Пока она стояла, обуреваемая раздумьями и комарами, Василий обежал вокруг нее дважды. Побывав за оградой второй раз, кот увидал в лесу нечто, очень ему не понравившееся. И счел за лучшее немедленно отправиться домой.
Ничего не подозревающая женщина, зевая, хлопала кровососов и сожалела о том, что вредное животное подняло ее раньше времени и что обратно под одеяльце уже не лечь, потому как все одно скоро коров доить…
Тут до нее донесся подозрительный шум. Вытянув шею и даже поднявшись на цыпочки, опершись о метлу, она попыталась заглянуть поверх кустарника. Но тот вдруг будто расступился, и прямо перед ней появился кто-то страшный, огромного роста, черный, в стальных доспехах, с головой несуразно маленькой, напоминающей чугунный утюг. И с жутко горящими, будто докрасна раскаленные уголья, злыми глазами.
Но баба не стала его долго разглядывать — сразу заголосила и, бросив метлу, кинулась прочь.
Чудище медленно, словно во сне, двинулось следом — к тихой, беззащитной деревне… Только изгородь не приметило и споткнулось. Пара верхних жердей переломилась под тяжестью одетого в сталь колена. Чудище с трудом удержалось от падения, стукнувшись бронированным лбом о дерево. Над опушкой разнесся глухой низкий гул.
Глава 14
Накануне сват Микула
Отломал спинку у стула —
Получился табурет,
Вот и весь вам винегрет.
В позапрошлую недельку
Сделал лавку из скамейки…
Промаявшись до утра, Глаша все ж решилась. И позавтракав, отправилась к Серафиму Степановичу за советом.
Тот как раз в одиночестве чаевничал на веранде.
— Серафим Степанович, вот вы давеча про вурдалаков рассказывали, — потупившись, начала Глаша, чертя пальцем невидимую загогулину на перилах, где сидела, по обыкновению болтая ногами.
— Про кровососов-то? Как же, помню.
— Расскажите, как их можно от людей отличить? От живых?
— Как? Ох, трудное это дело. Особенно ежели ночью, в темноте… Одни из них, говорят, вылитые мертвецы и есть — морда синяя, глаза красные, одеты в лохмотья, и воняет от них тлением.
— А другие? — спросила Глаша с живым интересом.
— Вот с другими хуже.
— Как, совсем, что ли, сгнившие? — поморщилась девушка.
— Да нет, совсем даже наоборот. По виду от людей те упыри ничем не отличаются, разве что повадками. Ну еще в зеркале от них отражения нет, тень отбрасывают какую-то странную, необычную. От огня прячутся. Лица, говорят, у них белые, будто мелом обсыпанные, зубы острые, клыки как у волков, ногти на руках точно когти стеклянные — вот и вся разница. Да только разглядишь ли такие приметы в сумерках? Так что эти мертвецы самые опасные и получаются. А тебе, голубушка, зачем это знать-то? — прихлебывая из чашки, спросил Серафим Степанович.
— Да вот, — замялась девушка, смутилась. — Вчера кое-что видела. Даже не знаю, как сказать…
Но кое-что кое-как, запинаясь и поминутно краснея, она-таки смогла рассказать.
— Вот! — Старец важно поднял вверх костлявый палец. — Говорят же вам, непослушным, что гадание вредное дело, ибо богопротивное! Не положено человеку знать наперед свою судьбу. Да ладно бы картишки раскинула…
— Я не умею, — пролепетала Глаша.
— Или воск на воду лила, — продолжал ругаться старец, — Так нет же! Самое страшное выбрала — от которого иная барышня и с ума сдвинется! И ради чего? Ради озорства!.. Вот скажи на милость, чего узнать-то желала?
— Я? Ну ничего особенного, как все…
Но договорить не сумела — на веранду в спешке вбежал Феликс:
— Серафим Степанович! Там!.. В общем, вам лучше самому на это посмотреть.
Старец редко видел своего помощника столь взволнованным. Потому без лишних расспросов поставил чашку и, покряхтывая, выбрался из-за стола.
— Ну да, вижу, согласен, изгородь действительно сломана, — покивал старец, оглядев место происшествия. — И что из этого следует? А? — спросил он, обернувшись к присутствующим. И сам же торжественно сделал вывод: — Что придется ее чинить!
— И что ее кто-то сломал, — не поддержал шутки Феликс. Он даже присел на корточки и тщательно осмотрел траву вокруг криво упавших разломанных жердей. А поднявшись, добавил: — Вчера еще изгородь была в порядке, я сам видел.
— Да чудище все поломало! Я ж о том и говорю! — всплеснула руками тетка, по инициативе которой сейчас здесь собралось едва ли не полдеревни. — Уж как меня испужало, проклятущее! Я цельную ночь за печкой просидела, икаючи! Из дому выйти боязно, все энто страшилище перед глазами мерещится!..
— Ну полно, — успокоил ее Серафим Степанович. — Объясните толком и по порядку, что же вы вчера увидели.
— Да я уж все Феликсу Тимофеевичу рассказала, — возразила очевидица, но тут же обстоятельно и с удовольствием повторила свою историю: — Вчера-то поздно легла, все по хозяйству хлопотала. А как легла, то глаз не сомкнула — всю ночь ее вон кот на дереве орал, будто угорелый…
— Да что вы, тетя Дуся! — возмущенно перебила Глафира. — Не может такого быть! Васька при мне всю ночь был, до самой зорьки.
— Знать не знаю, кто при тебе был, — отмахнулась «героиня», коей внимали сейчас все соседи. — А только оглоед твой сидел на этом самом дереве и вопил, как ошпаренный. Уж я не слепая, отличу как-нибудь — твой-то чернущий да жирный один такой на всю округу, второго поискать.
С ее слов выходило, будто из-за Глашиного кота, который всю ночь не давал спать своим мяуканьем, поднялась она ни свет ни заря. Пошла сюда, дабы снять несчастную беспризорную скотинку с дерева. Тут-то на нее и напало страшное, нечеловеческого вида чудовище. Ни много ни мало набросилось на бедную женщину и принялось душить. Судя по описанию потерпевшей, монстр был исполинского роста, кажется, выше дома, а пожалуй, и часовни. Рук у него было целых четыре, клыки железные. А самое страшное, что поразило потерпевшую до самой глубины души, — это глаза чудища. Большие, круглые, горят адским огнем и вращаются в разные стороны.
— Это чудище доктора Франкенштейна, — прошептала Глаша, ухватившись за рукав Феликса. — Я про него недавно читала. Оно не погибло! Оно ходит по ночам и ищет своего создателя. Ведь в книжке так и сказано, что доктор гнался за ним через всю Россию и Азию… Надо пойти на кладбище и посмотреть, сколько могил разрыто. Наверное, деда Сеню сожрал первого — он ведь хорошо сохранился к своим девяноста годам…
Однако с каждой минутой таинственное чудище становилось все больше и вскоре грозило превратиться в совершенно сказочного великана. Виной тому было прибавляющееся число слушателей и польщенная всеобщим вниманием фантазия сказительницы.
— Да брешешь ты все! — не выдержал в конце концов один из последних присоединившихся к толпе — невысокий мужичок со свернутым кольцом пастушеским хлыстом через плечо. — Не было у него четырех рук! И ростом он был чуть повыше — вон Егора! — и показал на стоявшего поодаль кузнеца.
— Да ты-то почем знаешь? — презрительно спросила тетка.
— Дык, — запнулся пастух, опасливо покосившись на Серафима Степановича. — Я ж его тоже вчера видал.
— А чего молчишь? — зашумели вокруг.
— А чего говорить? Еще скажете, примерещилось, пьяный был.
— Скажем! — хохотнул кто-то.
— Вот-вот, — покачал головой пастух. — А я, между прочим, уже который день…
— Рассказывайте, где, когда и что вы видели, — велел Серафим Степанович.
— Ну это, — стушевался новый герой под множеством взглядов. — То под утро уж было, после первых петухов. Солнце еще не поднялось, но уж видать хорошо… Я корову вот ейную искал, — показал он на стоявшую тут же соседку, — Отбилась от стада вчера да заплутала…
— Как же, искал он! — воскликнула предыдущая ораторша, недовольная отнятыми лаврами. — Пеструшка сама дорогу домой нашла, без провожатых. И как только такому скотину доверяем!..
— Ничего ж не случилось, — вяло пытался оправдаться тот. — Погуляла и пришла.
— Погуляла?! — теперь настал черед повысить голос владелице мятежной Пеструшки. — А ты ее нынче видал? Вся шкура в бороздах, точно ее звери драли! И молоко пропало!
