Пристань, уже описанная мною, является единственной, имеющейся в Кингс-Бее для разгрузки кораблей. Но она настолько коротка, что места хватает только для одного судна. В момент прихода «Шантье» место у пристани было занято «Хеймдалем», доставившим часть экипажа на Свальбард. «Хеймдаль» как раз забирал уголь и воду. Кроме того, – и что еще важнее, – он был занят серьезной починкой котла. Но обстоятельством наибольшей важности являлось то, что «Норвегия» скоро должна была вылететь из Красногвардейска на Свальбард, и капитан «Хеймдаля» должен был быть готовым к оказанию помощи в случае надобности. Ввиду всего этого «Хеймдаль» не мог отойти от пристани и стать на якорь, чтобы дать «Шантье» возможность подойти для разгрузки.

Вопрос шел всего о нескольких днях, но Бэрд не захотел ждать. Вполне естественно, что он хотел как можно скорее отправиться в полет на Северный полюс и выходил из себя при одной мысли о задержке на несколько дней. Он решил выгрузить свои аэропланы прямо с якорной стоянки «Шантье». С этой целью он прибег к довольно рискованному плану, который, однако, был осуществлен с удивительной быстротой и искусством. Под его руководством было сооружено нечто вроде понтона из четырех связанных вместе небольших шлюпок. Для образования платформы поверх бортов были настланы доски. Аэропланы были выгружены на эту платформу, и весь понтон отбуксирован к берегу через плавучий лед. Предприятие было весьма рискованное, но удачное его осуществление оказалось столь же блестящим, как и сама идея.

Критики, не осведомленные об истинном положении вещей, старались убедить общественное мнение, будто наша экспедиция нарочно задерживала высадку Бэрда на берег. Согласно их теориям, мы завидовали Бэрду, так как боялись, что он достигнет полюса раньше нас. Читателю уж достаточно ясно, что полюс вовсе не был нашей целью. Бэрд сам знал об этом, так как, разговаривая с ним лично шесть недель тому назад в Нью-Йорке, я сказал ему: «Мы не считаем вас за конкурента, потому что полюс нас не интересует». Нашей целью была Аляска, а полюс являлся для нас только интересным эпизодом. Бэрд же имел совсем другие намерения. Единственной задачей его полета было достижение полюса и возвращение обратно без промежуточной посадки. Между нами никогда не было и теперь нет никакого соперничества.

Нобиле же, напротив, сразу взглянул на дело с совершенно другой точки зрения, когда несколько дней спустя прибыл на «Норвегии». В этом не было ничего удивительного, если вспомнить, что он раньше пытался добиться от меня разрешения повернуть обратно, как только «Норвегия» достигнет полюса. Очевидно, эта мысль, которая была так бесконечно далека мне самому, все еще существовала в мозгу Нобиле. Как только мы ввели «Норвегию» в ангар после спуска, Нобиле, узнав, что Бэрд выгрузил на берег свои аэропланы и делает последние приготовления к полету, подошел ко мне и сказал:

–  «Норвегия» может быть готова через три дня!

– Это не важно, – сейчас же возразил я. – Мы не станем летать взапуски с Бэрдом к Северному полюсу. Меня совершенно не интересует, долетит ли Бэрд до полюса раньше нас или позже. Наша задача – перелет через Северный Ледовитый океан.

Стоя на этой точке зрения, я пожелал Бэрду всяческой удачи и в то же время с удовольствием предоставил в его пользование земельный участок, который мы арендовали у угольной компании. Мы пожелали ему счастливого пути и прокричали ему «ура» при старте. В момент его возвращения, спустя 16–17 часов, мы все сидели за обедом. Кто-то за столом заметил, что если Бэрду удастся вернуться, то сейчас как раз самое время. Едва были произнесены эти слова, как послышалось жужжание пропеллера. Мы все выскочили из-за стола, не кончив обеда, и первые бросились туда, где должна была произойти посадка. Вышло так, что товарищи Бэрда тоже обедали как раз в это же время на борту «Шантье», стоявшего на якоре в бухте. Поэтому случилось так, что Элсворт, норвежские товарищи и я составляли большинство в группе встретивших Бэрда и Беннета, когда их аэроплан остановился и они вышли из него. Выбегая, мы все-таки успели захватить кинематографические аппараты, и единственные существующие снимки славного возвращения Бэрда сделаны нами.

Я один из первых пожал руку Бэрду, когда он вышел из аэроплана, и поздравил его от всего сердца со счастливым завершением полета. Я обратился к своим норвежским друзьям с предложением трижды провозгласить троекратное «ура» в честь Бэрда и Беннета, что и было выполнено с радостью.

Нет похвалы, достойной командора Бэрда за его полет. И он и летчик Флойд Беннет заслуживают величайшего уважения за свою отвагу – история полярного исследования до сих пор насчитывает немного таких рискованных предприятий. Не говоря уже о верной гибели в том случае, если бы они вынуждены были спуститься на лед и оказались бы не в состоянии подняться, опасность такого полета увеличивается во много раз из-за трудностей, сопряженных с производством точных наблюдений в этих местах. Показания магнитного компаса не так надежны здесь, как в южных широтах, но даже если бы они были точны и в этих широтах, то трудности при производстве надежных наблюдений на борту аэроплана, летящего со скоростью ста километров в час, значительно усложняют работу пилота. Поэтому полет командора Бэрда, даже рассматриваемый как достижение пилотажа, является одним из самых замечательных, известных миру.

10 мая вечером все было готово к старту «Норвегии». Мы устроили в этот вечер совещание и единогласно решили вылететь в час ночи. Напомню читателю, что в это время года солнце светит здесь круглые сутки. Но в этот час суток оно стоит на наименьшей высоте, вследствие чего воздух в эти часы всего холоднее. Газ же в баллонах обладает наивысшей подъемной способностью при наименьшей температуре, так как давление газа тогда понижается и, следовательно, баллоны вмещают больший объем газа. На этом основании мы выбрали именно этот час.

Около полуночи меня разбудил вахтенный, сообщивший, что поднялся небольшой ветер и старт поэтому задерживается. Я снова лег и заснул, а в шесть часов меня опять разбудили с известием, что теперь все в порядке. Я встал, позавтракал и направился к ангару. Нам сообщили, что из-за ветра и вызванных им затруднений в маневрировании дирижаблем нас просят брать с собою как можно меньше личного багажа. Поэтому мы с Элсвортом пошли к ангару прямо в чем были.

Представьте себе наше изумление, когда мы увидели, что кругом дирижабля царит полное смятение. Люди сновали взад и вперед, таская в переднюю гондолу какие-то свертки. В стороне одиноко стоял Нобиле, по-видимому, тоже совершенно растерянный. Когда мы подошли, он заявил нам, что солнце успело подняться на такую высоту, что лучи его достигли верхушки газовместилищ, отчего газ стал расширяться, и он, Нобиле, теперь не отваживается стартовать. Мы с Элсвортом пошли дальше к ангару. Вдруг кто-то подскочил к нам с криком «Сейчас стартуем!» Пораженные таким неожиданным оборотом дела и думая, конечно, что на это имеются основания, мы с Элсвортом поднялись на борт и через несколько секунд очутились уже в воздухе.

Впоследствии мы узнали, как все произошло. Рисер-Ларсен подошел к Нобиле, когда мы отошли от последнего, и нашел его в столь нервном и взволнованном состоянии, что он, по видимому, не в силах был ничего сообразить. Он кричал, что не может отвечать за последствия, если «Норвегию» выведут из ангара на ветер. Рисер-Ларсен насмешливо отвечал, что нечего обращать внимание на пустячный слабый ветер. Тогда Нобиле ответил, махнув безнадежно рукой:

– Раз вы берете на себя ответственность, так выводите дирижабль из ангара.