22. Когда я слышу о таких и подобных вещах, меня охватывает раздумье, определяются ли дела человеческие роком и непреклонной необходимостью или случайностью. Ведь среди величайших мыслителей древности и их учеников и последователей можно обнаружить приверженцев противоположных взглядов, и многие твердо держатся мнения, что богам — нет ни малейшего дела ни до нашего возникновения, ни до нашего конца, ни вообще до смертных [30]; вот почему так часто жизнь хороших людей безрадостна, а счастье выпадает в удел дурным. Другие [31], напротив, считают, что жизненные обстоятельства предуказаны роком, но не вследствие движения звезд, а в силу оснований и взаимосвязи естественных причин; при этом, однако, они полагают, что мы свободны в выборе образа жизни, который, будучи единожды избран, влечет за собою определенную последовательность событий. И отнюдь не то — зло и благо, что признается таковыми толпой; многие, одолеваемые, как мы себе представляем, невзгодами, счастливы, тогда как иные, хотя и живут в богатстве и изобилии, влачат жалкое существование, ибо первые стойко переносят свою тяжелую участь, а вторые неразумно пользуются своею удачливой судьбой. Но большинство смертных считает, что будущее предопределено с их рождения и если что происходит не так, как предсказано, то в этом повинно невежество предсказателей: оно подрывает веру в науку, неопровержимые свидетельства истинности которой доставили нам и древность, и наше время. И действительно, сын того же Трасилла предрек и Нерону [32], что он завладеет властью, но об этом я сообщу в своем месте, чтобы не отойти еще дальше от начатого повествования.

23. При тех же консулах разносится весть о кончине Азиния Галла; что он умер от голода, не подлежит сомнению, но по доброй ли воле или по принуждению — считалось неустановленным. И когда к Цезарю обратились с вопросом, разрешит ли он его похороны, тот, не устыдившись, дал на них разрешение, посетовав при этом на обстоятельства, отнявшие у него подсудимого, прежде чем тот был изобличен в его присутствии; как будто за три года не нашлось у него времени, чтобы учинить суд над стариком, бывшим консулом и отцом стольких консулов! [33]Затем умерщвляется Друз, который поддерживал себя жалкою пищей, поедая набивку своего тюфяка, и угас лишь на девятый день. Некоторые передают, что Макрину якобы было поручено в случае, если бы Сеян взялся за оружие, освободить юношу из-под стражи (он содержался в Палатинском дворце) и поставить его во главе народа [34]. Позднее, так как ходили упорные слухи, что Цезарь собирается примириться с невесткой и внуком, он предпочел жестокость раскаянью.

24. Больше того, он всячески поносил умершего, обвиняя его в грязных пороках, в том, что он намеревался погубить своих близких, что ненавидел отечество, и приказал прочесть ежедневные записи всех его поступков и слов; это показалось особенно ужасным: было бы трудно поверить, что в течение стольких лет к Друзу были приставлены соглядатаи, ловившие его взгляды, стоны, даже невнятное бормотанье, и что его дед мог все это выслушивать, читать, предать гласности, если бы в донесениях центуриона Аттия и вольноотпущенника Дидима не назывались по именам рабы, какой из них ударил пытавшегося выйти из своего помещения Друза, какой поверг его в страх. Центурион приводил, как некие свидетельство своей доблести, и жестокие речи, с которыми он сам к нему обращался, и слова умирающего, вначале как бы в исступлении расточавшего угрозы Тиберию, а затем, после утраты всякой надежды на сохранение жизни, призывавшего на его голову обдуманные и холодные проклятия, чтобы, после того как он умертвил невестку, племянника, внуков [35]и заполнил свой дворец трупами, он сам понес наказание, сняв позор с родового имени предков и послужив очистительной жертвою для потомков. Сенаторы зашумели, делая вид, что охвачены негодованием, тогда как в действительности были потрясены страхом и изумлением, что некогда столь осторожный и так тщательно скрывавший свои преступления принцепс дошел до такой откровенности, что, как бы раздвинув стены, показал внука под плетью центуриона, осыпаемого пинками рабов и тщетно молящего хоть о какой-нибудь пище для поддержания жизни.

25. Еще не заглохла скорбь, порожденная расправою с Друзом, как стало известно, что умерла Агриппина [36]. Жизнь ее после казни Сеяна продлила, думаю, поддерживавшая ее надежда, но в жестокой ее судьбе не произошло никаких изменений к лучшему, и она сама себя уморила голодом, если только добровольность ее кончины не была вымыслом и ее насильственно не лишили пищи. В самом деле, распаленный злобой Тиберий возвел на нее гнусное обвинение в распутстве, в том, что она сожительствовала с Азинием Галлом и после его смерти впала в отвращение к жизни. Но Агриппина, никогда не мирившаяся со скромным уделом, жадно рвавшаяся к власти и поглощенная мужскими заботами, была свободна от женских слабостей. Цезарь добавил, что она умерла в тот же день, в который за два года пред тем Сеяна постигло возмездие, и что это заслуживает особого внимания; он также поставил себе в заслугу, что ее не удавили петлей и не бросили на Гемонии. За это сенат воздал ему благодарность, и было вынесено постановление ежегодно в пятнадцатый день перед ноябрьскими календами, ибо именно в этот день и Сеяна, и Агриппину постигла смерть, посвящать дар Юпитеру.

26. Немного позднее решил умертвить себя Кокцей Нерва, неизменный приближенный и спутник принцепса, хотя его положение нисколько не пошатнулось и он не страдал никаким телесным недугом. Когда это стало известно Тиберию, он посетил его, стал доискиваться причин такого решения, уговаривать; наконец, признался, что тяжелым бременем ляжет на его совесть и добрую славу, если его ближайший и лучший друг, у которого не было никаких видимых оснований торопить смерть, безвременно расстанется с жизнью. Уклонившись от объяснений. Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его мысли передавали, что чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец. Гибель Агриппины, сколь это ни невероятно, повлекла за собою и гибель Планцины. Будучи женой Гнея Пизона и открыто радуясь смерти Германика, она при падении мужа избегла возмездия, оберегаемая заступничеством Августы и в не меньшей мере — враждой Агриппины. Но когда и той, что ее ненавидела, и той, которая ей покровительствовала, не стало, одержало верх правосудие, и, привлеченная к суду по хорошо известному обвинению [37], она собственноручно предала себя скорее запоздалой, чем незаслуженной казни.

27. Удрученному столькими печалями городу добавила еще одно огорчение дочь Друза Юлия, в прошлом жена Нерона, унизившая себя до брака с Рубеллием Бландом, деда которого, римского всадника родом из Тибура, многие хорошо помнили. Скончавшийся в конце года Элий Ламия был удостоен цензорских похорон; освобожденный, наконец, от призрачного управления Сирией, он занимал должность префекта города Рима; происходил он из хорошего рода, и, несмотря на возраст, был бодр и деятелен; придавало ему достоинство и то, что он не был отпущен в свою провинцию. Затем, по смерти пропретора Сирии Помпония Флакка, в сенате оглашается письмо Цезаря, в котором он сетовал, что наиболее выдающиеся и способные начальствовать войском уклоняются от несения этих обязанностей и что это вынуждает его обратиться к сенаторам с просьбой повлиять на нескольких бывших консулов и добиться от них согласия взять на себя попечение о провинциях. Он забыл, однако, о том, что сам он десятый год задерживает в Риме Аррунция и не отпускает его в Испанию [38]. В том же году умер и Маний Лепид, об умеренности и рассудительности которого я достаточно сказал в предыдущих книгах; нет надобности подробнее останавливаться и на его знатности, ибо род Эмилиев всегда изобиловал достойными гражданами, а если кто из той же семьи отличался дурными нравами, то и такие не были лишены внешнего блеска.