Манера светского поведения уже не насаждалась указами царя. Верховным судьей нравов стало общественное мнение. А личный пример Александра, который, по словам современника, «знанием приличий превосходил всех современных государей», служил эталоном светского поведения.
«У него нет свиты, — сообщает в одном из "петербургских писем" граф Жозеф де Местр. — Если он встречает кого-либо на набережной, он не хочет, чтобы выходили из экипажа, и довольствуется поклоном»{19}.
«Хотя я и знал государя по тому, что он сделал великого и благородного… но, сознаюсь, я был поражен его манерой беседовать, ясностью его мыслей и выбором выражений. Это был чистокровный француз со всей его элегантностью и со всей его энергией», — так отзывался об Александре другой французский эмигрант, граф Мориолль{20}.
Не менее лестные характеристики давали императору и наши соотечественники. А. Н. Голицын с восхищением говорил об Александре: «..доселе я знал аристократию рода, умел подмечать иногда аристократию ума и таланта, но вижу, что есть еще третья аристократия — сердца»{21}.
«Старики всю жизнь помнили про обаяние его улыбки, — писал П. Бартенев, — а Сперанский отзывался про него: "Сущий прельститель!"»
Многие мемуаристы отмечают рыцарское отношение императора к дамам. По словам графини Эделинг, «Государь любил общество женщин, вообще он занимался ими и выражал им рыцарское почтение, исполненное изящества и милости»{22}.
Император Николай I был не менее любезен в обращении с дамами. «Разговаривая с женщинами, он имел тот тон утонченной вежливости и учтивости, который был традиционным в хорошем обществе старой Франции и которому старалось подражать русское общество…»{23}.
«Тон утонченной вежливости» не мешал, однако, Николаю I требовать от своих подданных строгого соблюдения правил придворного этикета.
«Следующий пример доказывает, как смотрит император на этикет вообще и в особенности там, где дело касается его дочери [3], — читаем в записках Гагерна "Россия и русский двор в 1839 году". — На одном балу он разговаривал с австрийским посланником Фикельмон, как его прервал новый камергер великой княгини Марии и сказал графу Фикельмон: "Madame la duchesse de Leuchtenherg vous prie, Monsieur l'ambassadeur, de lui faire l'honneur de danser la polonaise avecelle" [4]. Император, выйдя из себя, запальчиво сказал ему: "dourac! — apprenez que je n'entends pas qu'on park de M-me la duchesse de Leuchtenberg, mais bien de S. A. Imperiale Madame la Grande-duchesse Marie Nicolajewna; et quand Madame la Grande-duchesse Marie engage quelqu'un a danser avec elle, c'est une politesse quelle fait, et non honneur qu'elle demande" [5]. Камергер был отставлен и удален, а обер-камергер Головкин получил выговор, что такого дурака представил в камергеры»{24}.
Некоторые указы Павла I были отменены Александром I. Многие же оставались в силе и в последующие царствования. Например, в театре «в присутствии государя придворный этикет запрещал аплодировать прежде него…»{25}.
«По строжайшему этикету» запрещалось обгонять экипаж императора. Знаменитый скульптор барон П. К Клодт не раз осмеливался нарушить это правило, точнее, закон.
«Как-то, проезжая в коляске, запряженной парой своих "арабов", Петр Карлович заметил экипаж царя (Николая I. — Е.Л.), не спеша ехавший по набережной в сторону Марсова поля. Петру Карловичу надобно было в те же края.
По строжайшему этикету обгонять императора запрещалось, поэтому кучер вопрошающе обернулся. В ответ ему было:
— Пошел!
И белоснежные помчались. И в мгновение обошли самодержца.
Царь оторопел, но, вглядевшись, узнал "своего барона" и погрозил ему вослед.
И надо же было случиться такому: вскоре история повторилась. Тут уже кучер Петра Карловича без всякого вопрошания решился на обгон. А кучер императорский, затаивший в душе своей профессиональную обиду на нарушителя этикета, ни о чем царя не спрашивая, послал и свою пару вперед. Так мчались они с угрозой захлестнуться постромками или опрокинуться, ударившись колесом о какую-либо каменную тумбу.
Какое-то время катили вровень. Петр Карлович даже успел приподнять шляпу. Император стал уплывать назад. Мелькнули оскалы его коней… Так с приподнятой шляпой, что можно было принять уже за насмешку, Петр Карлович и обернулся. И увидел грозящий государев кулак.
И из-за такой-то глупости могло все рухнуть!..
Вскоре царь приехал смотреть готовые к тому времени большие модели "Укротителей". Вошел гремя и звеня. Ничего поначалу не сказал. Каски не снял. Усы вскручены. Взгляд выпуклый. (Рассказывают, что от такого взгляда, встретившись с императором, молоденькие фрейлины падали в обморок.)
Молчание становилось тягостным… Наконец:
— За этих — прощаю!
Эта царская милость случилась 22 октября 1836 года»{26}.
«На аудиенции у высочайших особ должно сначала глубоко поклониться и не садиться, не получив приглашения; также не начинать разговора, а дожидаться обращения царственного лица…»{27} Вот как описывает визит А. А. Бахрушина к Николаю II сын создателя театрального музея: «На вокзале в Царском Селе поезд ожидали придворные экипажи, и один из них доставил отца во дворец. Здесь его встретил дежурный гофмаршал, который проводил его в приемную и соответствующе инструктировал: "В 11 часов начнется прием, будут вызывать по имени, отчеству и фамилии, отвечать только на вопросы императора, самому вопросов не задавать, аудиенция продлится минут пять, выходя, не поворачиваться спиной к государю"»{28}.
«Строжайшим образом запрещалось» возражать и говорить «нет» царским особам. «При выпуске из Смольного монастыря императрица Мария Федоровна беседовала с первой по выпуску княжной Волконской и ошиблась в какой-то исторической подробности. Волконская заметила императрице "Non, Madame", а на выговор императрицы "On ne me dit pas non, ma chère" [6]ответила "Non, non et non, Madame!" [7]»{29}.
«Нельзя государю отвечать отказом» — одно из главных правил придворного этикета, которому беспрекословно подчинялись как мужчины, так и женщины. Дама не смела отказать императору на балу, не могла отказаться от «императорского подношения». Француженка Полина Гебль, получив от Николая I «разрешение разделить ссылку ее гражданского супруга» декабриста И. А. Анненкова, отказалась от денег, предложенных ей императором «на дорогу» в Сибирь. «Князь Голицын объяснил мне, что нельзя государю отвечать отказом, на что я сказала, что в таком случае прошу все, что будет угодно государю, прислать мне»{30}.
Каждый мог обратиться к монарху с «всеподданнейшей просьбой». «В Петербурге в то время подойти к государю было немыслимо», чаще всего письма не приближенных к императору людей терялись в многочисленных канцеляриях. Прошения писались в строго определенной форме. «Всемилостивейший государь! — обращается А. С. Пушкин к Николаю I, находясь в Михайловской ссылке. — …Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою.
Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие край.
Всемилостивейший государь,
Вашего императорского величества верноподданный
Александр Пушкин»{31}.
А вот письмо Николаю I, написанное А. С. Грибоедовым с гауптвахты Главного штаба, где автор «Горя от ума» был под арестом по делу декабристов:
«Всемилостивейший государь!
