Василий Мелешко-Адамсон _рассказы_ сборник
“Сюрреалистическая любовь”
Вступительное слово автора
Достопочтенный мой читатель, книга написана в легком, ненавязчивом стиле. Короткие рассказы создавались для чтения изысканной и благородной публикой. Реальность переплетается с художественным вымыслом. Я, её автор, принадлежу к философам – экзистенциалистам, поэтому, прошу прощения, если что-то в рассказах будет попахивать шовинизмом, это всего лишь воображение автора и больше ничего. Желаю вам интересного время провождения, и если мои эзотерические мысли затронут ваше сердце, заденут струны в вашей ранимой и нежной душе, и если вы, дорогой читатель, услышите музыку в подсознании, может даже, и совсем, с не знакомой мелодией, местами какофонией, то цель мной, в этой книге, достигнута. Свои отзывы и пожелания присылайте по адресу [email protected]
ТРОЕ В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ АНДАЛУЗСКОГО ПСА
Был прекрасный летний день, жара, июль. Лодка слегка покачивалась посредине озера, озера Шарташ, что в городе Екатеринбурге. Трое молодых людей говорили о пустяках и загорали. Двое из них были абитуриентами, будущий архитектор и будущий дизайнер. И девушка, уже закончившая учебное заведение, дипломированный учитель музыки и танца, лежала на носу лодки. Немного поближе к ней, почти в центре лодки находился будущий дизайнер, будущий архитектор находился поодаль, в корме.
- «Скромное обаяние буржуазии», по-моему, это фильм Луиса Буньюэля. – Сказал будущий архитектор, задрав к верху нос и важно поправив очки. Ушки у учителя музыки слегка зардели от стыда, она, вообще впервые услышала об этом режиссёре. Девушка повернулась лицом к молодым людям. До этого она, закрыв глаза, лежала в лодке, раскинув руки навстречу солнцу, и тень падала, только от её большой и упругой груди. Лифчик купальника она сняла, поспорив с дизайнером, что сделает это, если он отгонит лодку подальше от всех берегов. Берега были усыпаны телами загорающих. Отдыхающие лежали на одеялах, разостланных на ярко-зелёной травке. У Эдуарда Мане есть картина: «Завтрак на траве», думал будущий дизайнер, смотря на берег. Или у Клода Моне, в какой-то, из картин стоит дамочка с ажурным зонтиком, прячась от солнца. У неё был неестественно вздёрнут зад, только потом ему рассказали, что так шились платья во времена первых импрессионистов. Озеро окружал хвойный высокий лес, что очень гармонично сочеталось с голубым летним небом и редкими пышными белыми облаками в прохладной воде, отражающей всё это великолепие природы. Красота уральского пейзажа радовала глаза и просилась на холст художнику.
- Буньюэль, Буньюэль, ааа, кажется он друг Сальвадора Дали. – Многозначительно протянул будущий дизайнер.
- Да, сюрреалиста Дали, того гениального художника, которого ты обожаешь.
- Нууу, я больше обожаю экспрессионистов.
Девушка слушала, слегка приоткрыв рот, эти непонятные слова кружили ей головку, да ещё и под знойным солнцем припекающего дня, какая то сладкая и манящая истома и магия была в произнесённой речи …
После жаркого дня, поужинав фруктами и мороженым, будущий дизайнер и дипломированный учитель музыки лежали в постели, в Пионерском посёлке, у широко раскрытого окна. Асфальт на улицах города уже остывал, прохладный приятный ветерок гулял по их обнажённым, ладно сложенным, телам. Она лежала к нему спиной. Его взгляд прошелся снизу вверх, по изящной линии силуэта её бесподобной, умопомрачительной фигуры. Аромат её волос и запах молодого упругого тела, источающего мускус сильного желания сблизиться, и кожа, чем-то напоминающая бархатистую поверхность лепестка розы, и зовущая ниточка, слегка пульсирующая на шее. Будущий дизайнер не удержался, тихо и ласково поцеловал шею девушки. Она, не спеша и как будто нехотя, плавно взяла его «Андалузского пса» и уложила между шикарных ноженек, под «киску». Он почувствовал как «Андалузский пёс» стал расти и набухать, набухать. Молодой человек нежно сзади обнял её за грудь и крепко прижал к себе …
ТУЧКОВ ЧЕТВЕРТЫЙ
- Никогда бы не подумал, что Тучков-четвёртый, это действительно существовавший человек, генерал-майор, погибший в Бородинском сражении. Я думал, что это рифма к слову «полустёртый».
- Какая ещё рифма? К какому слову? Иди, работай! – сказала Екатерина Матвеевна.
- Так, уже обед,- ответил я. И начал мечтать, представлять себе, как Марина Цветаева шла по толкучке, той ещё дореволюционной Москвы.
На обед у меня сегодня, кусочек шоколада и чай, но ничего всё будет хорошо. Вчера Артём упал, выйдя из ванной, донёс его до кровати. Видимо уморило, распарился в ванной. Сыночек, ты у меня герой. Артем родился славным бутусом, абсолютно здоровым мальчиком. Российское Здравоохранение сделало ему прививку и, теперь, мальчик – инвалид на всю жизнь. Господи, за что.
Так, сейчас 13 часов 04 минуты, я успею дописать рассказ, надо только сосредоточиться.
… Марина Ивановна Цветаева шла по толкучке, по зимней Москве, кружился и падал крупными хлопьями снег. Небольшой ветерок и крепкий мороз разукрасил в красный цвет, как животики у снегирей, щёки торговкам. Марина наткнулась взглядом на коробочку, коробочку из папье-маше. На ней портрет офицера в мундире, русского офицера, в плаще на алой подкладке – красавец! Какая круглая, чудесная, высокая баночка для карандашей! Будет стоять на моём столе, а я буду писать стихи и смотреть в зимнее окно или на коробочку, на романтический портрет офицера, всё - беру.
Не Наполеон конечно, а вот и внизу что-то написано витиеватым почерком: Тучков А.А. (1777-1812) …
ЛИТОВСКИЙ КРЕСТ
- Остерегайтесь шальной пули капрал! О русское солнце, великое солнце, уже не свернуть нам курс корабля!
Меня назвали недавно «Банионис» за что, не знаю. Фролов сказал сегодня, точнее Екатерина Матвеевна перепутала год, вместо 2008, она произнесла 1008. Фролов протяжно протянул: «Ну, Екатерина, тебя унесло куда». Я паял там же, в мастерской, сидя за верстаком. Услышав 1008, сказал: - Да, в 1008-м было ещё полно язычников и истуканов, которым приносили жертву! На что Фролов ответил: - Нет, уже православие, недавно же праздновали тысячелетие Руси.
- Да, но ещё в течение пятисот лет, уничтожали истуканов, а если дойти до дальнего востока, то и сейчас можно найти молящихся своим богам.
- Нет, всех истуканов пустили по Днепру ещё в 988-м.
Помолчав, я и вспомнил историю, ту, что произошла в армии. Фролову и поведал о ней.
Майор Твердохлеб послал меня за грибами. Да, да, дал сумку хозяйственную, размером с …, в неё могло поместиться аж четыре футбольных мяча, и произнес: «Собери мне грибов в лесу». Я должен был выполнить приказ, да и желание было, тем более в лес, на волю, подальше от казармы. Тогда я был сержантом, договорившись, мне отключили сетку электро-минных заграждений в 1700 вольт, и, вот, наконец, один в лесу. Свобода! Грибов море, различных и Подосиновики, и Белые, быстро увлёкшись, я продвигался в тёмную чащу. В конце концов, забрёл в болото, будь оно проклято, куда не шагну, кругом болото, и как я в него попал? Совсем потеряв ориентир, побежал, куда глаза глядят, ноги вязли, но, слава богу, ещё не так глубоко. И набрёл на рощу, точнее, на место где лес был намного гуще. Там увидел большой старый крест из дерева, раза в два выше меня, с распятым Христом. Вначале опешил, а потом подошел поближе и внимательно разглядел его. Это был не православный, скорее всего протестантский крест, ноги Христа были пронизаны наложенными друг на друга ступнями и прибиты одним гвоздём. Почерневший от времени, но прекрасно сохранившийся, что удивительно, ни разъедин, ни плесени. Очнувшись, мгновенно сориентировался, довольно быстро вышел на дорогу, лесную автомобильную дорогу и благополучно добрался до своей части.
Фролов возразил, как всегда: - Но ведь не истукан, а крест.
