– Э-эх! – Анисим неожиданно резво взял с места под спуск к речке.

– Берегись! – крикнул Гриша, выправляя лыжи на след отца. С разбегу лыжи не ходко пошуршали на спуске, а на пологом месте застопорились – не было наката, тянули ногу. И идти на лыжах пришлось так, как ходят в валенках не по ноге.

Впереди маячила спина отца, и Гриша решил срезать углы, чтобы догнать его. С силой отталкиваясь палкой, он стал выправлять на речку, но палка протыкала глубокий снег, застревала, одергивая Гришу. Приходилось притормаживать, чтобы выручить палку. А отец все отдалялся. Наконец, Гриша выбрался из снежного плена, выехал на лед, и сразу загрызло лыжи.

За ночь наледь взялась коркой, а сверху ее словно посыпали крупной солью. «Режу лыжи», – пожалел Гриша и снова вернулся на берег на след отца. И что было духу пустился догонять его.

– Ты чего, сын, мечешься? – спросил Анисим, не оборачиваясь.

– А ты видел, папань, следы?

– Заячьи? Следов много. Ты про какие?

– Соболь нарисовал – вот…

– Мышкует, – добавляя ходу, определил Анисим.

– Была бы собака, – приноравливаясь к шагу отца, крикнул Гриша.

Анисим приостановился.

– В таком снегу собаке делать нечего… Кулемку бы здесь поставить, – показал Анисим под напуск берега, куда нырнул след. – Наш бы зверек был.

– Давай сделаем, – сразу вдохновился Гриша.

– А когда? Настроились на волка. – И Анисим пошел дальше.

Под лыжи ложился неустойчиво призрачный зыбкий сумрак, и неплотный затемненный от леса снег как бы оползал, надвигаясь навстречу.

– Папань, а если забраться во-о-н на ту гору. Видишь впереди как блестит?

– Ну и что?

– С самой макушки сигануть, а?

Анисим остановился, разморозил в руке с усов настрогавшиеся сосульки, посмотрел на дымившуюся сизой изморозью гору.

– Если с той вершины да с разбега на наших конях, дак на другой склон через падь перемахнешь. И подкатишь к самому крыльцу нашего барака.

– Маманя встретит, Сашка, Маша… – обрадовался Гриша.

– Соскучился? – обернувшись, спросил Анисим.

Гриша покивал.

– Я тоже, – признался Анисим и было снова тронулся идти, но Гриша спросил:

– А разве нам в эту сторону домой? Мы же спускались вон с той горы, – развернувшись на свой след, показал Гриша. – Речку-то мы не переходили…

– Правильно, она справа осталась.

– А теперь как выходить, своим следом?..

– Можно и по речке, выведет, думаю, к жилью, – Анисим пошел, но опять задержал ход. – Как ты мыслишь, Григорий? Побежим по речке или ломить через хребты будем?

– По речке. Посмотрим места.

– А ну как петлять начнет?..

– Костры палить будем, папань.

– Костры потребуют топора и хребта, а так окочуришься.

– Окочуришься, – согласился Гриша, пряча озябшую руку в рукавичку с рваным напалком за пазуху.

Перед восходом солнца всегда поджимает мороз, Гриша дунул – гудит. Лыжи уже обкатались, податливее стали, не тянут ногу, слышно только шипение, словно ступают в горячий снег. Серенькая с черной головкой пичужка увязалась и тенькает в след, перелетая с ветки на ветку, словно отговаривает идти дальше.

В изгибе излучины Анисим вдруг остановился. И Гриша наехал на его лыжу. Анисим полуобернулся, приставив палец к губам, и показал на склонившуюся березу над речкой.

В холодных лучах солнца на заснеженной березе, словно засахаренные, сидели птицы. Анисим снял ружье и передал Грише. Гриша не дыша взял. Но рябчики, как видно, и не собирались улетать. Только один на самой макушке проявлял беспокойство, крутил во все стороны головой.

– Снять? – тихо спросил Гриша.

– С подходом, – так же тихо ответил Анисим.

Только Гриша сошел с лыжни и сделал несколько шагов, как птицы фыркнули с березы и разлетелись в разные стороны.

– Говорил, – опустил ружье Гриша, – надо было с места стрелять.

– Пусть жируют, – подбадривающе сказал Анисим, – на обратном пути подберем.

Гриша все еще высматривал, куда же делись птицы. Он увидел на взгорке рябины без листьев и снега. Гроздья ягод светились. «Интересно, почему рябчики сидели на березе, а не на ягодах?» – хотел спросить отца, но тот уже заходил в изгиб излучины, и Гриша поспешил за ним.

Перед самым отстоем Гриша настиг Анисима. Здесь наледь наморозилась террасой, и Анисим, как по ступенькам, поднимался на плесо. Гриша спустился на речку, лыжи на льду его подернули, и он упал навзничь, слетела шапка. Гриша снял лыжи, подобрал шапку и понес их в руках. После лыж ноги казались воздушно-легкими. Гриша взбежал на террасу, ступил на снег и почувствовал хлябь, вернулся на лед, обчистил бродни рукавичкой. Надел лыжи.

Анисим у прижима что-то рассматривал, и Гриша бегом к нему. На льду валялись кустистые изюбриные рога. Снег вокруг был сбит и окровавлен.

– Зарезали?!. Раздербанили!.. – Гриша окинул взглядом побоище. – Вот это да! Папань, смотри, – подергал за рукав отца Гриша, когда тот собирался пересечь речку к отстою, и показал на сухостоину. – Кошка сидит?!

Анисим вскинул глаза.

– Откуда кошке взяться – соболь! – И, не спуская глаз со зверька, пошел к дереву, Гриша за ним. Соболь сидел на вершине сухостоины.

– Смотрит и не убегает…

– Тяжелый он, – определил сразу Анисим. – Ишь, как его расперло – на дармовщину. Дорвался до волчьего стола, – говорил Анисим, не спуская глаз со зверька.

Зверек фышкнул угрожающе, поднял заднюю ножку и брызнул струйкой с едким запахом.

– Ах ты, охальник, вот я тебя, – протянул Анисим руку за ружьем, но задержал. – Может, ты сам, Гриша?..

– Давай, папань! Уйдет!

Охнувший выстрел разорвал голубой настоянный на снегах воздух, и дерево заволокло грязноватой дымкой. Гриша услышал, как зверек падал, когтями царапая дерево.

Анисим поднял за хвост серебристо-черного с оскаленным беззубым ртом соболя. Мех зверька на солнце сверкал, искрился серебряной чернью.

– Ясно, почему он не ушел, так я и думал, – взвешивая на руке соболя, сказал Анисим. – Объелся. А вот его и дом, – склонился Анисим к дуплу. Сунул нос и Гриша.

– Воняет, – Гриша сунул в дупло руку. – Теплое еще, – вынул он горсть гнилушек.

Анисим осмотрел берег.

– Волки с этой стороны выгоняют зверя на лед, – сказал он, вернувшись. – Зверь тут и попадает в пасть.

– Может быть, волки где-нибудь рядом, – притушил голос Гриша. – Объелись и валяются… Нагрянуть бы…

– В плен, что ли, взять… – рассмеялся Анисим и закинул в мешок соболя. – Раньше за такого зверька коня купец давал да в придачу муки, сколько увезешь.

Анисим размотал стальной тросик на капкане и стал примеряться, где капкан ставить.

– Папань, можно поставить вот здесь, за валежиной, и привязать за сук. Перемахнет… хоп – и наш…

– Погоди маленько, Григорий. Потаск надо – хорошую жердь. – Анисим вырубил жердь, привязал тросик и все еще топтался около волчьей тропы.

– Ставь, папань, завтра прибежим посмотрим, – торопил отца Гриша.

Как Анисим ни старался замаскировать капкан, он присыпал его снегом, но все равно черновина дуг проглядывала.

– Ночью-то кто увидит, – посомневался Гриша.

– Увидит, – вздохнул Анисим, – в том-то и дело увидит. Свежесломанная ветка настораживает зверя…

– Известку завтра же принесем, побелим, – решает Гриша.

– Хорошо, – соглашается Анисим, заряжая капкан. Отступая от тропы, заметает веткой свой след. – Сходим еще вверх по речке, посмотрим, что там творится, – предлагает он.

– Пошли, папань, – соглашается Гриша и тут спохватывается, – а что, если оставить тушку соболя для привады волкам?

– Нужна им эта вонючка, – бросил на ходу Анисим, – как же будут они ее исти. Сколько знаю: ни соболь, ни хорек на приваду не идут.

– Брезгуют они, что ли?

– Брезгуют.

– Волки-то?

– А что волк? Чистоплотный зверь. Росомаха – та на падаль кидается. А этот зверь знает себе цену.

– Важнее медведя?

Гриша любит сравнения.

– Может, и не важнее, а уважения достоин. Гриша, глянь-ка!