«Решительно все делили между собою: и горе и копейку. Дабы не тратить денег даром или на неспособных портных, то некоторые из числа товарищей сами кроили и шили платья. Отличными закройщиками и портными были П. С. Бобрищев-Пушкин, Оболенский, Мозган, Арбузов. Щегольские фуражки и башмаки шили Бестужевы и Фаленберг; они трудами своими сберегали деньги, коими можно было помогать другим нуждающимся вне нашего острога»{61}. «Товарищ наш А. В. Поджио первый возрастил в ограде нашего острога огурцы на простых грядках, а арбузы, дыни, спаржу и цветную капусту и кольраби — в парниках, прислоненных к южной стене острога. Жители с тех пор с удовольствием стали сажать огурцы и употреблять их в пищу»{62}. Н. А. Бестужев «превосходно шил башмаки, делал серьги, кольца и пр., как лучший ювелир, делал ружья… Он также превосходно рисовал миниатюрные портреты, которые нельзя было отличить от работы знаменитого Изабе [75]»{63}.
Самообладание — одно из отличительных качеств светского молодого человека, которого воспитывали в духе «презрения к боли и опасности». Французский литератор Ф. Ансело имел возможность убедиться в «необыкновенном самообладании» великого князя Александра Николаевича. «Представители обоих французских посольств отправились осматривать Царское Село и собирались пересечь пруд на золоченых барках, которые во множестве покрывают его воды в летнее время. Великий князь, управляя собственным челноком, стоял у руля и предложил нескольким иностранцам присоединиться к нему. Один из приглашенных сделал неловкое движение и качнул лодку так сильно, что кормчий пошатнулся, руль ударил его в бок и лицо его исказилось от боли. Все бросились к нему, но воспитатель (В. А. Жуковский. — Е.Л.) великого князя воскликнул: «Ничего страшного, русские умеют переносить боль!» Юноша отвечал ему улыбкой, ловко развернул челнок и дал знак к отплытию. Во все время прогулки прекрасное лицо наследника ничем не выдавало переносимого им страдания»{64}.
«Необыкновенным самообладанием» цесаревича, его «высокими душевными качествами» восхищался и сам император, о чем свидетельствует рассказ Е. А. Егорова: «У покойного князя Юсупова, в его великолепном дворце на Мойке, был бал. Бал этот почтил своим присутствием государь Николай Павлович со всей царской фамилией. Оставляя бал, государь спускался по лестнице, где тотчас ему была подана его шуба. Хватились шубы наследника цесаревича Александра Николаевича — в то время еще очень молодого человека, — но, к ужасу всех, ее нигде нельзя было найти; поиски были тщетны — шуба оказалась уворованной! В таком крайнем положении, и чтобы не задерживать севшего уже в сани и поджидавшего государя, на цесаревича накинули первую попавшуюся шинель. Увидя на цесаревиче эту шинель, Николай Павлович сильно разгневался на него и всю дорогу до Зимнего дворца журил его за беспечность и небрежение к своему здоровью, а по приезде во дворец приказал, не снимая шинели, отправиться за ним к императрице, которой, указывая на наследника, сказал:
— Полюбуйся-ка, в какой шинели он щеголяет в этакую погоду!
Императрица Александра Феодоровна пришла в ужас и в свою очередь обратилась с укоризнами к сыну. Но как отцу, так и ей, он не проронил ни одного слова в свое оправдание, не желая выдать виновных…
На другой день обер-полицмейстер, явясь с утренним рапортом к государю, прежде всего доложил ему, что украденная накануне вечером на балу у князя Юсупова шуба его высочества розыскана и вор задержан.
Велико было удивление Николая Павловича, когда он узнал об этом, и вместе с тем велика была и радость его за сына, обнаружившего в данном случае столь рельефно всегда отличавшие его высокие душевные качества. Он велел позвать его и горячо поцеловал»{65}.
Образованность и чувство собственного достоинства — совершенно различные понятия, но нередко они дополняют друг друга.
«В те годы контингент студентов университета состоял преимущественно из сыновей богатых помещиков и купцов, или очень бедных детей разночинцев и духовного звания, привыкших к суровой жизни, какую только может дать безвыходная бедность… А так как дворянство того времени держало знамя своего достоинства на достаточной высоте, то общий тон, даваемый им, не мог не влиять и на молодежь из бедного сословия, вырабатывая в ней сознание собственного достоинства… Слово бедный — это было оскорбительное слово даже для самого беднейшего студента»{66}.
Примечательно наставление помещика М. Палицына своему сыну: «…бедному буде состояние твое дозволит, помоги, и то сие сделай тогда только, когда узнаешь, что он от посторонних помощь принимает, ибо весьма много есть бедных, но благородных и великих душевными качествами людей, кои и в бедности не требуют ничьей помощи, но сносят терпеливо, а посему в последнем случае должно поступать весьма осторожно» (см. ниже).
Ф. Ансело в книге «Шесть месяцев в России» писал: «здесь можно встретить молодых людей, которые… обогащают свой ум неустанными занятиями. Некоторые из них произвели на меня большое впечатление глубиной своего образования и возвышенностью мыслей»{67}.
Таким образом, светским воспитанием достигались «высокие проявления ума и сердца», а хорошие манеры, как говорил Честерфилд в «Письмах к сыну», должны были придать им «особый блеск».
Вступление в свет{68}
«Женщины, особенно женщины увядающие, делают славу молодого человека. В промежуточное время сие, в которое ряды обожателей их редеют, род праздности, может быть, и досады, побуждает их рассматривать внимательнее все окружающее. Жаждущие предпочтительности, не опасаются они одобрять первые шаги вступающего на трудный путь светской жизни; и опытный глаз их, при первой встрече, судит, чего должно ожидать от него общество.
Молодой человек, вступающий в свет, должен, следовательно, всевозможно стараться заслужить благосклонность женщин. Одобрения их и подпора могут заменить в случае нужды тысячу качеств: похвала их имеет более весу, нежели состояние, дарования и самый даже ум; можно основательно сказать, подражая слабо известному поэту: "Мужчины составляют законы, женщины — славу".
Желание нравиться (является. — Е.Л.) главным основанием всех сношений в обществе: и каждый напрягает все силы свои, чтоб казаться в лучшем своем виде. Молодой человек должен быть доволен натуральным; пусть явится с скромною смелостию, замечает, слушает, ценит; и скоро он сравняется с теми, кому подражать хочет.
В обществе женщин всегда можно занять что-нибудь; разговор с теми, которых природа с меньшею благосклонностию одарила наружными прелестями, полезнее во всяком случае молодому человеку. Красавицы, слишком уверенные понравиться при первом на них взгляде, гордящиеся красотою, которую всему предпочитают, не заботятся обыкновенно о том, чтоб быть любезными. Разговоры их о безделицах, легкие их суждения о самых важных вещах имеют тысячу приятностей; но молодой человек, который будет думать, что от них-то займет он все, что нужно для светского образования, который захочет им подражать, раскается скоро в заблуждении своем.
У женщин, не одаренных столько красотою, не столько прославляемых, присоединены почти всегда к уму качества сердечные, непорочность нравов. В обращении с ними научаются ловкости и вкусу в обхождении и выражениях. Приятному снисхождению их все извиняется: научают или исправляют они с такою разборчивою осторожностию, что наставления их, никогда не оскорбительные, бывают всегда полезны, хотя и делаются они неприметным образом.
Ум женщин должен быть точнее и проницательнее нашего, ощущения сильнее и быстрее, потому что они скорее нашего знакомятся с обыкновениями и требованиями общества. Врожденного сего чувства, ко всему что прилично, не достает часто у мужчин, у тех даже, которые славятся отличным воспитанием во всех отношениях. В обращении только с женщинами могут они просветиться и в искреннем только обхождении с ними приобрести приятность, имеющую столько прелестей в общественных отношениях.
