— Батюшки! Да с таким чудищем, поди, ничем не совладать! — испугалась Полина Кондратьевна.

— Ну почему же не совладать, — пожал плачами Феликс. — Есть средства и против упырей. Например, они как огня боятся чеснока и святой воды. Огня, кстати, тоже не любят. И солнечного света не выносят, сгорают от него дотла. Еще петушиного крика пугаются. А чтоб окончательно избавиться от упыря, можно днем, когда он совершенно не опасен и ничем не отличается от других покойников, пойти на кладбище, разыскать могилу, открыть гроб и вбить упырю в сердце осиновый кол. Бывают, конечно, особенности в каждом конкретном случае, но выбор оружия широк, как видите, что-то да подойдет.

Тут сию увлекательную лекцию пришлось прервать, так как хозяйке сделалось дурно. Со стула она не упала, но глаза закатила. Пришлось Глафире, до того внимательно слушавшей, тихонько охая и ойкая, бежать за холодной водой, а Серафим Степанович принялся обмахивать впечатлительную даму салфеткой.

— Что-то мы с тобой, брат Феликс, увлеклись шибко, — покачал головой старец. — Нехорошо так женщину путать. Она к нам со всей душой, пирогов напекла, а мы на нее страху нагнали.

— Ничего-ничего, все обойдется, — бодро откликнулась Глаша, внеся полный кувшин ледяной колодезной водицы, — Я вот на нее сейчас плесну холодненькой…

Серафим Степанович упредил ее порыв, тихонько побрызгал в лицо Полине Кондратьевне, отчего та вскинулась, хватая ртом воздух, замахав руками, будто и вправду ведром воды ее окатили.

— Ох, что это со мной? — пролепетала она, нервными пальцами принявшись поправлять прическу, воротничок платья.

— Прошу прощения, — повинился Феликс. — Я заставил вас переволноваться, рассказав о…

— Нет-нет! Достаточно! — замотала головой Ямина. — Ни слова больше, с меня на сегодня достаточно. Потом, может быть, как-нибудь через недельку я еще с удовольствием послушаю о всяких ужасах. А пока не надо… — вздохнула она. Вдруг замерла, повела носом: — Ах, батюшки! У меня ж гусь в печи подгорает!..

— Значит, голубушка, ты говоришь, будто кроме русалок у вас тут и домовые, и ведьмы, и привидения пошаливают? — подвел Серафим Степанович итог довольно сумбурному рассказу Глафиры.

— Ага, бывает, — кивнула девушка, обмахиваясь передником и смешно надувая щеки, чтоб остыть после прогулки по солнечному зною.

После завтрака Серафим Степанович выразил желание пройтись, а для компании позвал с собой Феликса и Глафиру. По пути неторопливо расспросил девушку, известны ли ей какие-либо подозрительные происшествия, случавшиеся в деревне и не имеющие рационального, разумного объяснения. Глафира припомнила подобных случаев предостаточно. Правда, изложить все достоверные сведения и слухи связно оказалось делом нелегким. Особенно в такую жару, когда, казалось, с неба лился не свет, не золотые лучи, а ручьи расплавленного золота — солнце недвижно повисло в лазури небесного купола на середине своего пути…

— Ну хорошо, — сказал Серафим Степанович, в задумчивости поглаживая седую бороду и, прищурившись наблюдая за прыгающими в траве кузнечиками.

— Что ж хорошего? — переспросила Глаша, тоже внимательно поглядев на подрагивающие от зеленых акробатов травинки.

Монах присел отдохнуть на пенек, что весьма кстати обнаружился на опушке. Тенистый сосновый лес ровной линией подступал к лугу, засеянному клевером — ярко-рубиновыми искрами шарики цветков горели среди темных трилистников.

— Думаю, каждую загадку придется разгадывать особливо, — молвил старец. — А там, глядишь, и мозаика сложится. Перспективное у вас селение, однако! — неожиданно весело добавил он, подмигнув девушке. — Пожалуй, загостимся!

— Серафим Степанович, к вам посетитель пожаловал, — сообщил Феликс.

Глаша поглядела на него с завистью — жара, казалось, на него вовсе не действовала. Ничуть не боясь полуденного зноя, он не прятался, как они, в тенечке, а без устали бродил по самому солнцепеку. Точно волк следы какие выискивал…

— Вот глазастый, — усмехнулся старец. — Ну говори, брат, кто там?

Феликс вернулся с пригорка — из потревоженной травы из-под ног брызгами в разные стороны разлетались кузнечики.

— К калитке Ямины… — начал было он, но Глафира не удержалась, прыснула, прикрыв рот ладошкой.

— К калитке госпожи Яминой, — нахмурившись, продолжил он, — подошла старушка небольшого роста, согбенная, с клюкой. Она что-то спросила, Полина Кондратьевна с крыльца ей что-то ответила и указала рукой в нашу сторону. Старушка направляется сюда.

Глаша тоже сбегала на пригорок и оттуда сообщила:

— Это баба Нюра! Здрасьте, баба Нюра!

Помахав старушке, девушка бегом вернулась под сень растопыренных сосновых лап:

— Вот вам жертва нечистой силы. Русалки ей всю жизнь испортили.

— Это из-за них ее так скрючило? — уточнил Феликс.

— Не, — отмахнулась она, — скрючило-то ее уж давно, от старости. Ей лет сто, наверно, не меньше. А русалки ее в прошлом году сиротой оставили. Одна-одинешенька теперь из-за них, вредных, бабулька.

— Как же сиротой, раз ей сто лет? — не понял Феликс. — Сколько же ее родителям…

— Да нет, — стала втолковывать непонятливому Глаша. — В прошлом мае единственная правнучка, которую она одна воспитывала, в лес убежала. Ее русалки туда увели, заманили, а потом в омуте утопили. В озере.

— Тело нашли? — уточнил Феликс.

— Найдешь ли, коли они ей камень на шею, а там травой оплели и…

— Кто-то это видел?

— Это же ночью было. Кто ж по лесу по ночам шастает!

— А сама бабулька что говорит? — спросил Серафим Степанович.

— Ничего, — пожала плечами Глаша. — Молчит, охает да плачет.

Меж тем старушка, бойко семеня в траве по пояс, добралась до пригорка и, завидев их, обрадованно завсхлипывала. Вскочив с места, Глаша довела бабку под руку до своего пенька и усадила напротив Серафима Степановича.

Поохав с минуту, а после высморкавшись, старушка сразу перешла к делу, ради которого проделала такой путь. Удивительно, но речь пошла совсем не о русалках.

— Бесы меня измучили, — понизив голос, доверительно сообщила бабка Нюра старцу.

— Хм, — сказал тот, — и давно?

— А с осени, уж год без малого.

— В чем это проявляется? — спросил Феликс.

Старушка покосилась на него с опаской, снизу вверх.

— Ну как это… — затруднилась она с ответом, не уразумев вопроса. — Воют, собаки, спать не дают.

— Собаки? — Феликс покосился на Серафима Степановича.

— Бесы, — поправил тот помощника.

Старушка закивала:

— Так выводят, поганые, на все лады! Вот ежели днем — их не слыхать. А как спать лягу, так тут как тут!

— Больше ничем не досаждают?

— Ну разве что вещи часто теряться стали… Но после находятся.

— Вспомните, постарайтесь, пожалуйста, — попросил Феликс, — что происходило до того, как демоны поселились в вашем доме? Может быть, вы с кем-то поссорились? Или кто-то на вас обиделся?

— Бог с тобой, сынок, — отмахнулась старушка. — Я никому худа не делала. Не ругаюсь, живу тихо и помру — никто не заметит. — Бабка в доказательство готова была уж слезу пустить.

— Что ж, матушка, — остановил ее вовремя Серафим Степанович, — зовите в гости. Поглядим на ваших бесов.

— Дык я за тем и пришла! — обрадовалась старушка. — Милости прошу! Только вот бесы-то по ночам просыпаются, а щас-то тихо.

— Ничего, — обнадежил ее монах, — вот мы их спросонья и застанем, днем-то всяко виднее.

Избушка бабы Нюры была небольшая, в два окошка, стояла почти у самой реки, слегка покосившись на сторону. На крылечке их встретили три толстые кошки. (Своего Василия Глафира приметила еще раньше — явно желая остаться незамеченным, он поспешно трусил прочь по стежке в сторону огородов.)

Сказав, что нужно-де помолиться, авось ангелы и надоумят, как навести порядок, Серафим Степанович вошел в избу один, попросив остальных обождать снаружи. Баба Нюра перечить не стала, затянув платок на дряхлом подбородке, уселась на завалинку и приготовилась ждать, сколько понадобится. Глафира поглядела на нее с жалостью — немудрено после всех потрясений с ума спятить.