Адвокат развивал начатую тему с вполне объяснимым недоверием:

— Он одной своей держал вас за обе руки?

— Ну да.

— И при этом ещё снимал брюки…

Защитник всем своим видом демонстрировал осуждение столь неправдоподобных показаний и сумел добиться недоверчивого перешёптывания в публике. Стася энергично подавила в себе зашевелившееся было смущение, мобилизовав всё своё упорство.

Господин адвокат снова вздохнул:

— А сие вещественное доказательство — эта ваша пуговица, когда была обнаружена? При обыске?

— Каком… — начала Стася, но, спохватившись, быстро поправилась: — Ну… Нет… Это раньше…

— Когда «раньше»?

— Ну… сразу.

— Так кто же её нашёл, вы или милиция?

— Ну, собственно… вроде как я…

— Это я нашёл, — заявил со своего места Климчак.

Адвокат не замедлил воспользоваться случаем:

— Так всё же вы или обвиняемый?

Замешательство Стаси разрослось до неимоверных размеров, лопнуло и сменилось отчаянным упрямством:

— Я сказала, что он оборвал, а я её искала, и он тоже искал, и вот, лежит, сказал, возьми свою пуговицу, вот я и забрала и представила как доказательство…

— Что же это получается, господа? Жертва и насильник после всего, что произошло, вместе в мире и согласии убирались в подвале?

— Не то чтобы убирались… Но я хотела отыскать пуговицу…

Адвокат выдержал паузу настолько долгую и столь многозначительную, что весь зал разуверился, будто какое бы то ни было насилие имело тут место. А изнасилование без насилия?

После очередного вздоха защитник продолжил:

— В котором часу вы тогда вернулись домой?

— Около двадцати четырех.

— И кто вам открыл?

— Отец.

— А отец не сердился, что вы так поздно пришли домой, он вас не бил?

— Нет.

— У вас на лице были следы побоев, разве отец не заметил?

— Я не зажигала свет…

По мнению Патриции, отец бы не заметил, даже если бы Стася вернулась и вовсе без головы, или в окровавленной шиншилловой шубе с мясницким ножом в руке, или с «Калашниковым». Гораздо более важными представлялись утренние наблюдения женской части семьи, но, оказалось, что Стася довольно ловко смогла их избежать.

— Сестра не видела, она во дворе была. А мама пошла в магазин, вот я тогда и вышла.

— К Зажицкой?

— Ну да.

— Она ваша лучшая подруга?

— Нет.

— А кто?

— На самом деле Мельницкая…

Судья во время допроса Стаси малость заскучал, поэтому, решив взбодриться, ухватился за прозвучавшую фамилию и велел вызвать Мельницкую, отставив пока что в сторонку жертву вместе с адвокатом. Последний не протестовал.

Патриция была приятно удивлена, увидев милую культурную девушку, очень красивую, спокойную и явно отличающуюся от виденной компании. Совсем другой уровень, на порядок выше. Покажи мне твоих друзей, и я скажу, кто ты. Если это была лучшая подруга, то как же Стася умудрилась затесаться в такое неподходящее общество? Разве что, действительно, без памяти втюрилась в этого Лёлика?

— Как давно вы знакомы с Руцкой? — спросил судья весьма вежливо.

— С детства.

— А Климчака вы знали?

— Раньше нет. Меня с ним Зажицкая познакомила, в гастрономе.

— Вы там о чём-то говорили?

— Мы собирались через час поехать в лесопарк. Зажицкая с Климчаком тоже собирались, вот мы и сговорились встретиться в «Русалке».

— Кто был инициатором встречи?

— Это Климчак предложил.

— И что было дальше?

— В лесу в кемпинге я встретила друзей из Варшавы. Они там учатся, а я собираюсь поступать на будущий год… Я познакомила их с Руцкой, а потом мы как-то разошлись. Возможно, Руцкая пошла в «Русалку» и уже не вернулась?

— А почему вы не вернулись вместе с ней?

— Она ушла, а я даже не знала, где её искать.

— В котором часу вы вернулись?

— В восемь вечера.

— Что вам известно об этом изнасиловании? Вы виделись с Климчаком?

— Нет, с тех самых пор я Климчака не видела.

— Вы помните, как предостерегали Руцкую от дружбы с Зажицкой?

Мельницкая слегка удивилась:

— Я такого не помню…

Тут счёл нужным вмешаться господин адвокат:

— Я просил бы госпожу Руцкую напомнить, как было дело с этим предостережением.

Стася сорвалась с места:

— Подруга явно забыла. Тебя звали на Современную…

— А, был такой случай. Я встретила Зажицкую, которая мне сказала, что Гонората ждёт на улице Современной, мол, у неё ко мне есть дело, но я не пошла.

— Почему? — полюбопытствовал судья.

— Зажицкая говорила, что Гонората просит, чтобы я дала показания в пользу Климчака против Руцкой. Я не согласилась.

— Похоже на то, что это пока единственный свидетель, который не врёт, — пробормотала Патриция. — Ничего удивительного, что не к ней эта Стася помчалась со своей историей об изнасиловании…

Судье везло на контрасты. Обнаружили Карчевскую.

Место свидетельницы заняла абсолютная противоположность Мельницкой. Девушка молодая, красивая, с ошеломляющим начёсом, уродливо увеличивающим голову, сзади здорово всклоченным и помятым, а значит, собственноручного производства. Одетая в такое куцее мини, что короче просто некуда, а будь чуть поуже, то просто бы лопнуло. Стройная, даже, можно сказать, худая, нагловатая и пребывающая в состоянии полного отчаяния. Зажицкая на её фоне выглядела чуть ли не великосветской дамой.

Попутно Патриция похвалила вкус Лёлика, который выбирал себе девиц, не превосходивших его ни ростом, ни прочими параметрами. Стася, почти одного с ним роста, и в самом деле могла ему не понравиться. Рядом с ещё более крупной бабой и вовсе бы выглядел смешно…

Судья обошёлся без ненужных вступлений:

— Климчак был вашим женихом, да?

— Да.

— Вы с ним сожительствуете?

Карчевская, вся на нервах, прилагала неимоверные усилия, чтобы не глядеть ни на Климчака, ни на Стасю, но тут вдруг прямо раздулась от гордости:

— Да.

— Вы в тот день работали на даче?

— Да, подавала бетон.

— А Гонората не работала?

— В тот день Гонораты не было.

Привычка скакать во времени у судьи не прошла, да и с местом действия он не заморачивался.

— Почему вы не входили в комнату?

Да уж, для Карчевской вопросы были не особенно приятными. Она отчаянно пыталась подобрать подходящий на её взгляд ответ, но получалось из рук вон плохо. Поразмыслив, она решила изобразить гордое пренебрежение, из-под которого во все стороны торчала неловко скрываемая подавленность.

— Когда я вижу своего жениха в обществе других женщин, то начинаю ревновать. Я услышала голоса и решила не выходить.

— Климчак приносил вам на кухню водку?

Опять двадцать пять! Давненько о транспортировке спиртного не вспоминали. Было очевидно, что снова заскучавшему птеродактилю на эти бабские антипатии глубоко плевать. Предосудительным чувствам он предпочёл предосудительные факты.

А свидетельнице так было только легче.

— Нет, — ответила она твёрдо. — Не приносил.

Стася не стерпела. Карчевская на неё не смотрела, она же, напротив, не сводила с конкурентки глаз. И не смолчала:

— Ещё как приносил, — вывела она злыдню на чистую воду.

Карчевская тоже не выдержала, обернулась к Стасе и повысила голос:

— Нет, не приносил!

Стася вскочила со своего места:

— Нечего кричать! Приносил!

Карчевская развернулась к сопернице, откровенно выказывая своё отношение к Высокому Суду вместе с его столом и заседателями. Она так и дышала ненавистью:

— Последний раз говорю для особо понятливых, что не приносил, и я не стану тут ни перед кем отчитываться!

Стася уже стояла посреди зала, практически нос к носу с Карчевской. В долгу она не осталась: её ненависть была ничем не хуже:

— Ещё как станешь! Перед судом!

— Да уж не перед тобой!

Ещё секунда, и обе дамы вцепились бы друг дружке в патлы. Патриция не сдержалась — наконец-то настоящая сцена ревности, в искренности которой можно не сомневаться!