– Вот уж не ожидал, что ты еще когда-либо объявишься.
– Решили, что давно ржавею на морском дне? – Канарис давно оставил флот, поэтому в общении с ним перейти на «ты» фрегаттен-капитан Брефт не решался.
– Ну, столь глубоко в трюмы твоей судьбы я не проникал, – уклончиво ответил Канарис, чтобы удержаться от более правдивого ответа – что он уже целую вечность вообще не вспоминал о Брефте; просто ситуация вокруг абвера складывалась таким образом, что было не до него.
Да, целую вечность. В свое время Брефт слыл одним из наиболее перспективных агентов абвера, работавшим и на разведку, и на контрразведку. И если в разведке он не блистал, то контрразведчиком был от Бога. Понятное дело, что еще до недавних пор кто-то из управления абвера вел его, получал от него сведения, однако самому Канарису в последнее время было не до этого.
– Не стоит оправданий, адмирал, – молвил тем временем Брефт.
– Это не оправдание, – ужесточил тон адмирал, давно привыкший к тому, что это перед ним все оправдываются, причем в большинстве случаев – безуспешно.
– Я и сам понимаю, что пора открывать кингстоны и ложиться на грунт. Непростительно долго задержался я при всем этом побоище. Пора бы, пора… Якоря наши давно поржавели, днище обросло ракушками, – и Брефт то ли засмеялся, то ли хрипло прокашлялся.
И экс-шеф разведки вдруг уловил: то, что так угнетало его, то непонятное предчувствие, которое сжимало ему душу, начало сбываться. Хотя… при чем здесь Франк Брефт? В роли «черного гонца» мог выступать кто угодно, только не этот старый краб. Гонцов, желающих как можно скорее вручить ему «черную метку», уже собралось немало – это Канарис понимал, как и то, что гонцы эти только и ждут команды фюрера… Однако в их числе не было и быть не могло капитана Брефта. Впрочем, если все основательно вспомнить и взвесить… Хотя бы это…
Во время случайной встречи в Испании, у берегов которой рейдировала субмарина Брефта, тот чуть не отбил у него Мату Хари. Собственно, Франк уже сумел договориться с ней о встрече, но когда понял, что оказался между танцовщицей и Канарисом, «публично», за стаканом каталонского вина отрекся от нее, заявив, словно бы в лицо адмиралу плюнул: «Как представил себе, Вильгельм, какое стадо грязных индонезийских макак и какое полчище немытых сикхов переспало с этой нидерландской потаскушкой, меня чуть не стошнило. Не позволяйте ей затащить себя в постель, старина. Ни один венеролог не в состоянии будет определить потом, чем эта богочестивая сеньора облагодетельствовала вас».
Канарис не сомневался, что Брефт знает: Маргарет уже давно сумела «затащить» его, и воспринял предупреждение как пощечину чести. И вообще, до тех пор, пока они оставались за столиком на террасе ресторанчика в пригороде Барселоны Матаро, адмирал пережил один из тех моментов в своей жизни, когда лишь огромным усилием воли сдержал себя, чтобы не сходя с этого места не пристрелить Брефта. Причем сделал бы это со сладострастием убийцы-маньяка.
Рокового выстрела, ясное дело, так и не последовало, но с тех пор Канарис избавился от пылкой любовной страсти, поглощавшей его всякий раз, когда пред ним представала эта «колониалка». Даже после того, как, по его жесткому настоянию, Мата Хари была чуть ли не насильственно осмотрена «лучшим мадридским сифилидологом со времен Колумба», как его представили Канарису, восстановить «чистоту восприятия» этой женщины ему уже не удалось. Хотя сладострастие, с которым Мата холила его «источник жизни», по-прежнему захватывало Вильгельма.
С тех пор адмирал остерегался встреч с Брефтом. Слишком уж много житейских несуразностей связано было с этим человеком. Впрочем, на восприятие нынешнего звонка Франка это не сказалось. Он почти обрадовался ему.
– Откуда ж ты появился, Франк-Субмарина?
– Даже кличку мою давнюю вспомнили, адмирал? – самодовольно проворчал Брефт. – Похвальная память.
– Я еще многое способен вспомнить и даже… припомнить, – намекнул Канарис исключительно по своей шпионской привычке.
– Потому что все еще чувствуете себя на плаву и при власти, адмирал?
– А кто меня может «списать на берег»? – оживленно и беззаботно отреагировал Канарис, не уловив всей подноготной этого неожиданного и крайне некорректного вопроса, который разрушал ауру задушевности их встречи.
– Многие… – почти не задумываясь прохрипел Брефт. – Не все могут, не всем дано дотянуться до вас, «всесильного шефа абвера», однако стремятся многие.
– Стоп-стоп, сбавь обороты винта, – только теперь насторожился Вильгельм Канарис. – Что-то я не пойму, о чем это ты, старина?
– О том, что слишком многие поспешили списать вас на этот самый берег, адмирал, – не стал деликатничать Брефт – уже хотя бы потому, что так и не научился этому способу общения. – Торопятся, ясное дело.
– Хорошо, что ты понимаешь это, Франк-Субмарина.
– Представьте себе, понимаю. Потому что время от времени поднимаю перископ и сурово осматриваю акваторию жизни. Но почему торопятся, вместо того чтобы опасаться? Как опасались раньше. Как-никак шеф абвера! Признаюсь, что и сам пытался избегать вас, как королевская шхуна – подводной лодки.
– Что ты несешь, Франк-Субмарина?!
Эта кличка – Франк-Субмарина – пристала к Брефту еще в те времена, когда они вместе служили на крейсере «Дрезден», – за его пронырливость, настойчивое желание перейти на подводный флот и любимую поговорку: «Главное – вовремя поднять перископ и сурово осмотреть акваторию жизни». Да, крейсер «Дрезден»… Трудно сказать, какие воспоминания о службе на этом судне остались у тогдашнего фенриха[18] Франка Брефта, выпускника того же Кильского морского училища, которое на несколько лет раньше окончил он сам, тогда уже обер-лейтенант Канарис, но адмирал вспоминал о ней, как о почти немыслимой военно-авантюрной истории.
– Я и сам почувствовал, что разоткровенничались мы с вами, как два отставных боцмана в портовом трактире после третьей порции рома, сидя с девицами на коленях.
Брефт был неописуемым бабником – может, еще более изощренным и закоренелым, нежели сам Канарис. И вряд ли женился. Собственно, что значит «вряд ли»? Конечно же, не женился. Досье Брефта лежало в сейфе адмирала, и Канарис знал его почти назубок. Однако же не о том он думает сейчас. Слишком странным показался Канарису этот неожиданный звонок, этот прищур прошлого.
– Так вы сможете принять меня, адмирал?
– Что-то случилось, у тебя неприятности? И вообще, откуда ты появился?
– Два часа назад сошел с самолета, приземлившегося неподалеку от Берлина. У меня нет времени напрашиваться к вам на прием… – и Канарис обратил внимание, что голос его стал непозволительно резким.
– Вряд ли я теперь способен помочь тебе в чем-либо. Но если настаиваешь, завтра в двенадцать тридцать…
– Вы не поняли меня, адмирал. Время придется найти сейчас. Иначе нам лучше разойтись прямо на рейде. Я – в каких-нибудь пяти километрах от вашей баржи. Причем не с пустыми трюмами. Есть кое-что важное для вас.
– Но меня уже давно отстранили от руководства абвером и вообще от каких-либо полезных дел.
– Вас понизили, знаю. Тем не менее вы все еще возглавляете экономическую разведку и контрразведку.
– Тебе, оказывается, многое известно…
– Время от времени я очищаю днище от ракушек, поднимаю перископ и осматриваю ближайшую акваторию. Чтобы знать, что там, в зоне всплытия.
– На сей раз ты всплыл не совсем удачно; можно сказать, не вовремя.
– Но то, что мне хочется сообщить, важно не для абвера, а лично для вас, адмирал. И не заставляйте старого краба исповедоваться по телефону, я в принципе не терплю этот вид общения.
– Тогда приезжай. Но не сюда, а в мой загородный дом, записывай адрес. Времени у меня, правда, будет немного, тем не менее… – Даже самому себе адмирал боялся признаться, что появление фрегаттен-капитана было лишь поводом для того, чтобы поскорее убраться из этого осточертевшего кабинета.
