— Какой там граф! Все это болтовня пьяниц. Ни дать ни взять синька, причем конченый!

— А почему именно Кеглевич?

— Этого мы вам сказать не можем, — она уже отвечает за двоих, видно, по привычке. — Спросите у Петеритиса, может, знает. Он из той же братии, к тому же малость глуповат. Но скандалов они не устраивают и вроде не воруют. У них есть грядки, сажают лук.

— Это все Петеритис, Графа на грядке я не видел ни разу, — возражает мужчина. — Петеритис любит копаться на огороде, и, пока не дошел до ручки, сад у него был вполне приличный.

— Если я вас правильно понял, они живут вместе?

— Какое там вместе? Этот пропойца просто сел на шею бедняге Петеритису. Он мне сам плакался, а теперь, говорит, отнимает всю пенсию, до копеечки. Когда Петеритис не отдает добровольно, Граф бьет его кнутом.

— Так ведь сами же вместе и пропивают! Как начнут, так целыми днями из будки не вылезают, черт знает что они там лакают. Неужели Граф отмочил что-нибудь, раз милиция разыскивает?

— Он не работает.

— А разве он уже не на пенсии?

— Думаю, нет.

— Да, говорят, теперь можно нажить большие неприятности, если не работаешь. И правильно! Посмотрите — к винной лавке не протолкаться ни утром, ни вечером.

— Тоже мне мировой радетель! — жена обрывает мужа. — С тобой не посоветовались!

— А ты помолчи, когда я с человеком разговариваю!

Я совсем не заинтересован в семейном конфликте, поэтому спрашиваю, когда они в последний раз видели Петеритиса и Графа Кеглевича.

— Давно уже. В конце лета.

— И с тех пор они тут не показывались?

— Думаю, что они здесь. Снега еще не было, когда я привозил сюда стройматериалы и видел, как у них дымилась труба. Это с неделю или чуть больше назад, точно число не скажу. Домишко Петеритиса вы найдете легко, это близко. На левой стороне — единственная будка с трубой.

Попросить, чтобы проводил? Не стоит. Один я меньше привлеку внимания. Если не найду, вернусь.

Спрашиваю, как потом выйти к дому сторожа. Мужчина выходит вместе со мной за калитку и, показывая рукой, объясняет:

— Вообще-то, есть тут и более короткая дорога, но вы обязательно заблудитесь. Когда весной все зазеленеет, даже я иногда путаюсь, где сворачивать направо. А знающему дорогу — тут идти минут пять.

Домишко замечаю еще издали. Из-за железной трубы. Черная, высокая — наверно, тяга здесь плохая, — она напоминает вертикально поднятый ствол пушки. Если подойти ближе, видны толково сделанные оттяжки. На них труба устойчиво держится и в осеннее ненастье. В саду несколько больших старых груш, и сам домишко, конечно, тоже очень старый — об этом свидетельствует черепичная крыша и конструкция дома: это как бы миниатюрная копия большого здания. Время не пощадило дощатые стены, но они еще держатся благодаря нескольким слоям облупившейся краски: домишко давно не видал кисти. А вот труба совсем новехонькая, и хотя на фоне спокойного пейзажа она выглядит как инородное тело, но свою непосредственную задачу, видно, выполняет безукоризненно.

Домик в два окна, одно из них обращено к дороге, поэтому я прохожу мимо ровным шагом, стараясь не смотреть в упор, на случай, если в доме кто-нибудь есть. Однако там, по-видимому, все же никого нет — ни возле калитки, ни за ней, на грязи никаких следов тоже не видно.

Отойдя на приличное расстояние, останавливаюсь и делаю вид, что рассматриваю совсем другую модель современной микроархитектуры, а на самом деле все внимание обращаю на собственность Петериса Цепса: на углу домика под дощечкой с номером огородного участка прикреплена еще одна — на ней четко написано «П. Цепс».

Меня удивляет, что собственность не в таком уж запущенном состоянии — на окнах даже занавески. Так или иначе, но вонючка Грунский, он же Граф Кеглевич, сюда не вписывается.

Раз уж Граф, пусть будет Граф. Это нам не в диковинку. Слыхали мы и про чиекуркалнских Атаманов и про Лукового Короля Видземского рынка, но почему именно Кеглевич? Почему именно Граф Кеглевич? Должна же быть причина для такого прозвища. Пока я лишь недоуменно пожимаю плечами.

Я приготовил невинную отговорку на случай, если мне откроют. Притворюсь, что заблудился и ищу выхода из этих лабиринтов.

Калитка заперта, звонка нет.

— Эй! — кричу. — Есть тут хоть одна живая душа? Эй!

— В чем дело, чего орете? — сзади из кустов малины высовывается голова старика с сердитым лицом. Но мой облик его сразу успокаивает: наверно, я не очень похож на дружков из компании Графа и Петеритиса, которую он привык здесь видеть.

— Где хозяин?

— Значит, нет, если не отворяет.

— Мне сказали, что он обычно дома.

— То живет, то вдруг пропадает на целую неделю… Вчера его тоже не было. Какой с него спрос, если тут не все в порядке, — старик выразительно стучит пальцем по лбу. — У такого ничего не поймешь, ничего не узнаешь!

Прежде всего надо найти Ивара. Возможно, что преступление было совершено здесь. Даже очень возможно.

Как сказал Шеф? В кино все сложно, а в жизни все просто.

Умен!

Мои надежды начинают таять. У Ивара тоже лицо вытянулось.

— Цепс… Цепс… Цепс… — бубнит огородный сторож, или смотритель, или еще как-нибудь изящнее (с тех пор, как дворников стали называть операторами улицы, я уже не уверен, что знаю названия профессий), и его кадык ходит вверх-вниз по худой шее. В комнатушке жарко натоплено, а этот мерзляк одет в теплый свитер, из-под которого видны воротник и манжеты фланелевой рубашки. — Цепс… Цепс… Цепс… должен быть! Здесь должны быть все… Я его хорошо знаю, он из старых… Его родственники посадили этот сад еще до войны… Петеритис, не так ли?

— Да, Петерис Цепс… — Я называю номер участка.

— Он раньше жил здесь же, через улицу Иередню, кажется, на самом углу… Наверно, и теперь еще живет… А где же ему жить! Вы его легко найдете, там всего несколько домов…

— Нам нужен точный адрес, — твердо говорю я.

— А как же! Адрес должен быть! Найдем. Здесь ничего не может потеряться!

Ивар смотрит на кучу бумаг в ящике стола с нескрываемым отвращением. Не потому, что из-за небрежности старика мы потратили несколько часов на поездку в исполком и копанье в картотеках, а потому что любовь к порядку, доходящая до бюрократизма, у Ивара в крови. Это его качество может даже разозлить. Да его каллиграфический почерк: каждая буква у него словно нарисована, того и жди примется их раскрашивать. Он даже виньетки умеет рисовать. Во времена до изобретения Гутенберга за переписывание священных книг в тихой монастырской келье он получил бы отпущение всех своих грехов, а их не так уж мало.

С Иваром мы познакомились так, как обычно знакомятся с новичками оперативной службы, прибывшими из университета или из школы милиции. Мне позвонили из районного отделения, что ночью задержана группа, специализировавшаяся на ограблении гаражей. Главарь только что начал сознаваться, чтобы к моменту суда иметь хоть какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства. Его слезливые признания были вызваны еще и другой причиной: если милиции удастся найти какую-то часть из проданных вещей, то материальный убыток понесет покупатель краденого, а для виновного удержания по исполнительному листу сократятся как раз на эту сумму. Будучи рецидивистом, главарь не мог не знать этого. Группа совершила около тридцати ограблений, и два из них — в пределах моего участка. Дневников взломщики не ведут, и некоторые факты у них из головы улетучиваются, поэтому очень полезно бывает поприсутствовать во время дознания, задать кое-какие вопросы, относящиеся к интересующему участку, — практика показывает, что в таких случаях можно почерпнуть много полезных сведений.

В углу кабинета, где допрашивали преступника, сидел высокий парень атлетического сложения. Я понял, что он пришел сюда из какого-то районного отделения, с той же целью, что и я. Меня только удивило, что он все время что-то записывал в книжечку. Девять десятых сыщик должен держать в голове, а увековечивать все это на бумаге — задача следователя.