Своим ученикам он советовал найти себе лучшее применение. Чем плохо выучиться какому-нибудь дельному ремеслу? На тот счет, что кто-то из них способен воспринять его философию, Витгенштейн не строил иллюзий: «Мои размышления напоминают плакат над кассами английского вокзала «А вам действительно необходимо ехать?» (Дело было сразу после Второй мировой войны.) Как будто, прочитав его, кто-то скажет самому себе: «Если хорошенько подумать, то нет»». Тихий английский юноша, математик Фрэнсис Скиннер, подружившись с Витгенштейном, к несказанному ужасу родителей, стал слесарем. Тот же Друри, бросив философию и Кембридж, отправился помогать безработным Ньюкасла. Молодые люди невольно копировали интонации и жесты Витгенштейна. Когда в старости Витгенштейн посетил в Америке лекцию своего бывшего ученика Нормана Малкольма, студентам он показался «вылитым Малкольмом».
Атмосферу Кембриджа Людвиг находил удушающей. По его утверждению, лично его спасало то, что он умеет «вырабатывать собственный кислород». Имя Витгенштейна было окружено множеством смелых предположений. Про него рассказывали, что наиболее существенным предметом домашней обстановки ему служит шезлонг. Что он читает свои лекционные курсы, растянувшись на полу и задумчиво разглядывая потолок. Оставить «бессмысленную работу преподавателя» («это как смерть заживо!» — писал он в сердцах, возможно, сгущая краски) Витгенштейну долгое время препятствовала тривиальная нужда зарабатывать на жизнь. Когда наконец философ подал в отставку и перебрался в Ирландию, в Кембридже говорили, будто он уехал пасти овец в Турцию.
Университетские лекции Витгенштейна, совершавшиеся у него на квартире, отличались своеобразием, хотя, надо сознаться, — не до такой степени. Во-первых, знаменитых шезлонгов было два. Они поочередно и служили лектору вместо кафедры. По полу профессор не катался. Помимо того, имелись ломберный столик, заменявший Витгенштейну письменный, стул, несгораемый сейф для рукописей и большая печь, которая на время лекций играла роль эпитета для туго соображающих слушателей («С тем же успехом я мог бы распинаться перед этой печью!»). В углу были свалены кипы детективных журналов. В соседней комнате, служившей профессору спальней, стояла раскладушка. Студентам полагалось являться со своими стульями либо устраиваться на полу.
То, что у Витгенштейна называлось словом «лекция», не проистекало ни из каких учебных планов. Она состояла в том, что Витгенштейн принимался философствовать прилюдно и вслух, разбирая ту проблему, которая в данный момент владела его умом. Он просто пускал посторонних в свой бешено работающий мозг. «Это было одним из проявлений его абсолютной, беспредельной честности», — вспоминает Малкольм. Разумеется, в такой «лекции» не оказывалось ни грамма отстраненного профессорского артистизма, бывшего, в глазах Витгенштейна, всего лишь морочившим студентов кривлянием. По свидетельству очевидцев, ход его рассуждения время от времени прерывался сообщениями «Я дурак» и выражениями сомнения в том, что на этот раз он сумеет продолжить.
На деле занятия никогда не заканчивались раньше вечера, оставляя Витгенштейна в полном изнеможении. Едва его слушатели со своими грохочущими стульями направлялись к двери, он умоляюще обращался к кому-нибудь из них: «Пойдем в кино?» По пути в кинотеатр он обыкновенно покупал булочку с изюмом или пирог с мясом, чтобы съесть во время сеанса. Подобно детективам, кинематограф был для него насильственным способом выключить измученный мозг. Потому его предпочтения распространялись на непритязательное американское кино. В английских фильмах он находил тяжесть вымученного интеллектуализма, возможно, по причине предубеждения против английской культуры вообще. Живя в Англии, Витгенштейн не был англофилом.
Сын миллионера
Витгенштейн избегал быть в центре внимания и уклонялся от любых контактов, которые считал для себя нежелательными. Больше всего на свете он ненавидел тех, кто интересовался его частной жизнью. Когда издатель однажды попросил его дать о себе биографические сведения, Людвиг был взбешен: «Пишите, что вам угодно, только я не могу понять, зачем рецензенту нужно знать мой возраст. Возможно, он верит в астрологию, тогда я могу сообщить дату и час своего рождения, чтобы он смог составить мой гороскоп».
Людвиг Витгенштейн родился 26 апреля 1889 года в Вене и умер 29 апреля 1951 года от рака простаты в Кембридже. После его кончины многие уважаемые издания, в частности лондонская The Times, сообщали, что Витгенштейн происходил из известного княжеского рода. (Мы по справедливости вспомним хотя бы графа Петра Христиановича Витгенштейна, чей корпус в войну 1812 года прикрывал от Наполеона Санкт-Петербург.) Путаницы добавили некоторые из самих «аристократических» Витгенштейнов, которые соглашались подтвердить их родство. История семьи Витгенштейна темна и запутанна и, скорее всего, потому, что в ноябре 1938 года эсэсовцы сожгли синагогу в Корбахе, где погиб ее архив.
Отец Людвига Карл Витгенштейн был крупнейшим промышленником, королем сталелитейной индустрии Дунайской монархии. Про него говорили: «австро-венгерский Крупп». К этому факту своей биографии Витгенштейн примерялся так: «Мой отец был бизнесменом. И я тоже бизнесмен. Я хочу, чтобы моя философия походила на бизнес. Чтобы она что-то улаживала, приводила в порядок».
Кончина отца в 1913 году сделала его одним из богатейших людей Европы. Накануне мировой войны крупные денежные переводы от неизвестного им лица получили выдающиеся австрийские поэты Георг Тракль и Райнер Мария Рильке, впоследствии художник Оскар Кокошка, венский архитектор Адольф Лоос. Людвиг объяснил свой жест семейной традицией. И это были не пустые слова. Не кто иной, как Карл Витгенштейн, финансировал строительство прославленного венского выставочного зала Сецессион. Легенда о девяти концертных роялях, стоявших по комнатам дворца Витгенштейнов, дает понятие о преимущественном направлении художественных интересов семьи. Главным увлечением всех была музыка. Домой к Витгенштейнам по-дружески захаживал Брамс.
Из четырех братьев Людвига трое покончили с собой. Четвертому брату, Паулю, все прочили будущее великого пианиста. Он начал с успехом концертировать еще до Первой мировой войны. На фронте виртуозу оторвало правую руку. Артистическую карьеру, прервать которую Пауль не захотел, ему пришлось продолжать, играя одной рукой. Специально для него фортепьянную музыку для левой руки писали Рихард Штраус и Морис Равель. Знаменитый ре-минорный концерт Равеля, к слову сказать, и был написан для левой руки Пауля Витгенштейна. С ним хотел сотрудничать Прокофьев, но Пауль объявил, что не понимает в его музыке ни единой ноты, и просил композитора музыку для него не писать. Людвигу вся эта затея была порядком не по душе. Он убеждал своего несчастного брата, что публика ходит на его концерты с целью поглазеть на однорукого пианиста. Впрочем, музыкальные интерпретации Пауля ему никогда не нравились. С явным удовольствием Людвиг Витгенштейн вспоминал такой случай. Однажды в юности он занимался у себя в комнате, когда к нему ворвался Пауль с криком: «Я не могу играть, когда ты дома. Я ощущаю твой скептицизм, проникающий даже сквозь стены».
Людвига отличало какое-то необыкновенное переживание музыки. Подлинная история из его кембриджских времен в изложении Малкольма гласит: «У одного студента, который жил во дворике Уэвелла этажом или двумя ниже Витгенштейна, было пианино, на котором этот студент часто играл. Звуки доходили до комнат Витгенштейна и приводили его буквально в состояние бешенства, особенно когда музыка была ему знакома. Он не мог думать, когда слышал пианино. Витгенштейн решил эту проблему характерным для него способом. Он приобрел большой подержанный вентилятор, который издавал при работе ровный гул, громкость которого была достаточна, чтобы заглушить пианино. Я приходил к нему несколько раз на философские беседы, когда работал вентилятор, но этот рев никак не давал мне сосредоточиться, в то время как Витгенштейна он нимало не беспокоил». Он отлично играл на кларнете, одно время даже подумывал сделаться дирижером симфонического оркестра, в мастерской венского скульптора Дробиля вылепил бюст своей подруги, красавицы-шведки; построил роскошный особняк для другой красавицы — своей сестры Гретль, дружившей с Фрейдом, после чего с большим удовольствием так и подписывался: «архитектор Витгенштейн». Наконец, нобелевскую премию по литературе он не получил, скорее, по недосмотру Нобелевского комитета. Автора «Логико-философского трактата» давно числят среди признанных классиков немецкой литературы. Напомним себе, что за философские труды нобелевскими лауреатами в области литературы становились Анри Бергсон в 1927 году и Бертран Рассел в 1950-м.
