Высланный осенью 1822 года за шиканье артистке Семеновой П. А. Катенин поселяется в своем имении Шаево Костромской губернии, откуда пишет Н. И. Бахтину 7 сентября 1828 года: «Не забудьте, милый, хоть из Одессы, привезти с собою семян хороших, огородных, то есть капусты разной, тыкв и душистых трав; хочется на нашем севере, где ровно ничего не знали и где я уже кое-что развел, развесть еще получше. Не думайте, однако, чтобы я в деревне сделался Диоклетианом или Кандидом [100]садовником: нет, я не имею ни особой склонности к мелким сельским работам, ни достаточного досуга, чтобы подробно в них вникнуть; я уверен, что нет жизни, более исполненной трудов, как жизнь русского деревенского помещика среднего состояния…»{17}
Небывалых размеров ананасы, дыни, персики, арбузы, выращенные в собственных оранжереях и теплицах, хозяева посылали в подарок своим родным и знакомым.
«Жихарев мне прислал преогромный и прекраснейший ананас своего воспитания… оказалось слишком 3 фунта…» — пишет брату К. Я. Булгаков{18}.
Глава XII.
«Спасибо за грибы, челом за ананас»{1}
«Съестные» подарки были широко распространены в начале XIX века.
«В субботу я тебе послал рыбу, свежего лабардану, привезенного мне из Колы (граф Воронцов — ужасный до нее охотник). Не знаю, тебе понравится ли, ежели сказать тебе, что это то же, что и треска. Впрочем, можешь попотчевать тестя и приятелей. Если спаржу мне прислал Обрезков, то и ему пришлю этой рыбы; а если нет, то нет, дабы не показалось ему, что я вызываюсь на съестной подарок от него», — сообщает брату из Петербурга К Я. Булгаков{2}.
«А. Л. Нарышкин был в ссоре с канцлером Румянцевым. Однажды заметили, что он за ним ухаживает и любезничает с ним… Дело в том, что у Румянцева на даче изготовлялись отличные сыры, которые он дарил своим приятелям»{3}.
Было принято дарить сыры не только «собственного изготовления». «Ящик вонючего Стильтона» [101]послал из Петербурга в Москву С. А. Соболевскому Д. В. Веневитинов{4}.
Известный московский оригинал князь Александр Порюс-Визапурский («черномазый Визапур») щедро угощал высокопоставленных москвичей редкими в те годы хорошими устрицами. Визапур рассылал устрицы даже незнакомым лицам.
«Однажды, проезжая из любопытства через Владимир в Казань, он не застал меня в городе… — рассказывает в "Капище моего сердца" князь И. М. Долгоруков. — Вдруг получил от него с эстафетой большой пакет и кулечек. Я не знал, что подумать о такой странности. В пакете нашел коротенькое письмо на свое имя, в четырех французских стихах, коими просит меня принять от него двенадцать самых лучших устерс, изъявляя, между прочим, сожаление, что не застал меня в губернском городе и не мог со мною ознакомиться. Устерсы были очень хороши; я их съел за завтраком с большим вкусом и поблагодарил учтивым письмом его сиятельство (ибо он назывался графом) за такую приятную ласковость с его стороны»{5}.
Из живности, кроме рыбы и устриц, нередко в подарок присылали птицу.
Индеек, каплунов и уток посылаю;
Ты на здоровье кушай их, —
писал В. Л. Пушкин князю Шаликову.
«Мы здоровы, — просто сказать; а коль не просто, то уж я давно хвораю… однако куликов твоих присылай, — просит Г. Р. Державин П. А. Гасвицкого, ибо вспоминая твою званскую стрельбу, все их мои домашние аппетитно кушать готовятся»{6}.
В день именин А С. Небольсиной граф Ф. В. Ростопчин, зная, что она любит «пастеты», прислал ей с полицмейстером Брокером за несколько минут до обеда «преогромный пастет, будто бы с самою нежною начинкою, который и поставил перед хозяйкою. В восхищении от внимания любезного графа, она после горячего просила Брокера вскрыть великолепный пастет — и вот показалась из него безобразная голова Миши, известного карла кн. X., а потом вышел он весь с настоящим пастетом в руках и букетом живых незабудок»{7}.
По всей видимости, речь идет о знаменитом паштете из трюфелей, подземных грибов, привозимых в Россию из Франции. По тем временам паштет из трюфелей считался роскошным подарком.
Об этом рассказывает французская актриса Луиза Фюзиль в записках о своем пребывании в России с 1806 по 1812 год: «Жил в то время в Москве некто Релли, человек богатый, пышный и поставивший свой дом на широкую ногу; у него был лучший повар в городе, а потому все вельможи (довольно большие чревоугодники) ездили к нему на обеды. Его принимали за англичанина или итальянца, так как он прекрасно говорил на обоих языках; он был вхож в высший свет и вел большую игру.
Встречая меня часто у моих патронесс, он как-то попросил позволения сготовить маленький из трюфелей паштет для моих "маленьких ужинов", о которых ему не преминули рассказать. Я согласилась и постаралась предупредить моих сотрапезников, ибо трюфели были большой роскошью в то время, когда способы сообщения не были так быстры и легки, как теперь. Никто не мог догадаться, откуда может появиться такое великолепие.
Начали съезжаться, когда появился пресловутый маленький паштет; он был таких размеров, что его пришлось наклонить, чтобы пронести в дверь; я увидала, что моя столовая не сможет вместить его в себе…»{8}
Достойный «съестной» подарок нестыдно было преподнести самому императору.
«Каменский прислал мне из Сибири стерлядь в 2 аршина и 2 вершка длины и в 1 пуд 4 ф. веса, — сообщает в 1826 году К. Я. Булгаков брату. — У нас не в чем бы и сварить такого урода, а как сегодня кстати постный день, то вспомнил, как прежде посылал иногда рыбу покойному государю для стола, решился и эту поднесть императору, но просил своего князя наперед доложить Его Величеству. Государь принял милостиво, приказал меня благодарить, а рыбу отослать к Нарышкину [102], что уже и исполнено»{9}.
Император Александр I не оставался в долгу перед своими подданными. Графиня Шуазель-Гуффье в «Исторических мемуарах об императоре Александре и его дворе» писала: «У меня на столе стоял огромный ананас, присланный мне государем, который ежедневно посылал знакомым дамам в Царском Селе корзинки со всякого рода фруктами — с персиками, абрикосами, мускатным виноградом и т. д.»{10}.
О том, каким «съестным подарком» можно было порадовать императрицу, рассказывает М. Паткуль:
«С переездом двора возобновились симпатичные вечера в Александровском дворце…
На одном из этих вечеров императрица вспоминала о kummelkuchen(булочки с тмином), которые она любила, но ни разу не удалось ей кушать с тех пор, как она была в Пруссии; в Петербурге же таких булочек нигде достать было нельзя.
Вернувшись домой, я приказала повару приготовить все, что нужно к следующему утру. Встав довольно рано, я сама замесила тесто, испекла булочки и, отправив их горячими во дворец, велела передать камердинеру Ее Величества с тем, чтоб он подал их к чаю, а до того ни слова о них не упоминал.
Императрица так обрадовалась, когда ей подали эти булочки, что спросила, откуда он их достал. Узнав, что я их прислала, она на другой день, благодаря меня, спросила, кто у меня умеет их печь. Я отвечала, что они собственноручно изготовлены мною, и если я вчера не заявила, что умею их печь, то это из боязни, что они могут не удасться, в случае, если дрожжи попались бы нехорошие. Только государю она позволила предложить, а остальные велела спрятать»{11}.
Ценный подарок сделали воспитанники Удельного земледельческого училища министру двора. Об этом читаем в воспоминаниях В. П. Бурнашева: «Откорм телят и поросят составлял также важный предмет практических занятий здешних воспитанников. В течение зимы 1836 года воспитанники, по всем правилам искусства или мастерства, как хотите, откормили, или скорее отпоили парным молоком от четырех коров, двух телят бернской породы. Телята эти помещены были в отдельном темном деннике и подвешены на толстых полотнах. Кроме чистого молока, в молоко впускали ежедневно несколько сырых яиц. На откорм или отпой каждого теленка потребно было 20 дней, по истечении которых животное весило пять пудов. Молоденькие эти телки составляли громадную мягкую массу покрытую атласистою, необыкновенно тонкою кожею, голова же и ноги остались до неимоверности малы, как у новородившегося теленка. Пред убоем стоять на ногах телята эти не могли, а были зарезаны в подвешенном положении, в каком они жили все три недели отпоения. Мясо этих телят было верх совершенства: бело, как белая бумага, нежно до невозможности и совершенно без жирного наслоения, потому что жир расплылся и напоил собою мясо, имевшее, без преувеличения, сливочный вкус. Двое из лучших воспитанников удостоились поднести одного из этих отпоенных телят министру двора. Превосходное это мясо в тот же день было подано к императорскому столу. Воспитанники, доставившие эту гастрономическую редкость, были каждый награждены серебряными часами…»{12}
