Кох: — Но руководитель и не должен быть лучшим, он должен быть адекватным. Я тебе дам простое объяснение.

— Я тебе дал научное, а ты мне дашь правильное!

— Почему? Я тебе тоже дам научное.

— Так ты же не психолог.

— Верно, не психолог, но кибернетик. А кибернетика, как известно, наука об управлении. Психология — всего лишь частный случай кибернетики. Как, впрочем, любая наука — частный случай кибернетики. Кибернетика изучает информационные системы, дорогой мой товарищ…

— То-то, я смотрю, ты спец по массмедиа: значит, ты еще в институте проходил информационные системы, ха-ха-ха!

— Так вот я тебе рассказываю: все очень просто. Управляющая система должна иметь взаимодействие с каждым элементом управляемой системы. Во всяком случае, это желаемый параметр. Вот. А если говорить о человеческом коллективе, то, если человек сильно умный, это вот почему не есть хорошо. От него до самого глупого слишком большое расстояние, так что контакт между ними невозможен. Поэтому лидером становится тот, у кого расстояние интеллектуальное до каждого отдельного элемента не слишком большое… Тогда у него устанавливается контакт с максимально возможным количеством элементов системы. Представим себе коллектив в виде пирога толщиной десять сантиметров. Предположим, что управляемость теряется при расстоянии между лидером и элементами более пяти сантиметров. Если лидер очень умный, если он на самом верху, то с первыми пятью сантиметрами у него контакт, а дальше расстояние увеличивается, и контакта нет. Если же лидер средний по уму, то он в середине пирога — оттуда что вниз, что вверх пять сантиметров. Он достает до всех и потому руководит эффективно.

— Говорили же когда-то: «Дойти до каждого».

— Вот и Черномор, как человек фольклорный, интуитивный, о том же самом толковал: чтоб управлять страной, нужно уметь с рабочими поговорить в курилке. А ты пойди им академика туда отправь, в курилку! Он и не курит, и смысла мата не понимает — так что он не сможет управлять этим коллективом.

— Да… И с диссидентами та же картина. Вот в Чехии — компактной и насквозь диссидентской — Гавел мог говорить с огромным количеством народа. Без проблем. А наш диссидент находил понимание только среди своих, у диссидентов же и в околодиссидентских кругах. Страшно далеки они от народа! А солдаты, пролетарии, колхозники — как с ними? Им вместо политических свобод нужна хорошая кормежка. Так что диссиденты не могут управлять Россией.

— Ну, не скажи… Если диссидент умный, то он мог бы…

— Мог бы, так управлял бы.

— Вот я сейчас вспомнил про Китай. Кто такой Дэн Сяопин? Типичный диссидент. Мао его в лагерь сослал. Он из лагеря вышел, затаился. Потом Хуа Гофэн, потом банда четырех, потом раз — и Дэн генсек. И сказал: «Мао, коммунизм — все это единственно верное, но мы будем учитывать китайскую специфику». Обращаю ваше внимание — диссидент.

— Это исключительный случай.

— Ну вот опять… Мы с тобой научные люди или не научные? А в науке не бывает исключений. Наука — это ж не русский язык… Если один противоречащий пример можно привести, значит, вся гипотеза неверна. А у меня даже не один, а два примера: и в Чехии смогли диссиденты командовать, и в Китае. А у нас — почему не смогли? Почему? Может, у нас диссиденты какие-то херовые? Вот я смотрю сейчас на Сергея Адамыча Ковалева и вижу: ему точно нельзя управлять страной.

— Ну да, помнишь: он шел по улице, его втянули в лохотрон играть и все бабки забрали? Он сходил, еще принес, и те у него тоже выиграли. Так он пошел милиции жаловаться.

— Во-во. Хороший мужик, честный. Но я ему бы не доверил собой управлять. Мне он даже и как советник не нужен. У меня и собственный опыт жизненный богатый. Я и без него знаю, что такое чечены, я в Казахстане жил. Зачем он будет мне рассказывать, какие они свободолюбивые! И типа честные…

— У Даля есть про немцев, вот про вас, ссыльных: «Немец — что верба: куда ни ткни, тут и принялся!» А еще, помню, слушал я «Голос Америки», Би-би-си, когда они объявляли о присуждении Нобелевской премии Бродскому.

— Помню. Но в 87-м я его не читал. Хотя мне было приятно: питерский, наш, тунеядец. Вот эта довлатовская атмосфера — она мне очень близка. Тот Питер, он мне такой достался.

— А он был хуже Москвы или нет?

— Я не знал Москвы. Москва у меня началась в 93-м только. Думаю, что уж во всяком случае не хуже. Ну, вот андеграунд — он в Питере точно был мощней, чем в Москве. Бродский… Наверно, он на тех же блатхатах тусовался, что и я. При определенных усилиях можно было б, наверное, общих знакомых найти.

— Общий знакомый есть у вас с Бродским — Каплан.

— А, Ромка… Ну да.

— Бродский… Кто там еще тогда насчет Питера? Битов, Аксенов… Что-то я взялся их недавно читать, кумиров, думал, ну вот, получу эстетическое удовольствие — а не идет. Как-то так… не то…

— Ну, человек пишет, пока у него стоит. Тут действие гормонов очень важно. Стоит — пишешь, не стоит — все. Ноги, голова, память — все то же самое, а херня получается.

— Человек — он же вообще химический робот. Он состоит на 90 процентов из воды, в которой растворяются разные химикаты. Долил водки — это роботу команда, чтоб поменял поведение и направление движения.

— Ну да, влей стакан — и сейчас запляшет.

— «Дети Арбата» тогда еще вышли.

— Ты их читал? — Нет.

— И я нет. А чего с ними так носились?

— Не знаю. Я при всей любви к диссидентам не смог это читать.

— Непонятно, чего так раскручивали «Детей Арбата». ГУЛАГ и Шаламов — этого более чем достаточно, чтоб все понять.

— Ну, это слишком сильные, сильнодействующие средства. А людям надо чего-то попроще — не чистый спирт, а портвейн у нас больше любят. Он и разбавленный, и сладенький, сахару туда подсыпали… Легче идет. Я вот одного госдеятеля спрашивал: «А чего ты не используешь Солженицына в агитации и пропаганде сейчас? Титан, мощнейший интеллект, такое осмысление…» Так он сказал: «Не востребован дедушка. Когда его показывали по ТВ, рейтинги были невероятно низкие. Человек Солженицын уважаемый, его президент поздравлять приезжал, а люди по ТВ не хотят его смотреть. Народ не понимает». А вот Рыбаков народу доступен. Или Жириновский.

— Белые грибы, да, очень вкусны, но встречаются редко. Ну, тогда ладно, жри сыроежки, нажарь их с картошкой. Тоже вкусно. Понимаю. Но когда вместо белого тебе дают поганку — это ж не годится. Когда Солженицын слишком глубок, и говорят: жрите Жирика — это не годится. Это не сыроежка, это из другого класса.

— Ну, не Жирик, пусть вон Рогозин.

— А что Рогозин, он что-то пишет? Он что, писатель?

— Не писатель, я про другое. Вот Солженицын говорит про Россию, что надо сохранить и забрать русских из республик, — этого не понимают, потому что у Солженицына высокая лексика и глобальное осмысление.

— Мы с тобой про это написали — либо китайцы, либо многоженство.

— Ну, мы ударились в попсу. А Рогозин не глобально, а локально говорит — не отдавать Калининград. Это проще, это понятней.

— Я хочу понять до конца логику. Почему не отдавать?

— Ну, пусть будет.

— Зачем?

— Вот у тебя стоит телевизор. Его отдать кому-то или пусть постоит?

— Ну, не телевизор. Пусть это будет участок, и я на нем живу. А через дорогу, где-то там, вдали, у меня еще три сотки. Я знаю, что до тех соток у меня руки точно никогда не дойдут. Тем более там кругом дороги какие-то, бензоколонка рядом. И тут ко мне приходит человек и говорит: «Дай я твои три сотки к своим двум га прирежу и там сарай поставлю». А мне те три сотки дороже содержать, чем они стоят! Насчет Калининграда я вообще не понимаю, зачем мы его забрали. Зачем мы в 45-м прирезали Восточную Пруссию? На кой она?

— Чтоб была!

— Если хотелось чего-то прирезать, почему тогда Польшу целиком не прирезали? Союзники не дали? Уже давно мир живет по принципам экономической экспансии, а не территориальной. Маленькая Япония контролирует полмира. А огромные Бразилия и Россия себя контролировать не могут. И что? Я не понимаю, что такое «пусть будет»? Там живут люди, там самый большой процент больных СПИДом, наркоманов, там самый низкий уровень жизни из всех регионов России…