гитлеру ее начать, конечно, носит отнюдь не академический характер. Слишком глубокий след в исторической памяти, слишком болезненны отзвуки тех лет и на Западе, и на Востоке. Это, вероятно, каждому понятно. Сторонники «ошибочной» версии указывают на несколько обстоятельств. Во-первых, память о кошмаре предыдущей мировой войны и во Франции, и по ту сторону Ла-Манша была в конце 1930-х так жива, что любой нормальный человек стремился избежать повторения кошмара. «Сколь ужасной, фантастической и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно», — признавался впоследствии Чемберлен. Кроме того, и британский, и французский премьеры, как выяснилось, крайне преувеличивали боеспособность и мощь немецкой армии. Ну а если Гитлер столь силен, то, мол, мешать ему в деле объединения германского народа неразумно, а вот уступки создадут шанс избежать всеобщего столкновения. Версия о «коварном плане» не менее стара, ею активно пользовалась еще советская историография. Она предполагает, что западные державы осознанно принесли Чехословакию в жертву, чтобы направить Гитлера на восток, на СССР. Тут-то и встает главное противоречие взглядов, до сих пор не преодоленное. Кто все же виноват? Следует ли считать мюнхенский сговор переломным моментом на пути к войне, а советско-германский пакт о ненападении в августе 1939-го — вынужденной и судорожной мерой по защите Советского Союза? Или же, напротив, не успевшие взойти плоды вынужденного Мюнхена были затоптаны преступным пактом Молотова — Риббентропа, который позволил немцам напасть на Польшу? По нашему мнению, простая логика подсказывает, что события сентября 1938 года определили последующие, а не наоборот. Но вместе с тем надо понимать, что англо-французский договор с Германией, независимо от того, был ли он заключен по глупости или злому умыслу, стал возможен только потому, что Британия, Франция и сама Чехословакия даже перед лицом прямой угрозы опасались фашистов меньше, чем большевиков. Впрочем, на Западе с самого начала хватало и тех, кто счел договор не успехом, а катастрофическим провалом. Выступая в палате общин, будущий преемник Чемберлена сэр Уинстон Черчилль назвал его «кошмарной вехой, полностью разрушившей равновесие в Европе», «первым глотком из горькой чаши, которую нам придется пить год за годом». Самое интересное, его мнение негласно разделил сам Эдуард Даладье. Неожиданно для себя встретив восторженный прием на родине, по рассказам очевидцев, он лишь поморщился и сказал: «Вот идиоты! Знали бы они…»
Крах и позор
В один час Чехословакия лишилась значительной части территории и населения, двух третей энергетики и тяжелой промышленности, всех десятилетиями создававшихся заградительных валов. Мало того — воспользоваться таким тяжелым положением, как водится, поспешили соседи и внутренние сепаратисты. При прямой поддержке или молчаливом одобрении Германии национальную карту с успехом разыграли словаки и русины, венгры и поляки. В марте 1939-го торжественно провозгласили свою независимость Словакия и Карпато-Украина (Подкарпатская Русь). Еще раньше, в ноябре 1938-го, при посредничестве рейха и Италии от Словакии отторгла значительный кусок Венгрия — на том основании, что там жило много венгров. Польша не устояла и откусила небольшой, но промышленно развитый Тешин (Заользье), населенный в основном поляками. Чехо-Словакия (так дипломатически «исправил» официальное название страны Мюнхен) была не просто унижена, а моментально, на глазах у изумленной Европы, растащена на части. Цель Германии — окончательная ликвидация ее независимости — теперь представлялась почти достигнутой. Особенно примечательна та роль, которую в этом сыграла Польша, впоследствии — жертва Германии, в этот момент сама ставшая «агрессором на час». Правительство этой страны питало немало иллюзий, надеясь играть самостоятельную международную роль, балансируя на противоречиях между Германией, Западом и СССР, а может быть, и заключить союз с нацистами.
