Теперь меньше, чем когда-нибудь, можно обойтись без них. Император имеет особую гвардию, состоящую из варягов, то есть из скандинавов или англичан, изгнанных из своей страны норманнским завоеванием. Они вооружены большой саксонской секирой, поэтому греки называют их πελεχυφοροι. Их предводитель называется аколуфом , потому что он никогда не покидает императора. Андроник в своей безопасности надеется на собаку, лежащую в его спальне, и на варяжскую стражу, стоящую за дверью.

Особенно многочисленны теперь наемники из франков, стоящие под командой своего коннетабля . Алексей i, которому стоило столько труда отнять Никею у крестоносцев, вербует в свои войска французских и норманнских дезертиров из армии Боэмунда. Иоанн Комнин в битве с сельджуками был до такой степени восхищен подвигами одного латинского рыцаря, что велел своему племяннику отдать последнему собственного коня. Императоры имели веские основания рассчитывать на латинян больше, чем на своих подданных; будучи чужды интересам партий и едва понимая местный язык, они во время революций твердо стояли за того, кто платил им жалованье; в сражениях они не щадили своей жизни. Роберт де Клари рассказывает нам по этому поводу анекдот, который, вероятно, был в ходу среди крестоносцев. Несомненно одно, что Мануил всегда окружал себя латинянами и раздавал им феоды стратиотов . Когда он атаковал Корфу, первыми взошли на лестницу четверо сыновей Петра Алифы. Во время катастрофы в Мириокефальском ущелье Балдуин Антиохийский, шурин императора, погиб почти со всем правым крылом, состоявшим из французских рыцарей. Исаак Ангел, забрав в плен 4 тысячи норманнов, принял из них на службу всех, кто согласился на это. Одно время самый значительный контингент составляли кавказские горцы, грузины, лазы и абазы; в Константинополе их было около 18 тысяч человек.

Упадок Византии обнаруживается также в некоторых важнейших отраслях военного дела. При Ангелах более не ремонтируют крепостей, и так как правительство не решается срыть те крепости, которых оно не может защищать, то валахи овладевают ими и окапываются там. В осадном деле, в искусстве подводить подкопы греки далеко отстали от западных саперов и инженеров. Греческий огонь уже не повергает в ужас крестоносцев. Колесницы, изобретенные Алексеем I, и легковооруженные отряды, которые он хотел противопоставить норманнской коннице (1083), оказались непригодными. В искусстве метания ядер греки также, по-видимому, отстали от Запада. Гунтер рассказывает, что во время осады Константинополя осажденные не решались делать вылазки «особенно из страха перед нашими метательными орудиями; так как греки реже пользовались ими, то действие этих орудий казалось им чрезвычайно разрушительным и опасным». Легкая кавалерия греков не могла выдержать натиска французской конницы: «Каждый из наших всадников опрокидывал пятнадцать греческих».

Византийская цивилизация.В Византии более не строят; поэтому там теперь нет великих архитекторов. Со времен иконоборства византийское ваяние умирает; иконописная живопись не развивается. Более нет великих школ законоведения: Базилики остаются руководящим законодательным памятником; от той эпохи до нас дошло лишь небольшое число новелл . Только немногие законоведы того времени могут сравниться с великими законоведами предшествующего времени, Михаилом Пселлом и Михаилом Атталиотом; таковы историк Зонара, Агиофеодорита, Феодор Балсамон, хартофилакс при Мануиле и епископ Антиохийский при Исааке Ангеле, Димитрий Хоматэн, архиепископ Болгарский около 1219 г., и другие — все более канонисты, чем цивилисты.

Напротив, в области литературы XII и XIII вв. ознаменованы настоящим возрождением. Оно обнаруживается особенно в историографии, принимающей форму мемуаров. Замечательно, что появление этого нового литературного жанра совпадает с появлением первых произведений того же рода на французском языке: мемуаров Виллардуэна и Роберта де Клари. На первом месте следует поставить четырех историков, сочинения которых, проникнутые субъективным фактором, составляют контраст с сухостью предшествующих хроник и летописей: цезаря Никифора Бриеннского, принимавшего участие в войнах и дипломатических сношениях своего тестя Алексея I и написавшего мемуары, которые он называет простыми историческими материалами; его жену Анну Комнину, «Алексиада» которой служит дополнением к сочинению ее мужа; Иоанна Киннама, написавшего историю царствований Иоанна и Мануила Комнинов; и Никиту Акомината из Хон, изложившего византийскую историю от того момента, на котором прерывается «Алексиада» (1118), до 1206 г.

Из авторов хроник заслуживают быть названными Иоанн Зонара, Михаил Глика и Константин Манассе. Монах Иоанн Дука описал свои путешествия по Сирии и Палестине.

Литературное оживление в эпоху Комнинов было так сильно, что влило новую жизнь почти во все виды литературы. К числу великих историков следует прибавить Никифора Блеммиду, отказавшегося от сана патриарха, и четырех прелатов, оставивших свои богословские труды для занятий светской литературой; это были: никейский митрополит Евстрат, изучавший философию Аристотеля; коринфский митрополит Григорий, замечательный грамматик; афинский митрополит Михаил Акоминат, ритор и поэт; митрополит Фессалоник-ский Евстафий, гуманист и ученый, трогательно рассказавший о бедствиях своего епископального города. Феодор Про-дром подвизался одновременно на поприще легкой поэзии, сатиры и романа («Роданф и Досиклея»); Евстафий Макремболит написал роман в прозе («Гисмин и Гисминия»), Никита Евгениан — роман в стихах «Дросилла и Хариклея». Византия имела тогда даже драматургов; таковы анонимный автор «Страстей Христовых» в 2 640 стихов; Михаил Плохейрий, написавший комедию, в которой действующими лицами являются Крестьянин, Мудрец, Судьба, музы и т. п. Феодор Продром и Иоанн Каматер сочиняли астрологические поэмы, посвящая их, первый — принцессе Ирине Комниной, второй — императору Мануилу.

Эти авторы писали ученым языком, очень отличавшимся от народной речи. Народ, конечно, имел устную поэзию — эпические песни вроде поэмы Дигениса Акриты, лирические песни, любовные, плясовые, похоронные, весенние, жатвенные. До нас дошли лишь немногие образцы этой поэзии. Песни «Сын Андроника» и «Армурис» относятся, по-видимому, к эпохе Комнинов.

Лишь в следующем периоде — во времена Палеологов, когда эллинизм возрождается и снова начинает сознавать свою силу — греки перестают называть себя римлянами и возвращаются к старому названию эллины . Рядом с греко-византийским языком становится в качестве литературного языка ромейский , то есть простонародный греческий язык; но, как язык народа, он древнее империи.

Официальная церковь не без основания запрещала употребление истинно национальных названий — Эллада и эллины , все еще считая слово «эллин» синонимом слова «язычники». Среди исконного греческого населения, среди свободных горцев Цаконии, Магна и Пинда, даже на равнине среди рабов сохранялись все древние традиции греков, в том числе и традиции язычества. В поэме «Армурис» герой побеждает кап-падокийских сарацин во имя своего бога — Солнца. «Во всех народных эпопеях, которые дошли до нас, нет ни малейшего намека на христианство»; даже в критских поэмах, представляющих собой новейшую переработку более древних былин, господствующая религия ни разу не упоминается» (Sаthas). Когда монах Христодул, в царствование Алексея I, высадился на острове Патмосе, он нашел там статую Дианы. Его современник, монах Мелетий, задумав основать монастырь на горе Миополисе (между Фивами и Афинами), прежде всего принялся крестить поселян, часто насильно. Многие воины греческого или албанского племени, стратиоты, арматолы , подобно народу, исповедовали старые верования и суеверия.

Блеск Константинополя.В xii в. столица империи вызвала удивление в двух малопохожих друг на друга посетителях, Вениамине Тудельском и Виллардуэне. Такой же восторг мы встречаем у всех паломников, которые дали себе труд сообщить нам свои впечатления. Не находя слов для выражения своих чувств, они разражаются восклицаниями: «Какой город! Сколько в нем благородства! Сколько прелести! Сколько церквей и дворцов дивной архитектуры!» Фулькерий Шартрский прибавляет: «Какие чудные статуи на площадях и улицах! Было бы скучно перечислять это обилие всякого рода богатств — золота, серебра, разнообразных одежд, мощей святых… Там не менее 20 тысяч евнухов». Один из этих путешественников сообщает нам несколько более точные сведения: это Роберт де Клари, амьенский рыцарь. Он воспользовался досугом между двумя осадами, чтобы подробно осмотреть столицу. Он в изумлении останавливается перед лавками менял и золотых дел мастеров, «перед горами золотых монет и горами драгоценных камней». Он ведет нас по дворцу Буколеону, который, подобно московскому Кремлю, представляет собой целое скопище дворцов и церквей в одной укрепленной ограде. Он насчитывает здесь 105 дворцов, 30 больших и малых часовен, в том числе Святую часовню: «Она так богата и изящна, что даже все крюки и засовы — серебряные, а колонны сделаны из яшмы, порфира или иного драгоценного камня; пол часовни сделан из белого мрамора, столь гладкого и блестящего, что кажется хрустальным». В храме св. Софии каждая колонна имела свойство исцелять от какой-нибудь болезни всех, кто прикасался к ней; верхняя доска алтаря, длиной в 14 футов, была сделана из сплава золота с драгоценными камнями; храм освещался сотней канделябров в 25 лампад каждая, и каждая из этих лампад стоила не менее 200 марок серебра, и т. д. Повсюду стояли конные статуи императоров, сделанные из бронзы. На spinа ипподрома «стояли статуи мужчин, женщин, лошадей, быков, верблюдов, медведей, львов и всяких других зверей — все из меди, сделанные так хорошо и естественно, что ни в языческих, ни в христианских странах не найдется мастера, который мог бы лучше воспроизводить образы». Это — те самые статуи, список которых оставил нам Никита и разрушение которых он так горько оплакивает. В течение веков собирались они на ипподроме из всех городов европейской и азиатской Греции и образовали здесь несравненный музей. Вот Беллерофон верхом на раскрывшем крылья Пегасе; вот Геркулес великого ваятеля Лизимаха в своей львиной шкуре, облокотившись на колено и подперев подбородок рукой, размышляет о своей суровой доле; вот сфинксы с берегов Нила; вот Елена с гибким станом, белыми руками и красивыми ногами. Впрочем, византийцы уже перестают понимать античное искусство: для них Беллерофон — Иисус Навин, останавливающий солнце. В промежутке между обоими осадами Константинополя сами греки уничтожили статую Минервы, где богиня была изображена с рукой, простертой на запад: эти «гнусные глупцы» обвиняли богиню в том, что она призвала латинскую армию (Никита Хониат).