Такер попытался вспомнить, когда он в последний раз пользовался услугами пассажирской авиации, но не смог. Да, он летел из Миннеаполиса в Нью-Йорк в тот самый день, когда завязал с музыкой. Пьяный в дупель, злой как собака, ненавидящий всех и себя. В тот полет он лапал стюардессу и пытался врезать тетке, которая хотела ему помешать. Поэтому рейс Миннеаполис-Нью-Йорк ему запал в память. Он тогда почему-то вбил себе в голову, что эта стюардесса – лучший ответ на все вызовы, брошенные ему поганой жизнью. Нельзя сказать, что он рассчитывал надолго к ней прилепиться, но совершенно определенно предвидел терапевтический эффект лечебных процедур в ее постели. А поскольку она стюардесса, то частые ее отлучки дадут ему возможность без помех заняться творчеством, может, даже засесть в какой-нибудь студии недалеко от ее дома, подлатать карьеру… Она всего этого, разумеется, не поняла своим куцым умишком, полагая, что он ее вульгарно лапает за задницу. В общем-то, он ее, конечно, лапал, но в этом лапании содержалось куда больше! Что он и попытался ей объяснить, слезливо и во всеуслышанье. Он ее любил!
Слава богу, она оказалась существом благоразумным. Ведь запросто мог бы загреметь в Нью-Джерси на скамью подсудимых. Но вместо этого сошелся с другой, потом еще с одной, потом появились дети… Может, стюардесса была как раз то, что надо. Если бы он смог убедить ее в жизнеспособности их связи… Но ведь тогда у него не было бы Джексона.
Он глянул на соседнее сиденье. Джексон, напялив наушники, свернулся клубочком под одеялом и смотрел пятую подряд серию мультфильма про Спанч-Боба. Он блаженствовал. Дурные предчувствия Такера, предупредившего Джексона, что кинопрограммы авиалиний сплошь дрянь, не оправдались. Такер, впрочем, опирался на собственные туманные воспоминания. Тогда у него сложилось впечатление, что для показа в самолетах специально снимаются дерьмовые фильмы. Джексон ерзал и хихикал от удовольствия, его уже не смущала длительность перелета. Очевидно, его мнение о принципах и методике развлекательной системы авиакомпании резко разнилось с папашиной оценкой. Такер обреченно вернулся к романтической комедии, которую пытался смотреть до этого. Насколько он уловил, главная проблема, мешавшая герою и героине слиться в экстазе, состояла в том, что у него была собака, а у нее – кошка, и обе твари грызлись друг с другом буквально как кошка с собакой. По неким туманным причинам, которые сценарист не удосужился прояснить, это заставляло героев вести себя аналогичным образом. Что-то подсказывало Такеру, что эти четверо сумеют решить свои проблемы за отпущенные фильму два часа. За героев можно не беспокоиться, а он лучше обратится к тому Диккенса. Но «Барнаби Радж» тоже оказался не к месту в салоне с неестественным стерильным воздухом, резким больничным освещением, мигающими телевизионными экранами и сверкающими жестянками содовой.
Чувствовал Такер себя по-прежнему преотвратно, давило ощущение неминуемой катастрофы (кажется, когда-то он видел такой заголовок статьи или что-то в этом роде). Джексон превратил его в ипохондрика. Убежденность сына, что любой чих и любая царапина предвещают рак, чахотку, преждевременное старение и иные страсти, не принесла добра ни самому Джексону, ни Такеру. Поразмыслив, Такер пришел к выводу, что все эти приступы потливости, аритмии и озноба вызваны внезапным и столь основательным «выходом из подполья». Он знал, что его немногочисленные поклонники, обитающие в виртуальном мире, в киберпространстве, описывают его как отшельника, затворника, но до сих пор считал такое представление полной чушью. Он выезжает из дому, ходит в магазины и бары, посещает игры Малой лиги – до Сэлинджера ему далеко. Он просто больше не занимается музыкой и не общается с настырными музыкальными журналистами, но ведь это можно сказать и о большинстве жителей земного шара. В аэропорту он, однако, обнаружил, что озирается вокруг с открытым ртом. Возможно, в нем куда больше от Каспара Хаузера [14], чем ему представлялось. Да и само их путешествие не обещало спокойствия: они летят в большой город, к бывшей его жене и к дочери, которая его ненавидит… Чудо, что сердце все еще держит какие-то 74 удара в минуту. В общем, вполне приемлемо. Он опустил книгу и сполз в болезненный, липкий полусон.
Натали прислала за ними автомобиль. Их доставили на квартиру к Лиззи где-то в Ноттинг-Хилл; водитель подождал, пока они разберутся с багажом и переоденутся. Такер снова ощутил тошноту, головокружение, вернулось предчувствие надвигающейся катастрофы, хотелось отдохнуть, однако он опасался заблевать стерильную белизну квартиры, хозяйку которой ввиду тяжести состояния или предполагаемых осложнений содержали в каком-то модном стационаре. Так что если уж блевать, то лучше там, где вокруг много медиков.
И лишь когда Такер толкнул стеклянную дверь шикарной лечебницы, оказавшуюся неимоверно тяжелой, он вспомнил, симптомом чего является предчувствие катастрофы. Некий великан вроде робота Кинг-Конга обхватил гигантскими стальными руками-манипуляторами грудную клетку Такера и сжал ее. Мощные электрические разряды выстрелили в руку и в шею; он попытался отвернуться от побледневшего, испуганного лица Джексона. Такеру отчаянно хотелось извиниться – не за нагрянувшую немочь, а за все свое вранье.
«Извини, сын, – хотел он выговорить, но не смог, – вся эта ерунда, что я болтал насчет долголетия, это неправда. Люди умирают и будут умирать всегда. Придется тебе к этому привыкнуть».
С трудом передвигая ноги, он зашаркал в направлении сидящей за столом женщины.
– Добрый день. Могу я вам чем-нибудь помочь? – обратилась к нему дежурная.
Он разглядел свое отражение в ее очках, попытался заглянуть дальше, в глаза.
– Надеюсь. По-моему, у меня сердечный приступ.
Разными причинами вызывается передвижение людей между странами и континентами: наводнения и голод, войны и революции, спортивные события разного масштаба. В этом случае, однако, причиной послужила внезапная болезнь гражданина средних лет не слишком примечательной наружности. В домах и квартирах разных населенных пунктов Америки и Европы раздались звонки, телефонные трубки прижались к ушам привлекательных, все еще стройных женщин под сорок, за сорок и даже слегка за пятьдесят лет. Взметнулись к губам наманикюреные пальцы, затем последовали новые звонки, разговоры приглушенными голосами… Заказывались авиабилеты, те же и другие пальцы разыскивали засунутые бог весть в какие ящики паспорта; перекраивались планы, переносились и отменялись встречи. Жены и дети Такера Кроу собирались в дорогу.
Кашу заварила Лиззи. В повседневной жизни она отличалась повышенной сентиментальностью и запросто пускала слезу над зверюшками, малышами и романтическими драмами. Встреча с Такером к повседневности, однако, не относилась, в первую очередь из-за краткости. Время, проведенное с ним, не шло ни в какое в сравнении со временем, проведенным без него. Битва оказалась неравной. Уже вид его и звук его голоса вызвали у нее резкую реакцию. Она ненавидела себя за то, что срывается на крик в разговоре с Такером. Но, войдя в больничную палату, она застала его спящим под воздействием снотворного, беспомощного, – и злость и раздражение улетучились без следа. Пока он оставался в этом состоянии, она могла чувствовать себя любящей дочерью, готовой ухаживать за больным родителем, помогать ему. Когда Такер очнулся, Лиззи приготовила для него тот голос, которым общалась с самыми любимыми людьми.
Ее заверили, что смерть ее отцу не грозит, но главное не в этом. Главное – следует использовать момент. И если она ощутила к Такеру небывалый прилив теплых чувств, то наверняка и другие почувствуют то же самое. А отсюда прямо следует желательность сбора всех заинтересованных лиц, чтобы попытаться объединить необъединимое. Правда, Лизи не была уверена, что Такер разделяет ее желание собрать всю свою разрозненную семью. Впрочем, не ее вина, что она не имеет понятия о его желаниях.
