– Нет-нет. Я этого не имел в виду. Извини.

– Тогда давай сравним твое ощущение «Джульетты» с моим.

Такер задумчиво уставился на Энни. Ему показалось, что она сдерживает раздражение. Стало быть, не притворяется, стало быть, его музыка для нее что-то значит. И он это «что-то» оплевал.

Такер пожал плечами:

– Не могу. Дежурная фраза: любое мнение имеет право быть услышанным.

– Но ты в это не веришь.

– В данном случае не верю. Скажем, я шеф-повар, ты зашла в мой ресторан и рассыпаешься в похвалах моим блюдам. А я знаю, что нассал в каждую тарелку, прежде чем подать ее на стол. Так что твое мнение имеет право на существование, но…

Энни сморщила нос и рассмеялась:

– …но демонстрирует, что я, мягко выражаясь, не гурман.

– Именно.

– Гениальный Такер Кроу полагает, что серый слушатель не способен опознать вкус и запах мочи в предлагаемой ему музыке.

Именно так Такер Кроу и полагал во время последнего концертного тура. Он презирал себя, но еще больше – всех тех, кто хлебал его варево. Одна из причин, облегчивших разрыв со сценой и с музыкой.

– Для тебя не секрет, что злодей может быть гением? – спросила Энни.

– Конечно. Кое-кто из тех, чьим искусством я восхищаюсь, полные ублюдки.

– Диккенс по-скотски относился к жене.

– Но Диккенс не сочинял мемуаров под названием «Ах, как люблю я милую женушку».

– Но ты тоже не сочинил цикла под названием «Джули Битти – глубокая и тонкая натура, и я никого не буду трахать, пока я с ней». Какая разница, откуда появилось вдохновение. Ты считаешь, что твой порыв – случайность. Но верь или не верь, нравится тебе это или нет, на альбом тебя вдохновила именно Джули, и этот альбом прекрасен.

Кроу вскинул руки над головой и засмеялся.

– Чего ты? – удивилась Энни.

– Не верится, что после всего того, что я о себе рассказал, мы пришли к тому, как я велик и неподражаем.

– С чего это тебе в голову взбрело? Снова путаешь разные понятия, Такер. Ты мелкий, жалкий, самовлюбленный… говнюк.

– Премного благодарен.

– Сам напросился. Но мы говорим не о тебе, а о том, что ты создал великий альбом.

Он улыбнулся:

– Ладно. Комплимент принимается, хоть я ему и не верю. И оскорбления принимаются. Честно скажу, меня раньше ни разу не называли говнюком. Я в восторге.

– Просто ты не слышал. Наверняка называли. В Интернет-то заглядываешь? Конечно заглядываешь, ведь там мы и познакомились.

Энни замолчала. Такер понимал, что она хочет сказать еще что-то, но почему-то не решается.

– Давай уже, выкладывай, – велел Такер.

– Я тоже должна признаться кое в чем. Может, почти таком же гадком, как и твои прегрешения.

– Отлично.

– Знаешь парня, который написал первый обзор на этом сайте? На том, где ты меня нашел.

– Какой-то Дункан, что ли. Вот, кстати, о говнюках!

Энни уставилась на него, прижав ладонь ко рту. Такер чуть не забеспокоился, не ляпнул ли он чего ненужного, но в глазах Энни светилось изумление пополам с озорством.

– А что такое?

– Такер Кроу знает Дункана и называет его говнюком. С ума сойти.

– Ты его тоже знаешь?

– Он… Еще несколько недель назад это был его дом.

Такер покачал головой:

– Значит, это он? Тот самый тип, с которым ты убила многие годы?

– Тот самый. Именно поэтому я так много слышала твоих песен. Именно поэтому и «Голую» услышала. После чего сочинила свой обзор.

– И… Черт… Он все еще живет в этом же городе?

– В пяти минутах ходьбы отсюда.

– Дьявол…

– Почему это тебя беспокоит?

– Просто… из всех шалманов, кабаков, забегаловок всего мира я выбрал его дом. Невероятно.

– Почему же. Логично. Не будь его, мы бы не познакомились. И я бы хотела, чтобы ты с ним встретился.

– Ой, ради всего святого, только не это.

– Да почему?

– Да потому. Во-первых, он гребаная кисейная барышня. Во-вторых, боюсь, я его придушу. В-третьих, он и сам помрет от перевозбуждения, если меня увидит.

– Последнее весьма вероятно.

– Почему ты хочешь, чтобы мы с ним встретились?

– Потому как, что ни говори, а он вовсе не дурак. Во всяком случае, в искусстве разбирается. И ты – единственный живой кумир, который для него существует.

– Единственный живой кумир? Господи боже мой! Я сейчас навскидку назову тебе сотню парней куда лучших, чем я.

– Ему не нужны лучшие, ему нужен ты, Такер. Поговори с ним. Ради него. Он с тобой на одной волне: ты будто подключен к какому-то хитрому запуганному разъему прямо в его заднице. Не знаю, почему это так, но это так.

– Тогда зачем мне с ним встречаться? По твоим словам, мы уже и так общаемся.

– Что ж, я тебя не заставляю. Он, конечно, не сахар, и общение с ним мне дорого обошлось. Но то, что ты здесь, а я ему об этом не сказала… Это хуже чем предательство.

– Скажешь, когда я уже уеду.

Они допили чай, Энни разыскала матрац и подушку для дивана. Джексон крепко спал в гостевой спальне. Кому суждено спать в кровати Энни, Такер не загадывал.

– Спасибо, Энни. – Он поцеловал ее в щеку.

– Приятно, когда кто-то есть в доме. С тех пор, как Дункан съехал, такого еще не было.

– О… И за это спасибо.

Он поцеловал ее в другую щеку и отправился наверх.

Субботнее утро, вопреки опасениям Энни, выдалось ясным, ярким и холодным, однако Такеру городок вовсе не показался симпатичнее, чем предыдущей ночью. Без вульгарной дешевки рекламного неона он выглядел усталым, как стареющая шлюха без косметики. После завтрака они направились к морю. Сделали крюк, чтобы поглядеть на музей. Остановились у кондитерской, в которой торговали леденцами наразвес по четверть фунта; Джексон выбрал довольно жуткие на вид розовые пастилки. Вышли к пляжу, принялись учить Джексона пускать «блинчики» плоской галькой, и тут Энни вдруг изрекла:

– Ого!

В их направлении мелко рысил небольшого роста пузанчик, краснолицый и потный, несмотря на прохладу. Поравнявшись с Энни, он остановился.

– Привет, – выдохнул он.

– Привет, Дункан. Что-то не припомню, чтобы ты раньше бегал.

– Ф-фу… Новый режим.

Такер, достаточно осведомленный об их отношениях, понимал, что эти простые фразы нагружены каким-то скрытым значением, но по выражению лица Энни ничего вычислить не смог. В течение краткой паузы Энни попыталась сочинить приличествующую торжественному моменту вступительную фразу, но Дункан ее опередил, с царственным видом выбросив ладонь в сторону Такера.

– Дункан Томсон, – представился он.

– Очень приятно. Такер Кроу.

Автоматизм процедуры не дал Такеру времени задуматься о весомости его имени в данной ситуации.

Дункан выдернул свою ладошку из такеровской, как будто обжегся, и окатил Энни бадьей ледяного презрения.

– Это попросту жалко, – бросил он ей.

И порысил дальше.

Троица глядела ему вслед, слушая, как затихает скрип гальки под ногами удаляющегося бегуна.

– Что ему жалко? – вдруг спросил Джексон.

– Это слишком сложно объяснить, – ответила Энни.

– А я хочу знать. Он на нас рассердился.

– Понимаешь, – принялся объяснять Такер, – этот человек думает, что я не тот, кто я есть на самом деле. Он думает, что Энни попросила меня назвать мое имя, потому что так смешнее.

Джексон сморщил нос и прищурился, пытаясь отыскать в таком развитии событий хоть что-то смешное, однако ничего не обнаружил.

– А что тут смешного? – наконец спросил он.

– Ничего.

– А почему вы думали, что это смешно? – повернулся Джексон к Энни, автору этой непонятной шутки.

– Я не думала, что это смешно, зайчик, – отозвалась Энни.

– А папа сказал…

– Нет-нет. Папа сказал… Видишь ли, я знаю, кто твой папа. А этот человек не знает. Он знает, кто такой Такер Кроу, но он не знает, что он твой папа.

– Он думает, что мой папа – Факер?

Не следовало бы, конечно, смеяться ругательству, произносимому шестилеткой. Однако Энни не удержалась, фыркнула, и Такер сообразил почему. Ребенок произнес бранное слово нейтральным деловым тоном – он честно пытался понять, что произошло.