— А как она одевалась?

«Дурацкий вопрос, — раздражённо подумала Патриция. — Как она должна одеваться в школу? В кружевные пеньюары или в кринолины?»

— Одевалась очень скромно, — спокойно ответила учительница. — Я сегодня даже удивлена её элегантностью.

Нет, повышенного внимания мальчикам она не уделяла, уроков не прогуливала, училась нормально.

Учитель знал Стасю ещё больше:

— Основываясь на своих четырёхлетних наблюдениях, могу ответственно заявить, что впечатление она производит хорошее. Я был очень удивлён, когда пару месяцев назад она впервые получила тройку. Скромная, тихая, к мальчишкам не приставала, молчаливая, скрытная.

Судья быстро выбился из сил и передал бразды правления сторонам. Первым их подхватил прокурор:

— Допускаете ли вы, что вне школы она могла быть совсем другой, чем в школе?

— Если вас интересует моё мнение, то подобное абсолютно исключено.

— Вы не замечали двуличия?

— Нет.

Кайтусь тоже сдался. Адвокат даже не стал напрягаться.

Одноклассница Сухальская Ева. Патриция присмотрелась к ней повнимательнее. Обычная девчонка, одета прилично, внешность среднестатистическая, вежливая, вроде неплохо воспитанная… Судья, похоже, передохнул:

— Вы учитесь с Руцкой в одной школе?

— Да, в одном классе.

— Она говорила вам об изнасиловании?

— Говорила… — После минутного колебания. — Потом.

Адвокат не выдержал:

— Странно, если бы до того, — с иронией и довольно громко заметил он.

На это замечание судья кивнул явно одобрительно и потребовал уточнить:

— Когда?

— Когда в школу приехал прокурор.

— От кого вы об этом узнали?

— От Руцкой.

— Что она рассказывала?

Ясно было, что свидетельница Сухальская весь рассказ вспоминала и повторяла не один раз, благодаря чему затвердила его наизусть. Это был краткий пересказ Стасиных показаний, разукрашенный вставками типа «темно-холодно-далеко» и «в лесу полно разбойников». Самый большой интерес к её показаниям проявил обвиняемый.

Безнадёга полнейшая.

Чтоб народ совсем не сдох со скуки, здоровенную свинью подложила Стасе её родная мамаша. Вконец замотанная, не представляющая себе всей сложности ситуации, жутко обиженная отсутствием информации и собственным неведением, понятия не имеющая, где надо врать, она пошла по пути наименьшего сопротивления и выложила всю правду. Патриция поняла, что мамаша совсем не в курсе. Ну побаловалась с хлопцем в укромном месте, велика важность, обычное дело! Лишь бы в подоле не принесла, а тут, как видно, никакой опасности нет, зачем же крик поднимать?

— Как часто дочь поздно возвращалась? — без малейшего интереса спросил судья.

— Да разве упомнишь, когда именины или ещё что…

— А жених у неё был?

— Был, — решительно заверила мамаша.

— Кто такой?

— Левецкий Януш.

— Официально просил руки?

— Не то чтоб официально, так ходил. И мать его была.

— Что ваша дочь говорила о случившемся?

Мамаша не могла больше сдерживать обиды и горечи:

— Ничего не говорила!

— Как это, совсем-совсем ничего?

— Поначалу совсем.

— А потом?

— А потом тоже ничегошеньки, только что на суде узнаю. А я и сейчас ничего не знаю. Она страх до чего скрытная, всё в себе держит!

— А Гонората к вам домой заходила?

— Заглянула тут одна, спросила, дома ли Стася, и тут же след простыл. Потом ещё три раза так заглядывала. Я спросила, чего это она в третий раз уже? Я-то спрашивала…

— А дочь что ответила?

— Сказала, мол, сестра она того, которого на суде увидишь. Ни словечка не скажет, такая завсегда скрытная! И упёртая!

— Кто где спит? Сколько у вас комнат?

— В той комнате, где Стася, мы с мужем спим, и она с другой дочкой на диване, и ещё сын. А во второй комнате дочь с зятем, двое детей у них.

— И никто не заметил следов побоев?

— Муж на работу ушёл, я с утра за молоком, а как от мясника вернулась — её уже не было.

— К мяснику за молоком? — поинтересовалась у брошки Патриция, на что Кайтусь хрюкнул и принялся сморкаться.

Чёрное мамашино дело продолжила соседка, некая Рутякова. Судья дал ей волю, не прерывал и не задавал дурацких вопросов.

— Брала я у Климчаков мясорубку, это с утра. А как сварила обед, пошла относить. Вхожу, значит, в кухню, а там Руцкая сидит. Гонората ей: «Идём, Стася, провожу домой», а та говорит: «Не пойду, всю ночь буду сидеть, пока Лёлик не вернётся». Своими собственными ушами слышала, только не моё это дело, я и не вмешивалась…

Патриция некоторое время размышляла над вероятностью, могла ли эта баба сама такое придумать или так, по-соседски, свидетельствовать в пользу Климчака? Вряд ли. Не то поколение. Если бы в интриге были замешаны родители, тогда ещё куда ни шло, но с молодёжью?.. Нет, ничего не поделаешь, приходится признать, что Стася и в самом деле впервые в жизни слетела с катушек.

Показания очередного свидетеля понравились журналистке больше. Приглашённый защитой сержант милиции участвовал в осмотре места происшествия и разъяснил, по крайней мере, топографические неувязки. Судья пустил дело на самотёк и почти сразу же предоставил этого свидетеля в распоряжение защиты.

— Можно ли было подъехать на машине к самой калитке? — спросил адвокат, запутав предварительно капустный вопрос.

Сержанту не пришлось продираться через пресловутый огород, хотя наличие собаки он подтвердил. Как и возможность приблизиться к калитке.

— Можно.

— Вы там и остановились?

— Да.

— А развернуться трудно было?

— Там просёлок, ничего трудного.

Странная защита. То, что подъехать легко, свидетельствовало, скорее, что Стасю могли задурить, подъехали к самой калитке, а когда вышла, быстренько впихнули внутрь, и дело с концом. Если бы ей пришлось пройти пешком хоть метров двадцать, было бы доказательство её сознательного участия в романтической прогулке с Лёликом при луне. А тут, выходит, девчонки имели полную возможность смыться на той же тачке… И где, спрашивается, Гоноратины яблоки?!

Похоже, судейская тупость оказалась заразна и перекинулась на адвоката…

Погодите-ка… Одно дело таксист, а другое — милиция. Может, милиция при свете дня и подъехала, не то что таксист в потёмках? Защитник просто обязан об этом спросить! Ах, да, таксиста же не нашли…

Судья показания сержанта вниманием не удостоил, а по своему обыкновению бурчал что-то невразумительное то ли для протокола, то ли заседателям. Оказалось вдруг, что дополнительные показания должна дать Зажицкая.

О, она, разумеется, была тут как тут! С чрезвычайным интересом слушала полемику между Стасей и Карчевской. А вот надобность в ней, внезапно возникшая у правосудия, ничуть её не порадовала. Видно было, как ей не хочется снова занимать свидетельское место. Патриции стало любопытно, на какой стадии находится в настоящий момент отставная любовница, ранее готовая бросить всё, начиная с мужа, ради своего ненаглядного? Выгораживать его будет или добивать?

Судья явно на предыдущем свидетеле отдохнул, набрался сил и теперь готов был к новым свершениям.

— Донос от обвиняемого получен насчёт вашего познанского дела, — начал он сурово. — Что скажете?

Зажицкая ощетинилась, словно перепуганный ёжик:

— Это неправда.

— Что неправда?

Пара секунд на обдумывание.

— Всё неправда.

— Но дело-то против вас в Познани заведено?

Свидетельница лихорадочно искала, что ответить.

— Нет. То есть… закрыто.

— А говорила, ничего не знаю!

— Так я только сейчас узнала. Это, как оно…

— Оговор, — быстро подсказал прокурор.

— Ага, оговор.

— Но обвиняемый изложил всё в письменном виде. Так как?

— Никак. В смысле… он того… со зла.

— А злился на что?

— Да я… я не соглашалась говорить, что Руцкая… того… сама на него вешалась.

— А вешалась?

Боязнь за себя у Зажицкой вдруг отошла на второй план, а на первый вырвалась мстительная обида.