Конечно, офицерский быт того времени невозможно представить себе без забав иного рода: «Тогда велась повсюду большая карточная игра, особенно в войске; играли обыкновенно в азартные игры…» Этот вид досуга был распространен повсеместно. Если в столичном гарнизоне военные «спускали» целые состояния в «фараон», «штосе», «вист», «квинтич», «гальбе-цвельве», то в армейских полках, расквартированных в отдаленных губерниях, чаще всего увлекались азартными играми, о которых в шутку говорили, что они «разжалованы впровинцию»: «пеструхи», «дурачки», «хрюшки». Характерная «примета времени» отражена в воспоминаниях H. Е. Митаревского: «Адъютант был очень богатый человек и любил играть в карты. Не только в частных домах, но и в трактирных, и в офицерских собраниях он играл по целым ночам. У него был собственный человек, почтенной наружности, который одевался, как какой-нибудь барин. Часто этот человек, вроде дядьки, у которого хранились и деньги, увещевал его и представлял несообразность такого пристрастия. "Счастие ваше, — говорил он своему барину, — что вы всегда проигрываете и что игра небольшая: все это не составляет для вас большого расчета; но подумайте, что если бы вы обыграли какого-нибудь бедняка-офицера?.. Где была бы ваша совесть?"» {64} Добавим, что среди любителей карточной игры довольно часто попадались так называемые «игроки наверняка», для которых в погоне за выигрышем не составляло ни малейшего труда «передернуть карту». Более того, по словам С. Г. Волконского, «шулерничать не было считаемо за порок, хотя в правилах чести были мы очень щекотливы». Признанным мастером своего дела по праву считался граф Федор Иванович Толстой-Американец, увековеченный в эпиграмме Пушкина как «картежный вор». Впрочем, Ф. В. Булгарин утверждал, что служивший в Преображенском полку «Американец» был «умен как демон», вследствие чего его способности выходили за пределы примитивного обмана: «Он играл преимущественно в те игры, в которых характер игрока дает преимущество над противником и побеждает самое счастье. Любимые игры его были: "квинтич", "гальбе-цвельве" и "русская горка", то есть игры, где надобно прикупать карты. Поиграв несколько времени с человеком, он разгадывал его характер и игру, по лицу узнавал, к каким мастям или картам он прикупает, а сам был тут для всех загадкою, владея физиономиею по произволу. Этими стратагемами он разил своих картежных совместников, выигрывал большие суммы, жил открыто и роскошно» {65} .
Пристрастие к картам было присуще генералу А. А. Суворову, сыну великого полководца. Вот что поведал о своем начальнике, к которому был искренне привязан П. X. Граббе: «Страсть к игре и к охоте занимала почти всю его жизнь и вконец расстроила его состояние. <…> Возвращаясь с ним после некоторых дней пребывания в Кракове, несмотря на взаимную вражду нашу с поляками, и я, предаваясь совершенно откровенности с человеком искренне мною любимым, сказал между прочим, как невыгодно и даже вредно должно было быть для нас в глазах поляков поведение нескольких старших наших генералов, например, князя Юрия Владимировича Долгорукого и других, дни и ночи проводивших в карточной игре, пирах и разгулье. Тогда только вспомнил я, что попал, как пословица говорит, "не в бровь, а прямо в глаз". Я взглянул на князя и заметил легкую краску на его прекрасном лице, без малейшего выражения неудовольствия. Обращение его со мною до конца осталось по-прежнему самое обязательное» {66} .
В числе азартных игроков смолоду был сам М. И. Кутузов, о чем рассказал в записках С. Н. Глинка: «Но родственник мой во всю жизнь был против него предубежден, и вот отчего: Кутузов в картах был тонким тактиком, но Храповицкий почитал эту расчетливость хитростью. Счастье, которое довело Кутузова до 1812 года, было тогда с ним в размолвке и вело его тернистым путем нужды. Случалось, что он у сослуживца своего Филипповского, издавшего впоследствии "Пантеон российских государей", занимал по пять и по десять рублей.
— За мною, брат, — говорил он, — не пропадет твое.
Так и сбылось. Во время нашествия дом Филипповского, бывши у Варварских ворот, сгорел; княгиня Смоленская, узнав о том, назначила ему в память усердия его к ее супругу по 300 рублей пенсии» {67} .
Среди наших героев встречались те, кому несказанно везло в картах, как, например, В. И. Левенштерну: «Товарищи приняли меня и отнеслись ко мне как нельзя лучше: некоторые старые поручики завидовали мне, но я снискал в конце концов их расположение: в мою пользу говорили моя молодость и неиспорченность. В лагере велась крупная игра; я умел играть во все игры и использовал счастье, которое благоприятствовало мне. Отец дал мне деньги, необходимые на покупку лошадей; приложив к ним то, что я выиграл в карты, я мог купить три прекрасных лошади» {68} . Были и такие, кому карты и картежники причинили немало хлопот и огорчений. Вот рассказ И. С. Жиркевича: «В Петербурге квартируя имел над квартирой генерала, а под ним жил поручик Наум Иванович Салдин — человек, слывший степенным и холодным, и к которому я ходил иногда обедать, а чаще на чай, и между тем иногда понтировать помаленьку. Пробывши три или четыре месяца адъютантом, я поехал принимать разные солдатские наградные деньги, — пришлось получить 600 и несколько более рублей. В тот же день случилась вечером у Салдина игра, и я рубль за рубль спустил все 600 рублей и еще с излишком. Что делать?.. Явился к генералу, объявляю о проигрыше, а на вопрос "кому?" не знаю ответа. Получаю угрозу: "Арест и под суд!" Отвечаю: "Не верю, ибо знаю благородство души генерала!" Наконец, получаю обещание пособия и прощения, ежели объявлю имя обыгравшего меня, — не поддаюсь и на это; наконец, разбранив меня за упрямство, генерал дает записку казначею выдать мне проигранную сумму в счет жалованья. Благодарность одна заставила меня тому, чему не вынудили угрозы; слезы на глазах свидетельствовали мое чистое раскаяние!.. Генерал оценил и отдал мне всю справедливость за сие. С того времени одарил меня своим полным расположением и даже дружбою. Но, увы! Проигранные 600 рублей расстроили меня до того, что до последнего времени я был в беспрестанной нужде и часто даже не находил средства показаться в люди» {69} .
Александр I, по единодушному признанию, терпеть не мог и карты, и картежников, тем не менее в обществе ходили слухи, будто он выиграл «несравненную Марию Антоновну» Нарышкину в карты у П. А Зубова. И сам за себя говорит случай, нашумевший в обществах обеих столиц и позволяющий нам судить о том, какую роль порой играли карты в повседневной жизни и какой сюрприз могли преподнести картежники не только своим близким, но и самому государю, вынужденному вмешиваться в частные дела. Так, в 1802 году князь А. Н. Голицын проиграл в карты графу Л. К. Разумовскому свою жену Марию Гавриловну. Несмотря на то, что развод и новый брак были законодательно оформлены, общество отказывалось признать скандальный проигрыш жены, и бедная графиня Разумовская была подвергнута остракизму. Выход из положения с присущим ему джентльменством нашел Александр I, пригласив бывшую княгиню на танец и назвав ее при этом «графиней».
Конечно же в провинциях, там, где были расквартированы армейские полки, бывали танцевальные вечера и даже балы, на которых военные были объектом всеобщего внимания. По воспоминаниям Ф. В. Булгарина, «весьма занимательно было видеть в ярко освещенных комнатах, в толпе красавиц, при звуках музыки людей, уже перешедших за возмужалый возраст и с юношеских лет проведших жизнь в кровопролитных битвах, покрытых честными ранами, готовых каждую минуту на явную смерть, которые заохочивали нас, молодых людей, веселиться». Причем каждый начальник «заохочивал» военную молодежь к веселью по-разному. Генерал Аркадий Суворов, сын генералиссимуса, однажды смутил кавалерист-девицу Надежду Дурову экстравагантной выходкой на балу в Киеве: «Обширные залы суворовского дома наполнены были блестящим обществом. Бездна ламп разливала яркий свет по всем комнатам. Музыка гремела. Прекрасные польки, вальсируя, амурно облокачивались на ловких, стройных гусар наших. Суворов до крайности избалован польками. За его прекрасную наружность они слишком уже много ему прощают; он говорит им все, что вспадет ему на ум, а на его ум вспадают иногда дивные вещи! Видя, что я не танцую и даже не вхожу туда, где дамы, он спросил у меня причину этой странности; Станкович, мой эскадронный командир и лихой, как говорится, гусар, поспешил отвечать за меня: "Он, Ваше сиятельство! Боится женщин, стыдится их, не любит и не знает ни по каким отношениям". — "В самом деле! — сказал Суворов, — о, это непростительно! Пойдем, пойдем, молодой человек, надобно сделать начало!" Говоря это, он взял меня за руку и привел к молодой и прекрасной княгине Любомирской. Он представил меня этой даме, сказав: "A la vue de ses fraiches couleurs vous pouvez bien deviner qu'il n'a pas encore perdu sa virginité" («Судя по его румянцу, вы легко можете догадаться, что он еще не потерял невинности»). После этой, единственной в своем роде рекомендации граф пустил мне руку; княгиня с едва приметною усмешкою ударила его легонько по обшлагу своим веером, а я ушла опять к своим товарищам и через полчаса совсем оставила бал» {70} . Н. Дуровой, служившей в 1809 году в Мариупольском гусарском полку, довелось присутствовать на балу в доме другого своего начальника, где также не обошлось без забавного происшествия: «Милорадович давал бал в день именин вдовствующей Государыни; блестящий, великолепный бал! Залы наполнены были гостьми, большой старинный сад был прекрасно иллюминован; но гулять в нем нельзя было и подумать: Милорадовичу вздумалось угощать там свой Апшеронский полк, что и было после причиною смешного происшествия; вечером бесчисленное множество горящих ламп, гремящая музыка и толпы прекрасных дам привлекли любопытство находившихся в саду наших храбрых сподвижников; они подошли как можно ближе к стеклянным дверям залы, которые были отворены и охраняемы двумя часовыми. Масс, видя, что толпа солдат сгущается от часу более и напирает в двери, так, что часовые с трудом могут ее удерживать, чтоб не вломилась в залу, подозвал меня <…>: "Скажи, Александров, часовым, чтобы затворили двери". Я пошла было, чтобы исполнить приказание; но Милорадович, слышавший, что говорил мне Масс, остановил меня, спрашивая: "Куда вы?" Я отвечала, что иду сказать часовым… "Знаю, — прервал Милорадович нетерпеливо, — не надобно затворять! пусть войдут! Юнкера могут танцевать! Останьтесь на своем месте!.." Говоря это, он поправил раза два свой галстух, что было признаком досады, и пошел к часовым сказать, чтоб не мешали идти в залу кому вздумается из солдат. Следствием этого распоряжения было то, что менее нежели в пять минут зала наполнилась солдатами, высыпавшими, как рой, из садовой двери; вмиг смешались они с гостьми. Масс пожимал плечами, Ермолов усмехался; дамы с изумлением отступали назад, видя подле себя эти дебелые и грубые существа. Я, вместе с другими ординарцами, смеялась от души странному этому зрелищу. Дамы собрались все в одну горницу, мужчины ожидали, улыбаясь, чем эта сцена кончится. Милорадович, совсем не ожидавший такого шумного и многочисленного посещения своих сослуживцев, сказал, что он советует им идти обратно в сад, где им свободнее будет веселиться; прибавив, что "чистый воздух есть стихия русского воина!"» {71} .
