Сзади тяжело задышал дядя Рувим – годы брали свое. Задышал шумно, с напряжением, но темпа не сбавил – бежать в таком ритме было бы сложно и молодому человеку, а уж пожилому да с простреленной двое суток назад задницей и вовсе тяжко, так что профессор выдерживал этот марафон на характере. И, судя по тому, что Валентин узнал о дядюшке за последние несколько дней, характер у Рувима был не дай Бог! Или наоборот – дай Бог каждому!

Впереди между тенями скользила Арин.

Она бежала легко (во всяком случае, так казалось), огибая препятствия, перескакивая через невысокие россыпи мелкого камня, перетекавшие тропу поперек – рюкзак прыгал между лопаток, автомат девушка держала в руке, чуть на отлете.

Становилось прохладнее. Несмотря на разогретые камни, пустыня проявляла свой норов. При одной мысли о том, что им снова придется ночевать, дрожа от холода, Шагровскому стало тошно. Спасти от полуночной стужи могла пещера, стоило внимательней смотреть по сторонам, тем более, что по мере того, как тропа углублялась в скальный массив, стены вокруг них начали расти, постепенно закрывая звездное небо.

Погони не было слышно, но Валентин понимал, что идущей по их следу группе понадобится минимум минут десять-пятнадцать, чтобы преодолеть расстояние от места, где они оставили джип, до начала тропы. Да и преследовать их ликвидаторы будут с осторожностью, чтобы не налететь на засаду. Пока что у беглецов была фора во времени, и использовать ее надо было с максимальным толком. Оторваться, найти убежище, позволяющее наблюдать за противником и выдержать короткую осаду, если до того дойдет. Предусмотреть пути отхода тоже будет не лишним…

В общем, той четверти часа, на которые они оторвались, на всё могло и не хватить.

– Отдых! – выдохнул Рувим, останавливаясь. – Дайте дыхание перевести…

Не снимая рюкзака, профессор сполз спиной по камню и уселся, вытянув ноги. Шагровский шлепнулся рядом с ним и потянулся к фляге – приоткрытый в беге рот высушило до хруста. Арин садиться не стала, только нагнулась, опираясь ладонями о собственные колени.

Дядя Рувим сверился с экраном GPS, подвигал губами, посматривая наверх, где между скалами толпились звезды, и удовлетворенно кивнул.

– Готовы? – спросил он и закашлялся, прочищая горло. – Не спать! Замерзнем! Арин – первая. Держись левее! Пошли!

Иудея. Ершалаим.

30 год н. э.

– И его действительно короновали? – переспросил Пилат.

Он удивился. Кожа на широком лбу на мгновение собралась гармошкой, как раз в том месте, где у обычных людей начинают расти волосы, брови едва уловимо приподнялись и тут же опустились на свои места, над частоколом густых рыжеватых ресниц. Верхние веки Пилата, тяжелые, налитые, прикрыли глаза.

Удивление. Брезгливость. Легкое раздражение.

К полудню, когда станет по-настоящему жарко, Пилат Понтийский будет уже не раздражен, а зол. Будет пить много воды – кубок за кубком – потеть, жевать ломтики лимона. У него будет подергиваться верхняя губа, как у пожилого пса, который угрожающе рычит, открывая все еще крепкие желтоватые зубы. Когда Пилат в таком состоянии, до вечера лучше с просьбами не обращаться – бесполезно.

Афраний давно научился с легкостью ориентироваться в нюансах поведения прокуратора. Нельзя сказать, что тот был совсем уж открытой книгой – столь опытный царедворец, как Всадник Золотое Копье, никогда бы не поднялся на вершины власти, если бы эмоции на его лице читались любым встречным. Но Афраний, с его опытом работы в Иудее и немалыми познаниями человеческих типажей, научился видеть незаметные для других детали.

Пальцы, барабанящие по мраморной столешнице. Едва заметный тик под правым глазом. Ухмылка, кривящая узкий рот. И тут же – взлетающие кверху брови.

– Да, прокуратор, его короновали…

– Не думал, что у евреев это так просто!

– А это далеко не просто, – сказал Афраний ровным, равнодушным голосом. – Существует целый ряд вещей, которые надо исполнить в обязательном порядке. Например, в ритуале должны принимать участие патриархи.

– Какие патриархи?

– Например – Мозес.

На этот раз Пилат не удержался и Афраний услышал вырвавшееся из узкого рта покашливание, означающее смех.

– Мозес? Ты, наверное, шутишь, Афраний!

– Нет, прокуратор. Я не могу позволить себе шутки во время доклада.

Прокуратор чуть склонился вперед и уперся блестящими темными глазами в переносицу начальника тайной полиции.

– Мозес… Патриарх Мозес. Я знаю только одного патриарха с таким именем. Если это тот самый Мозес…

– Это тот самый Мозес, – продолжил Афраний. – Тот, который давно умер.

– Кхе-кхе… – можно было считать, что Пилат расхохотался, но глаза его оставались злыми и колючими. – Действительно, странный народ. Ну, хорошо… Из покойников только Мозес?

Если бы Афраний Бурр мог печально вздохнуть в присутствии прокуратора, то он бы вздохнул. Нельзя править провинцией и ничего не знать о народе, которым правишь. Пилат Понтийский более привык полагаться на копья и мечи, чем на невидимые рычаги, которыми двигал начальник тайной полиции. Но именно потому Пилат был римским всадником и Золотым Копьем, а Афрания знали только те, кому это было положено. И еще знали враги. Хорошо знали.

– Если прокуратор позволит, – продолжил Бурр спокойно, – я в двух словах объясню, что произошло.

Пилат отхлебнул из кубка и лишь потом кивнул.

– С ним было только трое из двенадцати его последователей – Шимон по прозвищу Кифа, и братья, сыновья Зевдея – Иаков и Иоханан. Все они хорошо известны моей службе. Кифа, по слухам, некогда принадлежал к партии зелотов, но уже давно не поддерживает с ними связи. Двое других – дальние родственники Иешуа, в их доме он проживает последний год – тоже имели отношение к канаим, теперь же – верные последователи учения Галилеянина. Мне доложили, что эти трое и сам Га-Ноцри удалились на гору Хермон, а, после возвращения оттуда ученики уже называли Иешуа Га-Ноцри сыном Божьим – в еврейском ритуале это означает, что они помазали его на царство. Всех известных истории еврейских царей, прокуратор, помазывали на царство на горе Хермон, так что это не совпадение. Я вообще не верю в совпадения, господин. Слишком уж много совпадений я организовал сам. У него двенадцать учеников – и это означает двенадцать колен Израилевых. Его люди на каждом шагу говорят, что он рода Давидова…

– А это не так? – то ли подтвердил, то ли спросил Пилат.

– Это не так, прокуратор, – отозвался начальник тайной полиции незамедлительно и без сомнений в голосе. – Но, прошу меня простить, какое это имеет значения? Важно не то, какого рода этот человек в действительности, а то, что любым его словам верят.

– Завидное качество. Хотел бы я обладать таким, – если подергивание угла узкогубого рта означало улыбку, то Пилат улыбнулся. – Тогда моя карьера могла бы сложиться иначе. Продолжай.

– Насколько мне известно и понятно пророчество Илии, все, что делалось Иешуа и его учениками, делалось для того, чтобы объявить его машиахом. Этот самый Шимон-Кифа не скрывал поход на Хермон, а наоборот, рассказывал при большом стечении народа, что они строили для Га-Ноцри кущи, как и положено для коронации, что Иаков и Иоханан разыграли действо, в котором один из них изобразил пророка Илию, а второй – Мозеса…

– Ты это серьёзно, Афраний? – спросил Пилат Понтийский, поднимая бровь.

– Я серьезен, как никогда, прокуратор. И, более того, Иешуа и его соратники тоже не шутят. И, если мне позволено дать тебе совет – отнесись и ты к моим словам серьезно. Это не обычный бунт, прокуратор, не стихийное бурление толпы – я не стал бы даже говорить по такому ничтожному поводу. Большие дела делаются маленькими людьми, большие неприятности начинаются с упущенных деталей. В Иудее не бывает незначительных подробностей, слишком уж здешний народ убежден в своем предназначении и склонен к вере в мистику. С тех пор, как царство Ирода стало тетрархией, римские наместники сумели сделать так, чтобы все находилось в равновесии. Но если это равновесие нарушить, то все может рухнуть в один час. Здесь нет мира, прокуратор, нет, и никогда не было. Под пеплом всегда тлеет пламя, и залить его можно только кровью. Мы же на сегодня лишь научились не ворошить угли руками. Человек, который хочет заявить права на царство, должен быть точен в деталях – у евреев все расписано, кто и где стоит, кто и что делает! – и если ему поверят, то за ним пойдут. Они так долго ждут машиаха, что он просто обязан появится. Если уже не появился…