Ни по направлению деревни, ни на тропинке ничего не было, но когда я взглянул вглубь, то удивился, как не свалился. Оттуда, из пустоши и сорных трав, вышла чертовка, как раз такая, какою я ее себе представлял. Я видел ее светящиеся голые руки, ее большие глаза, и у меня вырвался такой ужасный вопль, что я подумал, что смерть моя пришла.

— Не кричать! — сказала громким шепотом чертовка. — Зачем вы говорить громким голосом? Погасить свет! Эз идет.

— Боже Всемогущий, ты ли это, Умэ? — сказал я.

— Иое, — сказала она, — я прибежал скоро, Эз сюда скоро.

— Ты пришла одна? Не боялась? — спросил я.

— Ах, очень боялся! — прошептала она, прижимаясь ко мне. — Я думал, умру.

— Не мне смеяться над вами, миссис Уильтшайр, — сказал я со слабой улыбкой, — потому что я сам большой трус на Тихом океане.

Она в нескольких словах рассказала мне, что привело ее. Только я ушел, вошла Февао. Старуха встретила Черного Джека, который несся во всю прыть от нашего дома к Кэзу. Умэ сейчас же, не говоря ни слова, побежала предостеречь меяя. Она бежала настолько близко по моим пятам, что фонарь был ее проводником, и на берегу, и потом при свете его среди деревьев она нашла дорогу на холм. Только в то время, пока я был наверху или в погребе, она плутала Бог весть где и потеряла много дорогого времени, боясь крикнуть, чтобы Кэз не настиг ее. От падений в лесу она была совершенно измучена и разбита. Верно, она забралась чересчур далеко к югу и, выйдя оттуда, наконец, во фланг мне, напугала меня так, что и слов не найду, как сказать об этом.

Хотя все это было лучше чертовки, но рассказ ее я нашел довольно серьезным. Негру незачем было находиться около моего дома, если бы ему не поручили караулить.

Я подумал, что мой дурацкий разговор о красках, а может быть и болтовня Миа затянули нас мертвым узлом. Одно было ясно: нам с Умэ приходится провести ночь здесь, домой до утра нельзя и пытаться идти, да и тогда будет безопаснее обойти гору и вернуться позади деревни, а то можно попасть в засаду. Ясно было тоже, что мину следует взорвать немедленно, иначе Кэз может успеть остановить взрыв.

Я прошел в туннель (Умэ крепко держалась за меня), открыл фонарь и зажег фитиль. Он стал гореть как бумага, и я тупо смотрел, как он горит, и думал, что мы взлетим на воздух вместе с Тиаполо, что вовсе не входило в мои планы. Второй фитиль горел лучше, хотя быстрее, чем я бы желал.

Тут я опомнился, вытащил из прохода Умэ, потушил фонарь и поставил его на землю, и затем мы оба пошли ощупью по лесу до безопасного, по моему мнению, места и прилегли у дерева.

— Ну, женушка, не забуду я этой ночи, — сказал я. — Одна беда, что ты трусиха.

Она прижалась ко мне вплотную. Она выбежала из дома в чем была — в коротенькой юбочке — и вся промокла от росы и моря на Черном берегу и теперь дрожала от холода и от боязни темноты и дьяволов.

— Очень страшно, — только и сказала она.

Дальняя сторона холма Кэза спускалась обрывом в соседнюю долину. Мы находились у самого края ее, и я видел светившееся дерево и слышал внизу шум моря. Я не беспокоился относительно положения, не оставившего мне отступления, но боялся изменить его. Я увидел, что сделал большую ошибку, потушив фонарь; следовало оставить его зажженным, чтобы иметь возможность выстрелить в Кэза, когда он выйдет на освещенное им место. Если уж на это не хватило достаточно соображения, то все же бессмысленно было оставить хороший фонарь, чтобы он взлетел на воздух вместе с резными фигурами; вещь принадлежала мне, стоила денег и была очень удобна. Если бы я мог положиться на спички, я бы сбегал туда и принес его. Но кто же может положиться на них? Вы знаете, что это за товар. Он годится, пожалуй, для канаков при рыбной ловле, где им приходится действовать быстро и самое большее, чем они рискуют, это ожогом руки, но для человека, желающего устроить взрыв вроде моего, спички сущая дрянь.

Вообще лучшее, что я мог сделать, это лежать смирно, заботиться об удачном выстреле и ждать взрыва. Дело однако было важное. Тьма была основательная, и единственное, что вы могли бы видеть, это противное слабое мерцание гнилушек, не освещавшее ничего, кроме самих гнилушек; что касается звуков, то я, настороживший уши до того, что мог бы услышать, я думаю, как горит фитиль в туннеле, ничего не слыхал — тихо было как в гробу. Иногда слышался легкий треск, но близко ли, далеко ли трещало, был ли то Кэз, шедший в нескольких ярдах от меня, дерево ли сломалось за несколько миль, я знал не больше неродившегося младенца.

И вдруг Везувий разразился. Долго пришлось ждать, но когда взрыв произошел, никто не мог бы требовать лучшего. Сначала точно выпалили из пушки с целым ливнем огня, и в лесу стало так светло, что вы могли бы читать; затем началась тревога: мы с Умэ были полузавалены кучей земли и рады были, что не вышло худшего, потому что один из больших камней у входа в туннель взлетел на воздух, упал футах в двух от того места, где мы лежали, и, ударившись о край холма, полетел вниз в долину. Я увидел, что несколько не рассчитал расстояния или, если хотите, переложил пороха и динамита.

Вслед затем я увидел, что сделал другой промах. Шум взрыва начал замирать, встряхнув остров, блеск пропал, однако тьма не вернулась так, как я ожидал, потому что весь лес был осыпан угольями и головнями от взрыва. Я был тоже окружен ими. Некоторые из них упали в долину, другие попали на верхушки деревьев. Пожара я не боялся, потому что эти леса слишком сырые, чтобы гореть. Тревожило меня то, что местность была освещена, хотя и не особенно ярко, но достаточно, для того чтобы выстрелить, и уголья рассыпались именно так, что Кэз имел то же преимущество, что и я. Я всюду искал его белое лицо, но его и признака не было. Что касается Умэ, то взрыв и огонь, казалось, совсем пришибли в ней жизнь.

В моей игре был один плохой пункт: один из проклятых истуканов упал весь в огне ближе, чем в четырех ярдах от меня. Я очень внимательно осмотрел все кругом. Кэза еще не было, и я решил, что нужно отделаться от этой горящей деревяшки до его прихода, иначе он застрелит меня как собаку.

Первой моей мыслью было подползти, но затем я подумал, что главное дело — быстрота, и привстал, чтобы бежать. В эту самую минуту откуда-то (между мною и морем) раздался ружейный выстрел, и пуля провизжала над моим ухом. Я обернулся, поднялся с ружьем, но у мерзавца был винчестер, и раньше чем я успел увидеть где он, второй его выстрел свалил меня как кегли. Казалось, я взлетел в воздух, затем опрокинулся и с полминуты бессильно пролежал; затем я увидел, что в руках у меня ничего нет, а ружье перелетело через голову при падении. Такое положение, в каком я находился, заставит человека быстро очнуться. Раненый или нет, я повернулся ничком, чтобы ползти за своим оружием. Если вы не пробовали этого проделать, имея раздробленную ногу, то не знаете, что это за боль, и я взвыл как бык.

То был самый несчастный из всех когда-либо воспроизведенных мною звуков. Умэ, как умная женщина, знала, что она только помешала бы, и потому плотно прижалась к дереву, но, услышав мой крик, выбежала вперед. Винчестер щелкнул снова, и она упала. Я сел было, чтобы остановить ее, но видя, что она упала, снова опустился на то место, где лежал, и ощупал рукоятку ножа. Раньше я был расстроен и трусил. Ничего подобного теперь не было. Он свалил мою девочку, и я решил покончить с ним за это. Я лежал, скрежеща зубами и сравнивая шансы. У меня нога сломана, ружья нет, а у Кэза еще десять зарядов в винчестере. Дело казалось безнадежным. Но я не отчаивался и не собирался отчаиваться. Человек этот заслуживает смерти. Довольно долго ни один из нас не трогался с места. Затем я услышал, что Кэз подходит ближе, но чрезвычайно осторожно. Истукан догорел, осталось только кое-где несколько углей, и лес потемнел, сохранив слабый свет, подобный огню догоравших головней. Благодаря ему я и увидел голову Кэза, смотревшую на меня через большую группу папоротников. Эта скотина тоже увидел меня и прицелился из своего винчестера. Я лежал не шевелясь, и как будто всматривался в ствол. То был мой последний шанс, но я думал, что сердце мое готово выскочить из своего местопребывания. Он выстрелил. На мое счастье, прицел оказался неточным, и пуля упала на расстоянии дюйма от меня, засыпав мне глаза мусором.