— Точно, — согласился конюх, наблюдая за происходящим. — Глядишь, поможет.

Ринне вдруг почемуто захотелось завоевать расположение этого животного. Она опустила руку в карман и достала маленький пакетик с изюмом, который припасла для Дженни и Энди.

— Смотри, приятель, — позвала она.

Конь повернулся к ней и начал бить копытом по полу стойла. Ринна не сходила с места, протягивая ему на ладони изюм. Кинжал долго смотрел на нее, продолжая колебаться. Наконец сделал шаг вперед.

— Давай, — сказала она, — не бойся. Я просто поглажу тебя.

— Осторожнее, мисс. Он все еще злится. — Чарли явно нервничал. В конюшне он был за все в ответе, и, если чтонибудь произойдет с Ринной, ему не поздоровится.

— Давай, — снова позвала Ринна, подходя ближе и протягивая коню изюм.

Конь медленно двинулся ей навстречу. Остановившись перед ней, он понюхал изюм на ее ладони. Она почувствовала его мягкие губы, щекотавшие руку. Обрадовавшись, что он всетаки доверился ей и подошел, она похлопала его по шее и, вытянув руку, почесала за ушами.

— Вот так, — Чарли был явно раздосадован, — все мужчины, стоит им сказать ласковое слово и угостить сладостями, тут же тают. Я не мог подступиться к этому жеребцу, он все время норовил укусить меня.

— У нас у всех есть свои недостатки, Чарли.

Ринна резко обернулась. У входа в стойло стоял Трэвис. Интересно, он долго наблюдает за ними? По выражению его лица не понять — злится он или нет. Сзади Кинжал ткнулся в нее мордой, требуя новой порции изюма. Не обращая внимания на ироничное замечание Трэвиса, она повернулась и дала коню еще несколько изюмин. Затем опустилась на колени и стала водить рукой по ногам лошади в поисках раны.

— Нет, с ногами у него все в порядке, — спокойно сказал Трэвис; очевидно, его нисколько не разозлило ее присутствие в стойле одного из самых ценных его рысаков. — Я сначала тоже так думал, но мы осмотрели каждый сантиметр его тела и, ни черта не обнаружили. Я начинаю думать, что Дэвид прав. Вероятно, мне следует продать его.

Ринна еще некоторое время смотрела на Кинжала. Затем повернулась и вышла из стойла. Трэвис запер за ними дверь.

— Постарайся, чтобы он уснул, Чарли.

— Так точно, босс. — Конюх чуть ли не поклонился, обрадовавшись, что не получил нагоняй от Трэвиса за то, что разрешил Ринне войти в стойло.

— Когда он выиграл свою первую скачку, — спросила Ринна, — дорожка была размыта дождем?

Они направлялись к дому; услышав вопрос, Трэвис поднял на нее глаза:

— Да. Дождь тогда шел два дня подряд. На дорожке была сплошная грязь.

— А ты не пробовал сделать мягкие прокладки для копыт?

— Нет. — В задумчивости он на секунду остановился, засунув руки в карманы. — Ты думаешь, у него слишком нежные ноги?

Ринна тоже остановилась. Впервые с тех нор, как они покинули больницу, где лежал ее отец, она не испытывала напряжения в присутствии Трэвиса.

— Отец рассказывал мне об одном из победителей скачек «Трипл Краун», у которого подковы имели мягкие прокладки из фетра. Если Кинжал иногда хромает без всякой причины, почему бы не попробовать смягчить силу воздействия на его копыта? Может, это поможет.

— Не знаю. Боюсь рисковать. — Наморщив лоб, Трэвис продолжал размышлять. Затем пожал плечами. — А что, черт побери, может, ты и права. Я уже испробовал все, не пробовал только перекрасить его в другой цвет.

Ринна улыбнулась:

— Трудно поверить, что ты подвержен суевериям.

— Стараюсь бороться с ними, — сказал он, усмехнувшись. На этот раз его улыбка была искренней. — Но я скрещиваю пальцы в надежде на удачу. А перед скачкой всегда делаю одно и то же. — Он помолчал. — Возможно, потому у меня ничего и не выходит с Кинжалом. Наверное, мне надо изменить тактику.

— А что ты делаешь перед скачкой? — Ринна испытывала неподдельное любопытство.

— Брожу из угла в угол, курю сигару, ем устриц.

Она засмеялась, испытывая странное чувство безмятежности. Они стояли под старой ивой, легкий ветерок трепал ее волосы. Ринна спиной прислонилась к бугристому стволу дерева.

— Мой отец тоже верит в талисманы. Говорит, что не помешает, если удача будет на твоей стороне. Однажды перед скачкой я надела старую рубашку, и так случилось, что лошадь, на которую мы мало надеялись, выиграла гонку. С тех пор я была в той рубашке, когда бежала эта лошадь. — Ринна взглянула на Трэвиса и заметила на его губах улыбку. Он тоже прислонился к дереву, его рука рядом с ее лицом. — Даже когда эта рубашка стала мне мала, я все равно надевала ее.

— Отец ведь был тебе близким человеком?

— Да, очень, особенно после смерти матери.

— Я понял, что вы вместе работали.

— Если хочешь, можешь это так назвать. Я не получила диплома тренера, но я помогала ему на тренировках. Ребенком я всегда хотела иметь собственного рысака. Совсем как Энди. Все время приставала к отцу.

— Но так ничего и не добилась?

— Нет. Мы не могли себе позволить настоящую чистокровную лошадь, а, повзрослев, я привыкла ездить на лошадях, которых тренировал отец. Мне казалось, что они мои собственные. В какойто степени они все были моими.

— Почему же ты стала учительницей?

— Я люблю детей. — Она снова улыбнулась. — Смешно, но, оставив в покое мысль о собственной лошади, я вбила себе в голову, что буду только жокеем. Я даже участвовала в одной скачке. После этого поступила в колледж.

— Ты проиграла скачку?

— С позором. Это было во Флориде, в Дауне. Я пришла семнадцатой, хотя перед этим мне казалось, что завоюю весь мир. Мы задержались у стартовых ворот, я ужасно нервничала и забыла пришпорить. Кажется, лошадь тоже так и не смогла оправиться от шока. По крайней мере, она больше не побеждала. Шелли Роббинс — помнишь ее? — не оставляла меня в покое после этого. Постоянно насмехалась надо мной. — Ринна замолчала, смущенно поглядывая на свои руки и стараясь подобрать подходящие слова, чтобы выразить Трэвису благодарность. Почему ей так трудно просто сказать спасибо? Наконец она решилась: — Трэвис, не знаю, как мне это сказать, но я просто хотела поблагодарить тебя за все, что ты сделал в последние дни для меня и моего отца.

Трэвис почувствовал себя виноватым. Пусть не преднамеренно, но именно он стал причиной ее разрыва с отцом. Его легкомыслие той ночью пять лет назад дорого обошлось ей.

— Ты не должна благодарить меня, Ринна, — угрюмо произнес Трэвис, попрежнему испытывая раскаяние. Ему вдруг захотелось убрать ее растрепавшиеся волосы и поцеловать ее.

— Нет, должна. Я должна также поблагодарить тебя за то, что ты пригласил моего отца сюда. — Она положила свою руку на его и заглянула ему в глаза. Она всерьез теперь ему стольким обязана — у нее ни гроша, а лечение стоит недешево, и ее отцу потребуется длительный уход. Она хотела, чтобы Трэвис знал, как она признательна ему. — Я не знаю, как обстоят у отца дела с медицинской страховкой, но счетов за лечение будет немало…

К Трэвису вдруг вернулись прежние сомнения, его былая подозрительность. Ему надо быть настороже. Непонятно, на что она намекала.

— Больничные счета уже оплачены, Ринна.

— О! — От удивления она перешла на шепот. Она не знала об этом. Как же ей теперь рассчитываться с ним? — Знаешь, мои сбережения малы, а ему столько всего потребуется. Ты был так добр, и мне неприятно просить тебя, но… мне нужно немного…

— Помоему, ты оставила себе жемчужины.

Ринна не удосужилась возразить ему.

— Какое отношение они имеют к нашему разговору? — смущенно спросила она.

— Сколько тебе нужно? — Его слова прозвучали обвинением.

— Сколько мне нужно чего?

— Опять за старое взялась? Неужели ты всерьез полагаешь, что, разыграв передо мной воплощение благодарности, ты добьешься от меня денег? Я оплатил счета твоего отца, что тебе еще надо? Немного наличных на карманные расходы?

— На что ты намекаешь? — резко спросила она, боясь услышать его ответ. Итак, этому не будет конца. Неприязнь, подозрительность и невозможность найти общий язык останутся навсегда.