— …Вероятно, потому, что тебе всегда было плевать на то, что я пишу, моя рубрика и получилась иронической.

Я рассмеялась.

— В таком случае прости обитателей Тридцать второй Уэбстер-роуд за то, что мы не чувствуем иронии самого сердитого человека в Холлоуэйе, с которым нам приходится встречаться каждое утро на протяжении жизни.

— К чему ты клонишь?

Вероятно, сценарист, наблюдавший нашу жизнь со стороны, заменил бы все это более живым и осмысленным диалогом вроде: «Хороший вопрос… Так куда же мы катимся?.. Что происходит?.. (ну и так далее, и вот — финал) Все кончено!». Ну ладно, тут придется немного подработать, зато получится эффектно. Но поскольку мы с Дэвидом — вовсе не Том с Николь, [2]мы проморгали эти превосходные метафорические моменты. У нас никак не получается достаточно живого и складного диалога.

— Что-то не понимаю, какой в этом смысл. Ты же насел и не даешь слова сказать…

— Ага, как же.

— Ну, как ты?

— Отвяжись.

Я выразительно вздохнула в трубку — для этого пришлось переместить ее поближе к губам, что скрало момент спонтанности и вызвало некоторую заминку. По опыту знаю — мой мобильник не справляется с передачей нюансов вздохов и пауз.

— Ну, что еще? Что ты хотела этим сказать?

— Просто вздохнула.

— Пыхтишь, как альпинистка.

Некоторое время мы помолчали. Он молчал в кухне в северной части Лондона, я — на парковке в Лидсе, и в этот момент меня вдруг поразило — до чего же знакомое молчание, даже форма его мне знакома: нечто маленькое и колючее. Само собой, подобное безмолвие ничего общего не имело с обыкновенным молчанием. В этот момент слышишь заполняющие пустоту закипание гнева, стук крови в висках и удовлетворенное урчание мотора «фиата-уно», подруливающего на парковку рядом. Ведь как ни крути, между расспросами о том, как дела дома, и решением развестись нет ни какой связи. Вот почему я никак не могу отыскать эту зыбкую грань, которую мы нечаянно переступили. Поэтому мне просто не терпится выяснить, как это все-таки произошло. Похоже, я просто сорвалась и высказала все, что наболело, как говорится, не в бровь, а в пах:

— Я так устала от этого, Дэвид.

— От чего?

— От этих постоянных скандалов. От твоей игры в молчанку. От атмосферы, в которой задыхаешься. От всего этого… яда.

— Ах вот оно в чем дело. — Эти слова он произнес тоном домохозяина, только что нашедшего протечку в крыше. — Да, действительно. Вообще-то уже поздно.

Что он имел в виду — мой неурочный звонок или безнадежность наших объяснений, — следует оставить на совести Дэвида.

Я снова вздохнула, на этот раз без подтекста.

— Может, и не поздно.

— Что не поздно?

— Ты что, в самом деле хочешь так прожить остаток жизни?

— Разумеется, нет. А ты видишь другой выход?

— Да, пожалуй, вижу.

— Может, поделишься соображениями?

— Ты знаешь не хуже меня, какой тут может быть выход.

— Само собой. Но мне хочется, чтобы ты первой это сказала. Наверное, ты для того и позвонила?

К этому моменту меня понесло:

— Ты хочешь развода?

— Я хочу, чтобы было письменно засвидетельствовано, что ты заговорила о нем первой.

— Прекрасно.

— Прекрасно для тебя, но не для меня.

— Пусть будет так: для меня, а не для тебя. Продолжай, Дэвид, в том же духе. Я пытаюсь говорить о назревшей необходимости, а ты все стараешься набрать очки.

Но Дэвида так просто не собьешь:

— Значит, я всем могу рассказать, что ты потребовала развода? Вот так, ни с того ни с сего?

— Ну, конечно же, до чего скоропалительно. Ведь не было никаких признаков близкой размолвки, мы жили душа в душу, были так безмятежно счастливы. То есть вот чего ты добивался? Рассказать всем? Для тебя это было самое главное?

— Естественно, я раззвоню об этом всем нашим знакомым сразу по окончании нашего разговора. Я хочу, чтобы моя версия опередила твою.

— Что ж, замечательно, в таком случае наш разговор еще не окончен.

И тут, устав от себя, от него и от всего происходящего, я делаю все наоборот и отключаю трубку. И теперь ворочаюсь, не в силах ни встать, ни заснуть, в гостиничном номере, пытаясь отследить, как это могло произойти, вспоминая каждую деталь разговора, включая то свет, то телевизор и превращая в пытку жизнь своего любовника, лежащего рядом.

Определенно, мы должны попасть в какой-нибудь фильм. На тему: женились, он стал располневшим брюзгой, она впала в депрессию и сделалась ворчливой. В результате она завела любовника.

Сразу должна предупредить: я вовсе не отрицательный персонаж. Я доктор. Одна из причин, по которой я решила стать доктором, именно в том и состояла, что в получении профессии доктора я усматривала хороший — в смысле блага, в первую очередь, а не эмоционально возбуждающий, хорошо оплачиваемый или почетный — поступок. Вы только послушайте, как звучит: «Я хочу быть доктором», «я учусь на доктора», «я практикую в северной части Лондона». Мне казалось, что я и выгляжу подобающе — зрелым, умелым, сдержанным специалистом, респектабельной и внимательной к пациентам женщиной — лечащим врачом. Думаете, доктора не заботятся о том, как все выглядит со стороны, только потому, что они доктора? Еще как заботятся. Так что я — положительный персонаж, хороший человек, доктор, который лежит в постели с мужчиной, о котором мало что знает кроме того, что его зовут Стивен. И вот, только что этот самый доктор попросил развода у своего мужа.

Неудивительно, что Стивен не спал.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался он.

Я не смотрела в его сторону. Всего пару часов назад я лежала в его объятиях, и не без удовольствия, но теперь он был совершенно лишним, чужим для меня человеком — в этой постели, в этом гостиничном номере и, если уж начистоту, в этом городе.

— Что-то мне немного не по себе. — Я выбралась из постели и принялась одеваться. — Пойду прогуляюсь.

Номер был снят на мое имя, поэтому я забрала ключ, но, уже положив его в сумку, поняла, что больше сюда не вернусь. Сейчас мне требовалось быть дома: чтобы скандалить, плакать, преисполняясь жалости к себе и детям, которых мы втравили в эту историю, калеча им жизнь. Номер был оплачен министерством здравоохранения. Стивен, конечно, после моего ухода примет заботу о мини-баре на себя.

Пара часов езды по автостраде и остановка на заправке: чашка чаю и пончик. По идее, в этом месте сценария, по дороге домой, что-то должно произойти, проиллюстрировав и осветив значимость поездки. Я бы кого-то встретила, или решила стать другим человеком, или была бы вовлечена в криминальную интригу, или, например, похищена преступником — каким-нибудь девятнадцатилетним парнем без образования, подсевшим на наркотик. Познакомившись со мной и влюбившись, он вдруг стал бы более чутким и интеллигентным. Неплохая бы вышла парочка: женщина-доктор и вооруженный грабитель. Дорожный роман. Он бы кое-чему научился от меня (хотела бы я знать, чему от меня можно научиться), а я что-то почерпнула бы от него. Затем мы бы продолжили наши путешествия порознь, но эта краткая встреча наложила бы отпечаток на наши дальнейшие жизни, которые мы проведем каждый по-своему. Однако это не фильм, так что я доедаю пончик, допиваю чай и возвращаюсь в машину. Почему меня постоянно бросает в киношные фантазии? Я ведь всего дважды была в кино за последнюю пару лет, и оба фильма оказались о жизни насекомых. Именно поэтому, вероятно, мне представляется, что большинство фильмов, выпускаемых в прокат для взрослых, рассказывают о таких вот женщинах, которые тихо-мирно, без происшествий едут из Лидса в северную часть Лондона, изредка останавливаясь, чтобы взять на заправке чашку чая и пончик. Вся поездка заняла три часа, включая пончики. Около шести утра я уже была в своем спящем доме, который источал горький аромат поражения.

До четверти восьмого никто не просыпался, так что я прикорнула на софе. Я была безумно рада — несмотря на звонки по мобильному и брошенного любовника, я была счастлива ощутить тепло моих забытых детей, просачивающееся сверху сквозь скрипучие половицы. В постель не хотелось: ни ночью, ни утром, отныне меня не тянуло туда вообще — не из-за Стивена и не потому, что я еще не решила, буду ли впредь делить с Дэвидом супружеское ложе. Надо определиться: что главное? То есть принципиально решить вопрос: разводиться или не разводиться? Все это казалось таким странным — сколько приходилось общаться с людьми, которые, что называется, «спят в разных спальнях», и обсуждать их поведение, как будто «сон» в одной постели — залог супружества. Даже когда у нас наступали серьезные размолвки, совместное разделение ложа никогда не становилось проблематичным. Но перспектива провести так всю оставшуюся жизнь — вот что ужасало. Еще недавно бывали случаи — когда все только началось, то есть когда начались проблемы с Дэвидом, — что первые признаки его пробуждения и его утренние разговоры выворачивали меня наизнанку. Сам вид Дэвида, приходящего в сознание, ходящего и говорящего, возбуждал во мне отвращение — однако ночью было совсем другое дело. Мы по-прежнему занимались любовью, скорее по привычке, для проформы. Сексом назвать это было нельзя, просто — выработанный ритуал, выполнявшийся последние двадцать с чем-то лет и помогавший нам уживаться бок о бок. Я уже освоила контуры его локтей, колен и задницы и настолько к ним привыкла, что никто не устраивал меня так, как Дэвид — тем более Стивен. Несмотря на то что он был стройнее и выше Дэвида, а также располагал прочими неоспоримыми достоинствами, позволявшими рекомендовать его в качестве постельного партнера, мне все равно казалось, все части тела у него расположены не там, где надо. Для меня его тело — загадка; оно явно не приспособлено для меня. Прошлой ночью, оставаясь с ним в постели, я даже стала мрачно фантазировать на эту тему: а что, в самом деле, не является ли Дэвид единственным человеком на свете, с которым я чувствую себя уютно? Может быть, в том и кроется причина, что наш брак, как и многие другие браки, оказался столь долговечным и отказывается распасться? Может, все дело только в правильно подобранных пропорциях веса и роста, которых потом не удается отыскать ни в ком другом, и стоит одному из партнеров допустить погрешность в миллиметр — отношения становятся невозможными. И это еще не все. Когда Дэвид спал, я мысленно превращала его в человека, которого по-прежнему любила: представляла его таким, каким хотела, согласно своим мечтам о том, каким он должен быть, и эти семь часов в сутки, проведенные с Дэвидом, который меня вполне устраивал, помогали смириться с тем Дэвидом, с которым приходилось встречаться наутро.