Он приехал в крестьянскую общину, и крестьяне сразу смекнули, что он не умеет работать ни лопатой, ни мотыгой. Тогда они предложили ему сидеть дома. И этот человек, крупнейший специалист по китайской народной музыке, сказал мне: «Девять лет я играл в домино».
Мы говорим не об испанцах в Америке четыре или пять веков назад, не о кровавых расправах, учиненных христианами во время Крестовых походов. Нет. Мы говорим о том, что мы застали при нашей жизни. И самое худшее не всегда остается позади. В своей «Всемирной истории уничтожения книг» Фернандо Баэз [323]вспоминает разрушение библиотеки в Багдаде, которое произошло в 2003 году. Впрочем, это была не первая попытка уничтожения багдадской библиотеки. Монголы когда-то уже приложили к этому руку. Эти земли много раз завоевывались, подвергались разграблению, и все равно на них в конце концов появлялись новые ростки. В X, XI и XII веках мусульманская культура, без сомнения, была самой блистательной. Но вдруг она оказывается между двух огней. С одной стороны, христианские Крестовые походы и Реконкиста, начавшаяся в Испании, с другой — монголы, которые в XIII веке взяли Багдад и не оставили от него камня на камне. Монголы, как мы уже сказали, слепо разрушали все подряд, но и христиане проявляли не больше почтения. Баэз рассказывает, что во время их пребывания на Святой земле они уничтожили порядка трех миллионов книг.
У. Э.: В самом деле, Иерусалим был практически разрушен, когда туда вошли крестоносцы.
Ж.-К. К.: То же самое происходит, когда в конце XV века завершается испанская Реконкиста. Сиснерос [324], советник королевы Изабеллы Кастильской, приказывает сжечь все мусульманские книги, найденные в Гренаде, пощадив лишь несколько трудов по медицине. Баэз говорит, что половина суфийских стихов той эпохи была сожжена именно тогда. Не надо постоянно твердить, что другие уничтожают наши книги. Мы тоже сыграли немалую роль в этом уничтожении знаний и красоты.
Так вот, чтобы найти просвет во тьме перечисленных катастроф, нужно сказать, что у книги — и это еще не самое удивительное — были враги среди самих писателей. И не так давно. Филипп Соллерс как-то вспомнил, что во Франции во время событий 1968 года существовал Комитет действия студентов и писателей [325], о котором я не знал, но мне он показался довольно забавным. Комитет яростно выступал против традиционного образования (тогда это было обязательно) и призывал, не без некоторой лирики, к «новому знанию». Морис Бланшо [326]был активным членом этого комитета, призывавшего, в частности, к уничтожению книги, которая якобы стала тюрьмой для заключенных в ней знаний. Слова должны в конечном итоге освободиться от книги, от книги как предмета, вырваться из нее на свободу. Но где им потом укрыться? Об этом ничего не говорилось. И все равно писали: «Долой книги, больше никаких книг!» Эти лозунги писались и изрекались самими писателями!
У. Э.: В завершение темы книжных костров нужно упомянуть о писателях, которые хотели, и иногда им это удавалось, сжечь собственные книги…
Ж.-К. К.: Наверное, это стремление к разрушению всякого творения свидетельствует о влечениях, которые сидят глубоко внутри нас. В самом деле, вспомним о безумном намерении Кафки сжечь все свои произведения перед смертью. Рембо хотел уничтожить «Одно лето в аду» [327]. А Борхес и вправду уничтожил свои первые книги.
У. Э.: Вергилий на смертном одре просил, чтобы сожгли «Энеиду»! Кто знает, может быть, в его мечтах о разрушении была архетипическая идея уничтожения огнем, возвещающая о возрождении мира? Или скорее идея, что если умираю я, то со мной умирает весь мир… С этой мыслью Гитлер покончит с собой, устроив всемирный пожар…
Ж.-К. К.: У Шекспира умирающий Тимон Афинский восклицает: «Затмись, о, Солнце, больше не свети / Конец приходит моему пути!» [328]Это вроде того, как камикадзе, умирая сам, увлекает за собой часть отрицаемого им мира. Правда, и японские камикадзе, врезающиеся в американские корабли, и террористы-смертники все же умирают за идею. Я где-то упоминал, что первым камикадзе в истории был Самсон. Он обрушивал храм, где был заточен, и, погибая, погреб вместе с собой множество филистимлян. Акт террориста-смертника — это одновременно и преступление, и наказание. Когда-то я работал с японским режиссером Нагисой Осимой. Он говорил мне, что каждый японец в какой-то момент своего жизненного пути приходит к идее самоубийства.
У.Э.: Это самоубийство Джима Джонса [329]и почти тысячи его учеников в Гвиане. Это коллективное самоубийство членов «Ветви Давидовой» [330]в Уэйко в 1993 году.
Ж.-К. К.: Нужно время от времени перечитывать «Полиевкта» Корнеля, пьесу, где на сцену выводится новообращенный христианин эпохи Римской империи. Он принимает мученичество и хочет увлечь за собой свою жену Полину. По его мнению, нет судьбы более достойной. Прекрасный свадебный подарок!
Ж.-Ф. де Т.: Мы начинаем понимать, что создать произведение, опубликовать его, сделать так, чтобы о нем узнали, — не всегда самый легкий способ остаться в истории…
У. Э.: Это так. Чтобы о тебе узнали, можно, конечно творить (это путь художников, основателей империй, мыслителей). Но если ты не способен творить, остается путь разрушения: уничтожение какого-нибудь произведения искусства или себя самого. Возьмем пример Герострата. Он вошел в историю, разрушив храм Артемиды в Эфесе. Поскольку все знали, что он устроил поджог только для того, чтобы остаться в истории, афинское правительство запретило упоминать о нем. Но этого, очевидно, оказалось недостаточно. Вот доказательство: мы запомнили имя Герострата, хотя забыли имя архитектора храма в Эфесе. Герострат, конечно, имеет множество последователей. Среди них стоит упомянуть всех тех, кто с экрана телевизора объявляет себя рогоносцем. Это типичная форма самоуничтожения. Они готовы на все, лишь бы попасть на первые полосы. Это и серийный убийца, желающий в конце концов быть пойманным, — лишь бы о нем заговорили.
Ж.-К. К.: Энди Уорхол выразил это желание в своем знаменитом афоризме о «пятнадцати минутах славы» [331].
У. Э.: Именно это неосознанное стремление толкает человека, оказавшегося за спиной того, кого снимает телекамера, махать руками, чтобы его заметили. Нам это кажется дуростью, но для него это минута славы.
Ж.-К. К.: Продюсеры телепрограмм часто получают весьма экстравагантные предложения. Некоторые даже утверждают, что готовы убить себя в прямом эфире, или просто помучиться, подвергнуться избиениям, даже пыткам, или показать, как их жена занимается любовью с другим. Похоже, современные формы эксгибиционизма не имеют границ.
У. Э.: У нас на итальянском телевидении есть передача «Коррида», которая предлагает непрофессионалам продемонстрировать свои таланты под улюлюканье беснующейся публики. Каждый из них знает, что его разнесут в пух и прах, и все равно всякий раз передаче приходится отказывать тысячам претендентов. Очень мало кто питает иллюзии насчет собственного таланта, но людям предоставляется уникальный шанс выступить перед миллионной аудиторией, и ради этого они готовы на все.
