От 14 часов 47 минут

до 15 часов 19 минут

Пуля попала Санта-Клаусу чуть ниже левого глаза.

Она раскроила ему череп, проделав в задней части этого сосуда здоровенное выходное отверстие, и выплеснула на бледный атлас кресла узор ярко-красных брызг в духе извращенного абстракционизма. Что хуже, кинетическая энергия пули высвободила спазм верхней половины тела Санта-Клауса, отчего его шапка комично сползла набекрень и, зацепившись за ухо, повисла на нем подобно большому красному носку.

Четырехлетняя девочка, сидевшая у него на коленях, уставилась на все это не столько в ужасе, сколько завороженно. Она поняла, что «что-то тут не так», однако ее небольшой жизненный опыт еще не имел образца, с чем это можно было бы сравнить. Девочке еще были неведомы понятия ужаса и животного страха, охватывающего человека при виде бесцеремонно вскрытых и выпотрошенных кладовых живого организма, но она тотчас же повторила подобающий отклик своей матери, которая подхватила ее на руки и закричала, как и сотни тех, кто столпился вокруг кресла Санта-Клауса.

За несколько минут до этого

Все было как на войне, но только кормежка была гораздо хуже.

Это было… хождение по магазинам… в торговом центре… на следующий день после Дня благодарения, в самую черную из всех самых «черных пятниц».

Рей Крус решил для себя больше никогда не проверять свой коэффициент интеллекта, поскольку результаты, после того как он согласился на эту авантюру, оказались самоубийственно удручающими.

Рей покачал головой, и тут кто-то из толпы толкнул его в плечо. Этот человек покидал просторный пассаж «Колорадо» – названный так по реке, а не по штату, – в то время как Рей, наоборот, только направлялся туда. Виноват он? Возможно, а может быть, и не он, но Рей, неизменно вежливый, бросил взгляд на свою жертву, виновато улыбнулся, обнаружил, что это особа женского пола моложе двадцати, и, заключив, что он не зарегистрировался у нее в сознании как живое существо из органического мира, снова развернулся к тому, что было впереди.

А впереди были люди, смятение, алчность, толчея, отчаяние праздников, семейные трения, долг и ответственность, озвученные лишь наполовину, но полностью прочувствованные, сожаление и чувство вины, бесконечные и страстные. И все это присутствовало у Рея перед глазами, в длинном пассаже торгового центра «Америка», совершенно незнакомом, по обеим сторонам которого тянулись торговые точки, предлагающие стандартный набор сокровищ: ювелирные украшения, одежда, обувь, женское нижнее белье, игрушки, тут и там остановки, чтобы перекусить или выпить, и все это освещено через стеклянную крышу красно-желто-зеленым спектром праздничной иллюминации, хотя температура держалась на значении ровно семьдесят два градуса по Фаренгейту, а отголоски вездесущего шума также свидетельствовали о том, что это замкнутое помещение. Столько информации, столько роскоши, обилие лиц и нарядов, от красоты до гротеска, от здоровья до болезни, от младенчества до глубокой старости. Однажды Рей видел то же самое на сельском базаре в Афганистане, но только это был не Афганистан. Все это высасывало из него жизненные силы. Ему захотелось укрыться. Однако окружающая действительность шквальным артиллерийским огнем неумолимо терзала все его органы чувств. Он поймал себя на том, что обыкновенно непроницаемое выражение его лица помимо воли разбивается вдребезги, уступая место бесконечной меланхолии.

– Эй, морпех, что-то ты завял, – сказала Молли Чан.

– Мне сейчас придется вызывать санитаров, – пробормотал Рей.

– И это говорит такой здоровяк, как ты? Уверена, ты сможешь выстоять до конца. Мы вернемся с подарками, все будут счастливы, и тебе станет хорошо. Племянники будут тебя боготворить, сестры будут ломать голову, почему ты предпочел меня им, отец предложит тебе стать партнером в его деле, а мама… ну, что можно сказать про маму?

Рей зачарованно слушал все это. Семья. Это было нечто такое, что у него самого отняли много лет назад на шоссе неподалеку от Манилы, когда пьяный водитель направил свой грузовик лоб в лоб на машину, в которой мать и отец Рея возвращались домой из гостей. И даже известие о том, что его родной отец по-прежнему жив, так и не заполнило эту брешь у него в сердце. Быть может, эта задача окажется по силам многочисленному шумному, живому семейству Чанов.

Сейчас Рею было уже сорок два – минуло всего несколько месяцев, как он расстался с двадцатью двумя годами «гунг-хо»[1], службы в морской пехоте Соединенных Штатов, на протяжении которых Рей только и делал, что стрелял сам и уворачивался от чужих пуль. В память об этом у него осталось множество шрамов, полученных в далеких странах, жарких и холодных, а также воспоминания, которые иногда – в последнее время реже, чем прежде, – накатывались на него: молодые парни, еще совсем мальчишки, истекающие кровью или разорванные в клочья, заразная дизентерия страха, иго долга, потребность идти до конца и закончить дело, даже если это его доконает. «Рей, что ты пытаешься доказать? Ахиллес умер миллион лет назад. Если ты не будешь себя беречь, кто-нибудь и тебе всадит стрелу в пятку».

«Я Гектор, а не Ахиллес», – отвечал Рей, прекрасно сознавая разницу.

Но затем, в Вашингтоне, в одном ведомстве, скрывающемся за аббревиатурой, куда его пригласили на собеседование по поводу трудоустройства после выхода в отставку, Рей познакомился с Молли Чан, и, быть может, эта встреча должна была все изменить – к лучшему. И произошло это, подумать только, в другом огромном торговом центре, в северной части Вирджинии.

– У вас такой вид, будто вы вот-вот расплачетесь, – послышался голос за спиной у Рея, который растерянно остановился на пересечении торговых пассажей, совершенно сбитый с толку.

Он обернулся. Молодая женщина, азиатского во внешности еще больше, чем у него самого, ниже его ростом, а ее лицо, в отличие от его мертвой голой пустыни, умеющей разве что только оставаться безучастной под вражескими пулями, было живым, озаренным изнутри умом и искрящейся жизнерадостностью. И еще у нее были…

– У вас широкие скулы, – пробормотал Рей.

– Совершенно верно. По одной с каждой стороны. И они никуда не денутся, сколько бы я ни ела.

– Я наполовину азиат, – смущенно произнес он.

– Я заметила обе половины, – подтвердила женщина. – Не сомневаюсь, это очень длинная история.

– Более длинная, чем сага Толкина[2]. И более тупая. По крайней мере – никаких хоббитов. Но вы были совершенно правы, я действительно вот-вот расплачусь. Зачем я пришел сюда? Это самое настоящее светопреставление. Мне нужно только купить кальсоны.

– Вы никогда прежде не бывали в торговом центре?

– Возможно. Точно не могу сказать. Я только что уволился из морской пехоты, после двадцати двух лет. На военной службе могут убить, но зато там выдают бесплатное нижнее белье.

Женщина рассмеялась, и это явилось своеобразным началом. Как быстро выяснилось, они ладят друг с другом, у них совпадают жизненные ритмы, они сходятся во мнении относительно того, кто на свете главные сволочи. А еще оба терпеть не могли самодовольных, заносчивых, напыщенных людей, оба верили в напряженный труд, скромность, сдержанность и честность. Оба не злоупотребляли выпивкой, но и не чурались спиртного. И оба были до неприличия умными. Ну что могло пойти наперекосяк?