Тогда Джесси совершенно не поняла, что произошло. Она была напугана и чувствовала себя очень одинокой. Мать свою она за это возненавидела. Но постепенно она осознала, что отчаянные поступки, которые иногда совершают люди, вызваны либо великой смелостью, либо мрачной решимостью. Наверное, в уходе ее матери было и то и другое.

Прежде чем поставить бабочку на место, Джесси на секунду прижала ее к щеке, и холодный хрусталь немного остудил горящее лицо. После исчезновения матери в сердце у нее осталась пустота, заполнить которую было нечем, но в глубине души она знала, что должна простить, погибшую «Бабочку». Наверное, Линетт Флад даже не понимала, на какой ад обрекает своих дочерей, оставляя их на попечение приемного отца. Помимо того, что Хэнк достаточно много пил, никто и не подозревал о том, какое чудовище скрывается в темном сердце этого человека почти двухметрового роста – или какой жестокий конец ожидает его одной холодной ноябрьской ночью. По крайней мере, Шелби об этом явно не догадывалась, к ее вечному сожалению.

Встав из-за туалетного столика, Джесси подошла к шкафу розового дерева и достала оттуда джинсы и свитер – одежду для работы в саду. Дом начал казаться ей тесным, и Джесси почувствовала, что ей необходимо выйти на свежий воздух. Развязав пояс кимоно, она вдруг услышала резкий звук в соседней комнате – как будто кто-то открыл и закрыл комод.

– Джина? – крикнула Джесси, снова запахивая полы кимоно и спуская замерзшие голые ноги на теплый ковер. Это была явно не няня. Джина никогда не вошла бы в комнату, не постучав, разве что в исключительном случае.

Завернув за угол коридора, ведущего в собственно спальню, Джесси застыла на месте. Пальцы ее ног были погружены в мягкий ковер, подобно якорю, который должен был удержать ее. Сначала она увидела его обувь – пару потертых ковбойских сапог, которые Люк преспокойно положил на ее инкрустированный панцирем черепахи комод. В первый момент Джесси возмутилась, а потом почувствовала раздражение из-за того, что ее застигли врасплох. Как только стало ясно, что в соседней комнате кто-то находится, она должна была понять, что это он. Кто еще из домочадцев мог так бесцеремонно нарушить ее покой?

Люк развалился на кушетке рядом с камином, изучая фотографию в серебряной рамочке. Он оперся на одну ногу локтем, рукава-реглан его черного джемпера были закатаны – Люк представлял собой прекрасную модель для рекламы повседневной мужской одежды. Лицо его выражало скептицизм и презрение, но Джесси заинтересовало не это, а фотография. Это был их с Саймоном свадебный портрет, который она давным-давно убрала с глаз долой. Для того, чтобы найти его, Люк должен был перерыть все ящики ее секретера.

– Я тоже очень люблю пышные церемонии, – сказал Люк, поднимая глаза, как будто знал, что она все это время была здесь. Его полуприкрытые черными ресницами глаза внимательно осмотрели всю ее фигуру, заметив и наспех завязанное кимоно, и непричесанные волосы.

Призвав на помощь весь свой самоконтроль, Джесси сумела проигнорировать этот оценивающий взгляд. Пожав плечами с полным безразличием, как будто вся эта сцена очень ее раздражала, она обратилась к Люку, как обратилась бы к неисправимому подростку, который только и делает, что досаждает старшим.

– Что ты делаешь в моей комнате? – с достоинством спросила она.

Люк продолжал изучать фотографию с каким-то упорным интересом.

– И где происходило это священное событие? В саду усадьбы? Это что там за деревьями – наш бельведер?

Джесси молчала, не желая ничего объяснять про свой стремительный и неудачный брак с его отцом. Да, он был заключен здесь, в саду «Эха», всего лишь при двух свидетелях – Мэтте Сэндаски и Роджере Мэткалфе, студенте колледжа, которого Мэтт рекомендовал в качестве управляющего и сторожа.

Люк развернул фотографию, чтобы Джесси лучше было видно.

– Вы выглядите не слишком воодушевленной, миссис Уорнек, – тихо заметил он. – Разве день, когда девушка выходит замуж, не должен быть самым счастливым днем в ее жизни?

– На дворе девяностые годы, – ответила Джесси. Ей не хотелось смотреть на фотографию – она слишком хорошо знала, что имеет в виду Люк. Портрет в изысканной рамке скорее подчеркнул всю мрачность этого события, чем скрыл ее. – Кроме того, меня трудно было назвать девушкой.

С этими словами руки Джесси сжались в кулак, и она сунула их в карманы кимоно, твердо решив скрыть свое раздражение.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она.

– Мне это прекрасно известно. У тебя сегодня был напряженный день – не так-то просто за один день оказаться обладательницей миллионов Уорнека. Ничего удивительного, что тебе хочется отдохнуть.

– Ничего, я переживу.

– Я и не сомневаюсь. – Люк положил фотографию картинкой вниз на кресло рядом с собой. Усевшись поудобнее, он положил руку на его спинку и скрестил ноги на столе, как будто заявляя о своем праве собственности на все, находившееся в спальне, и, в частности, на Джесси. Особенно на Джесси. Он смотрел на нее, невинно наклонив голову, но в глазах у него горела темная угроза. Люк словно сгорал от мужского любопытства и пытался послать ей недвусмысленный сексуальный импульс. Джесси поняла, что он ей не подчинится, потому что у него совсем другие планы. Кроме того, он явно пришел сюда не для того, чтобы обсуждать достоинства и недостатки семейной фотографии.

Расставленные в спальне корзины источали запах роз и цветов апельсинового дерева. На мгновение Джесси ослепил отражавшийся от дверей на террасу свет. Чувства ее обострились, и она попыталась проанализировать ситуацию. На дальней стене висела панель интеркома, и Джесси инстинктивно глянула на нее.

– Слишком далеко, – сказал Люк, словно читавший ее мысли. – Ты не сможешь до него добраться.

Она настороженно повернулась к нему.

– Может быть, лучше присядешь, Джесси?

– Зачем?

Он пожал плечами, явно получая некоторое жестокое удовлетворение от того, что смутил ее, пусть на одно короткое мгновение.

Джесси поняла, что у Люка Уорнека налицо замашки садиста. Раньше ей это не приходило в голову, но сейчас никаких сомнений остаться не могло. Он не допускал ни одного случайного движения, разглядывая ее ледяным взглядом, как покачивающаяся над жертвой кобра. Его темные глаза искали малейшую трещину, малейшее проявление слабости, любой еле заметный признак уязвимости. Люк получал удовольствие от боли и смущения, которые она испытывала.

Мысли Джесси путались, но одно она понимала отчетливо – это была самая рискованная ситуация за все время ее общения с ним. Никаких пистолетов и вообще видимых признаков жестокости на этот раз не было, но на интуитивном уровне Джесси чувствовала, что Люк намерен любой ценой выиграть ту загадочную войну, которую начал. Перед тем, как расстаться с Джесси Флад-Уорнек, он хотел поставить ее на колени.

– Зачем тебе садиться? – переспросил Люк, кивком головы указывая на соседнее со своим кресло. – Потому что я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

– Что это означает? Слушай, перестань меня мистифицировать. Я не люблю эти игры.

– А я люблю. Очень люблю, особенно такие игры. Садись, Джесси, – добавил он ледяным тоном.

– О чем ты хочешь со мной поговорить? – воскликнула Джесси, ненавидя себя за то, что поведение Люка внушает ей такой непреодолимый ужас. – Что еще за предложение?

Люк снова посмотрел на кресло, давая по-1Вять, что, пока она не сядет, он не заговорит.

– Иди к черту, – взорвалась Джесси, вынимая сжатую в кулак руку из кармана.

Люк почти улыбнулся, и самой отдаленной и не потерявшей способность соображать частью мозга Джесси вдруг поняла, что именно этого он от нее и добивался – ярости. Она просто кипела гневом, и завести ее ничего не стоило. Чтобы победить его, Джесси надо было быть гибкой и играть с ним в кошки-мышки. Но она не была на это способна. Сейчас заставить ее сесть могла только грубая сила. Она должна была бросить ему вызов, и он это знал.